Жесткй вариант
Шрифт:
Пробираясь между кострами, я никак не понимал, что тут можно делать еще и с лопатой: за двести метров выработки я дважды терял штаны, трижды — сапоги, четырежды зацепился за выступы шлангом лампы и чуть не разбил ее, пять раз ударился башкой о кровлю и шесть помянул всех шахтеров и киднапперов, вместе взятых. Тех, кто не платит шахтерам зарплату, мало расстрелять — их нужно собрать вместе и пропустить через этот погреб!
— Слышь, Володя, — посветил я на побледневшего следователя, когда мы вылезли (сказать «вышли», как на том настаивал Михеич, не поворачивался язык) на откаточный штрек и уселись на почву, силясь перевести дыхание и отплевываясь от пыли, — а ведь гонец этот, если он, конечно, вообще был, хорошо знает шахту. Или имел провожатого.
— Вполне возможно, что очень даже может быть наверняка, — согласился Сумароков, демонстрируя остатки юмора. — Михеич, сколько народу на шахте трудилось?
— Две с половиной тыщи. Под землей — тыщи полторы. Из тех, кто знает выработки нонешние, половину отбрось: они на верхнем горизонте не робили. Тут старики только разберутся, и то не все. А таких — человек двести наберется. Вычеркни, кто помер или из поселка уехал. Итого — тридцать-пятьдесят, не больше.
— Ладно. Если мы отсюда выйдем — примемся опрашивать стариков. Хотя к ним мог попасть план выработок, мог и молодой быть — с нижних горизонтов, раз с двести тридцать пятого выходов нет.
— Почему нет? — сказал Михеич. — Пройдем по среднему забученный участок, а там, глядишь, найдется сбойка — и дальше иди. Искать надо.
— Пошли!
Лампы вырывали из тьмы какие-то фрагменты, напоминавшие, что когда-то здесь работали люди: рукотворные костры и зажатые многотысячетонной кровлей крепежные тумбы, рельсы, арки, остатки дощатых мостков. Бесконечным ручьем текла вода. Пищали крысы. Иногда их страшные черные стаи попадали в лучи «коногонок», но слепые чудовища не реагировали на свет, чувствуя себя полновластными хозяевами.
— Стой!!! — Сумароков шарахнулся назад, рванув за куртку Михеича. Старик не удержался на ногах и, матюкнувшись, плюхнулся в воду. В луче Володиной лампы светилась тонкая проволока, пересекавшая уклон на уровне щиколоток.
— Думаешь, растяжка? — шепотом спросил я.
— А что еще?.. Значит, мы на правильном пути.
— Я посмотрю? — Навыки по разминированию у меня были.
— Нет! Михеич, засеки это место. Мы сюда саперов направим.
Михеич понял, о чем речь, перекрестился.
— Да, знали, где ставить, паскуды. Здесь если рванет — задавит уклон и штрек, за всю жисть не разгребешь, — сказал, посветив на кровлю в ржавых крапинах анкерных болтов.
Мы осторожно переступили через проволоку и, ускоряя шаг, отошли на относительно безопасное расстояние.
— Дня через два проволока проржавеет, — подумал я вслух.
Насквозь промокшие, отяжелевшие от пыли и эмульсии, разлитой по всему уклону, мы свернули на квершлаг и уперлись в тупик. Проем перекрывала тяжелая дощатая дверь.
— Просек, — сказал Михеич. — Дальше посуху пойдем, зато в три погибели.
Он толкнул дверь, но она не поддалась. В образовавшуюся щель со свистом ринулся воздух. Я взялся за мощную скобу и изо всех сил ударил плечом в крайнюю от косяка доску.
Выработка за дверью резко сужалась. Мощная вентиляционная струя резанула по глазам, от встречного потока перехватило дыхание. За шумом мы не сразу услыхали… лязг колес. Одновременно повернув головы, высветили широкий проем уклона, под который, бешено набирая скорость, мчалась полуторатонная вагонетка.
— Все. «Орел» полетел. Сейчас он эту проволоку… — неестественно сонливым голосом произнес Михеич и вдруг заорал: — Бойся-а!!!
Мы рванули в жаркий, сухой просек. Едва захлопнулась вентиляционная дверь (отчего заложило уши, как в самолете), из глубины, будто под нами, раздался глухой взрыв. Почва ударила по подошвам, сверху посыпалась, застучала по каскам и спинам порода. Раскатистый грохот падающих обломков нарастал на протяжении нескольких секунд, потом внезапно оборвался, и наступила звонкая тишина…
— Саперов не надо, но и назад хода нет. — В ушах так звенело, что я не понял, кто произнес эти слова, показавшиеся всем нам ужасно смешными.
От усталости, напряжения, сознания, что уготованная смерть по счастливой случайности нас миновала, мы хохотали минуты две.
Я хотел высказать предположение, что кто-то положил под колесо башмак или щепу, а когда я открыл путь воздушному потоку, вагонетка переехала через препятствие, но не успел: Михеич привстал, звучно втянул носом воздух, затем — еще раз, и прежде чем он успел что-то сказать, мы сами почувствовали запах угарного газа: штрек пересыпало — направление воздушного потока изменилось.
— Ну, Михеич! Теперь выводи, — упавшим голосом произнес Сумароков.
Старик подхватился, поправил ремень и запихнул за пазуху завернутый женой традиционный «тормозок», который так и не успел развернуть.
— Ходко давай! — бросил нам, проворно перебирая по гнилым шпалам ногами. — Яйца мне отрезать, что я вас сюды без самоспасателей повел! — сплюнул досадливо. — Черти!
Мы продвигались по просеку, пригибаясь, переходя на гусиный шаг, проползая под завалами. Михеич шел впереди, обирая палкой нависавшие породины и каждый раз предупреждая простым и понятным шахтерским окриком: «Бойся!» Дальше воздух становился чище, но стоило остановиться, как гарь настигала, мешала вдыхать полной грудью, через пять секунд начиналась резь в глазах и в голове постукивали тревожные молоточки. Володя пыхтел, как самовар, кашлял и отплевывался Михеич — я удивлялся, что они еще держатся, если даже мои тренированные ноги просили пощады.
К счастью, идти пришлось недолго: старый шахтер остановился, поднял руку и свернул в нишу.
— А ну, подсоби, сынок, — ухватившись за крышку люка в почве, крякнул он.
Вертикальная выработка уходила вглубь настолько, насколько хватало мощности «коногонки». Внизу блестела вода. Михеич первым поставил ногу на деревянную ступень лестницы, но доска тут же провалилась под ним — я едва успел схватить его за рукав. Оказалась насквозь прогнившей и вторая ступенька.
— От, зар-раза такая! — досадливо сплюнул Михеич, когда я вытащил его в нишу. — По веревке они спускались небось.