Жесткй вариант
Шрифт:
За рулем моей машины сидел Ваня Ордынский, в «УАЗе» Сумарокова — криминалист Максимов, большой спец по применению лака для волос в изготовлении слепков, и водитель из прокуратуры. Следователь не счел нужным ничего объяснять, а я — спрашивать.
Мы доехали до городской окраины и остановились у старой мазанки. Сумароков махнул мне рукой, заставляя выйти из хорошо протопленного салона в зябкую муть рассвета. Худая дворняга, прикованная колодезной цепью к сараю, встретила нас лаем, на который вышел хозяин — крепкий еще старик лет шестидесяти пяти, с седыми волосами и небритый.
— А-а! Ну, заходьте, заходьте, — пропустил он нас, укоротив собачью цепь. — Цыц, Шельма, цыц!.. Всех-то сколько будет?
— Пятеро, — ответил Володя, войдя в сени, — с вами шестеро, значит.
— Не, так не пойдет, — помотал старик седой гривой. — На столько у меня «коногонок» не достае, а без их тама делать неча, я на себя душегубства не беру.
— Ладно, ладно, Михеич, хватит и четверых. До шурфа дотянем ли?
— До Монголии дотянем — смену ишачил и в зарядку не сдавал, — попробовал на стене лампу-«коногонку» Михеич.
Вошла бабка, мы поздоровались. Она завернула в старую газету еще более старое сало, краюху хлеба и две неочищенные луковицы.
— И «шахтерок» у меня четыре, и сапогов, два года назад комиссию начальников водил, они кинули по-барски, — выложил старик на лавку четыре черных костюма из плотной ткани, похожей на брезент.
— Ты что, решил в шахту лезть? — догадался я наконец, перехватив плутоватый взгляд Сумарокова.
— В шахту не лазят, сынок, — ответил вместо него Михеич. Дефектом слуха старик не страдал. — В шахту спускаются и там ходят. А лазят и ползают по земле.
— Она же завалена?
— Завалена, забучена, — согласился старик, — но два года тому пройтись по трем горизонтам до шурфа было можно. Ясное дело, тому, кто знает. А я в ней, родимой, четвертак отмантулил — авось найдем дырочку, до конца, чай, не додавило.
Я думал, что такие старики остались только в бажовских сказках.
— За восемнадцать-то лет? — усомнился.
— Ну уж, восемнадцать! Было дело, закрыли шахтенку, а как рынок начался — воду откачали, и лет пяток еще над копром звездочка светила. Сгодились и в полметра пласты-самокопы на этом «нерентабельном предприятии», как «Южанку» государство окрестило, долго руки нагревали. Двести тридцать пятый горизонт — тот давно отработали, еще в семьдесят восьмом. Семьсот двадцатый — в восемьдесят третьем, а на километровой глубине она аж до девяносто первого трубила, да на демонтаж года два ушло.
Мы проехали по безлюдному Градинску. Солнце пробивалось сквозь предрассветное марево, мутное море разбивалось о причал. Жухлый ковыль покрылся позолотой, ветер порывами пригибал стебли к земле — степь встречала нас взволнованно, как провожал залив. По мере приближения к одинокому копру утро теплело, ко дню обещало распогодиться.
Касок в мешке оказалось только три. Лезть в обвальную шахту с незащищенной головой Михеич никому не позволил — так отпал еще один кандидат в диггеры — сержант Ордынский. Он отправился к вентиляционному стволу, выходившему на поверхность между кладбищем и железной дорогой, с ним поехала наша одежда.
Прокурорскому водителю и эксперту было приказано сидеть на связи.
Спуск по мокрому, осклизлому стволу занял сорок две минуты. Ржавые скобы хрустели и прогибались под ногами. Если бы при этом приходилось еще держать чемодан с миллионом долларов, то времени понадобилось бы еще больше. Я так думаю, потому что спускаться по стволу с такой суммой мне еще не приходилось.
— Да глупости, Веня! — махнул рукой упрямый Сумароков. — Диггера-курьера они снарядили заранее, и он там ждал. А потом ему опустили чемодан на веревке. Михеич, сколько всего выходов?
Старик остановился, посипел антракозными легкими.
— Было три, один закрестили. Теперь осталось два: грузовой — на-гора до него полкилометра будет — и шурф. До того аж восемь, а если по всем горизонтам забут обходить да через сбойку — в двенадцать будет.
— На грузовой они не пойдут — он с трассы виден, да и опасно.
— А где гарантия, что их бы не встретили у шурфа? — спросил я.
— Что ты хочешь сказать?
— Ничего. Может, есть еще выход, о котором никому не известно? Да и чемодан могли не выносить, а спрятать где-нибудь тут до лучших времен?
Михеич крякнул и покачал головой, демонстрируя, сколь противно ему слышать такие глупости.
— Как же, спрятали, — проворчал одышливо, — а назавтра горизонт просел.
Метров через триста я убедился, что он прав: вверху что-то ухнуло, завыло протяжно, и в лица нам ударила струя породной пыли, а когда я прочихался, то увидел, что путь по квершлагу отсекла просевшая груда тонн на полтораста. При мысли о том, что это могло произойти несколькими минутами позже, я почувствовал себя родившимся заново.
— Ну и куда дальше? — растерянно спросил Сумароков.
— Дальше некуда, — сказал сталкер. — Метров сто назад мы печку прошли. Там костры выложены. Но до груди забоя, может, и оставлен ходок. А если нет — тады, значит, каюк.
— Спасибо, обрадовал. А как ты два года тому ходил?
— Тогда еще сбойку не забутило.
Я не стал уточнять, что означает сия терминология, да и следователя, похоже, не заботили все эти «сбойки», «печки», «скаты», «бремсберги», «костры», ясно было, что речь идет о горных выработках, по которым Михеич либо выведет нас на поверхность, либо не выведет. Исход по обратному пути будет означать провал следственной версии.
«Печкой» оказался узкий лаз сорок на шестьдесят см; «кострами» — крепление из мощных бревен, выложенных срубом под кровлю и засыпанных породой: они держали на себе всю тяжесть просевшей земной поверхности. Выработка, бывшая когда-то забоем, уходила под уклон.
— Мы по этой лаве на шуфелях съезжали, — вспомнил Михеич.
— На чем?
— На лопатах совковых, значит. Пласт падает круто, между кровлей и рештаком застрять можно, а на шуфель сядешь — и-и! Только искры летят.