Жесткая посадка
Шрифт:
Майор заботливо вынес из коляски ящик водки и поставил его на крыльцо.
– Надо будет – звоните! Телефон 02, фамилия моя Михеев, а зовут Гоминданом, – отрекомендовавшись столь неожиданным образом, орангутангообразный мент-майор откозырял и уехал на своём драндулете. Я шагнул в сени.
– Вы проходите, – хозяин дома шагнул из комнаты, проявившись силуэтом в освещённом дверном проёме. Был он немного ниже меня, худощав, но широкоплеч. Волосы на голове были стрижены ёжиком, но не тем идиотским ёжиком с плоской верхушкой («голова под кружку пива»), как это было принято у полубандитского бомонда больших городов России, а старинным ёжиком-«бокс». Физиономия у него кривилась в прилипшей навеки иронической усмешке университетского всезнайки, не вязавшейся с обликом полярного супермена.
– Думал я, что вы завтра прилетите. Николаевцы, видимо, рейс перенесли, – проговорил он с едва заметной иронией. – Где тут ваша водка, давайте её в кладовую.
Я уже понял, что водка в Орхояне, наряду с тривиальным предназначением быть жидкостью для опьянения, имеет ещё некий высший сакральный смысл. И подумалось мне, что вот он наконец-то, тот человек, который мне скажет, зачем эта водка и подробно объяснит её роль в древней орхоянской культуре. И я безропотно понёс её в кладовую.
– Куда всю-то понёс, – хмыкнул хозяин весело из-за моего плеча. – Бутылку-то оставь. Мы её щас пить будем.
– Ну слава Богу, – вздохнул я. – Я уже решил, что здесь на неё молятся.
– Молиться не молятся, – хмыкнул хозяин, – но сухой закон имеется. И, должен сказать, это не самый плохой закон, который здесь есть. Ну, будем знакомы – Алекс Зимгаевский. Для всех – Зим.
Алекс Зимгаевский, он же – Зим, стоял передо мной в широких семейных трусах, сшитых из мягкой байки. Человек он был как человек, даже с небольшим жирком на пояснице. Странная вещь, но самыми незапоминающимися деталями лица были его глаза. Глаза эти были тёмно-карие, почти чёрные, без белков. Они не светились маслянистой жизнерадостностью глаз кавказского человека, в них не было потаённой хитринки глаз азиата или цыгана, и уж тем более в них не было вековечной грусти еврейского народа. Эти глаза отгораживали своего владельца от окружающего его мира надёжнее любого железного занавеса. Их взгляд не означал ничего – настолько ничего, насколько может означать взгляд живого существа. Так смотрит на вас змея или гигантская ящерица, и вам непонятно – то ли она рассматривает, какого цвета на вас сегодня рубашка, то ли вглядывается в горизонт над вашей головой или оценивает ваш рост и вес, примериваясь проглотить вас целиком.
– Ну, давайте сюда вашу водку, – нетерпеливо сказал он. – Мне Ухонин сказал, что вы расскажете мне совершенно невероятную историю.
– Ну, историю-то я вам расскажу, – почему-то мне показалось, что никакими историями этого человека не удивишь. – А её невероятность вы оцените сами.
– Думаете, меня никакими историями не удивишь? – Зим иронически поиграл желваками на скулах – это движение у него обозначало улыбку. – Да, мне пришлось послушать историй. И даже поучаствовать в некоторых. Но тем не менее попробуйте…
Алекс Зимгаевский, он же – Зим
Слушая этого приезжего из Москвы чудика, я всё не мог надивиться – и где это Ухонин таких берёт? Но тем не менее что-то в нём было. Не просто сидел себе за столом евроофиса и строил планы внезапного обогащения и захвата мирового господства, а нате вам – пролетел через всю страну и добрался до Орхояна. А в наше время добраться самостоятельно до Орхояна, даже с подсказками знающих людей, кое-чего да стоило. И план его был отнюдь не тривиальный, но гораздо менее фантастический, чем казалось ему же самому в Москве. Мы обговорили с ним финансовые условия сотрудничества – молодчина, он оказался к ним готов; к тому же Ух провёл с ним предварительную подготовку.
– Ладно, прежде чем мы с тобой выпьем, нам надо поглядеть карту. Естественно, когда здесь эти геодезисты работали, меня тут и в проекте не было. Но базу, про которую говорил этот ваш погибший по недоразумению товарищ, я знаю. Вернее, что осталось там от базы. Пока будем готовиться к вашему мероприятию, поживёшь у меня. Вот здесь – в холле. И чисто, и тепло.
Я разложил на полу карту трёхкилометрового масштаба.
– Итак – вот долина Слепагая. Вот, насколько ваш друг помнил, приметная поляна с бочками, где они стали терять видимость. Вот тут у них было два варианта свернуть не к базе… Кстати, на старой геодезической базе три года назад ламуты стояли, стойбище Тяньги. Вот бы их поспрашивать…
– А кто такие ламуты? – задал Виктор вполне закономерный вопрос.
– Это море раньше называлось не Охотским, а Ламским, – решил я провести неизбежный в этой ситуации ликбез. – Когда сюда пришли казаки, в начале семнадцатого столетия, то так его назвали. А народы, которые здесь жили, были оленеводами, рыбаками и охотниками. И по имени моря прозвали их казаки ламутами. Дальше, правда, получилось смешно. Были они ламутами без малого триста лет, а когда им решили при советской власти вернуть их самоназвание – эвены-орочоны, – то сами они себя стали везде писать в документах эвенами, а звать сами же себя продолжали ламутами.
– А те, которые меня на полосе ограбить хотели…
– Да кто там тебя ограбить хотел! Они же как дети – любопытные страшно. Событий здесь практически нет никаких, новых людей тоже немного, а тут – раз – вертолёт ниоткуда, и мужика в невиданном прикиде высаживает. Вот свезло так свезло… А когда они водку увидели, тут у них крышу и подорвало…
– А с чего у вас тут сухой закон? – вполне законно поинтересовался Виктор. – Или племянник Егора Кузьмича Лигачёва у вас поссоветом заведует?
– Сухой закон, – эту тему надлежало довести до Виктора со всей серьёзностью, и я не пожалел времени на её развитие, – мы ввели все вместе. И по моей инициативе, между прочим. Ситуация здесь такая. Аборигены – они ведь по сути несчастные люди. В их организме отсутствует фермент алкогольдегидрогеназа, который у нас, белых людей, отвечает за расщепление алкоголя в крови. Поэтому валит их с ног даже крохотная доза выпивки. И они не столько пьянеют, сколько дуреют. И башню у них от этого рвёт не по-детски. Здесь раньше был совхоз – оленеводческий. Кто из ламутов при стадах жил – так при оленях и остался. А те, кто оленей потерял или пропил, или раньше при рыбодобыче кормился, остались в посёлке. Их здесь человек двести пятьдесят – почти половина. И пить для них, считай, гибель. Они дуреют, режут друг друга, замерзают по зиме, тонут в море. Ну, мы тут сделали общий сход и ввели сухой закон. Никакой централизованной торговли спиртным. И безо всякого племянника Лигачёва. Кроме того, что отдельные граждане привозят для собственного потребления. Ну, как ты, например. Проблема лишь в том, что люди, испытывающие такую сильную алкогольную зависимость, совершенно дуреют не только от одного запаха водки, но даже и от её вида – вот как там, на площадке.
– Ну и до хрена же всего ты о них знаешь, – хмыкнул Витька, ещё не подозревая, как я его сейчас огорошу.
– А мне по специальности так было положено – знать понемногу обо всём и ничего о чём-то конкретно. Я вообще-то журфак МГУ заканчивал…
Командир и владелец вертолёта «Ми-8» Константин Зайцев, он же – Заяц
– Пускаться в такое дорогое мероприятие, как поиски самолёта, нет смысла без каких-нибудь механических людей, – поделился утром Зим. – Вот посмотри – мы находим этот ероплан, далее – нам надо возвращаться назад и искать каких-нибудь авиамонтажников по всему миру. Связь здесь – ты сам знаешь какая. Этих твоих монтёров надо будет привезти в Орхоян, что тоже отдельное мероприятие, и вывезти их к месту падения самолёта. Сейчас у нас худо-бедно – конец июня. А в начале сентября здесь уже белые мухи полетят. Особенно в горах, где этот ероплан, возможно, и лежит.