Жестокая конфузия царя Петра
Шрифт:
— Так то не льстивость, а святая правда. И да расточатся врази его!
— Благослови тя Господь, Феофане. Ловок ты и быстр умом. Быть тебе в моих советниках, — Пётр поднялся и с хрустом потянулся. — Однако пришло время нам переправляться и далее поспешать. Меж тем охота мне крепость Сорокскую осмотреть, ибо зело занятна она с виду.
Солнце клонилось долу. Днестровская быстротекучая вода играла множеством бликов. Царский обоз медленно продвигался к правому берегу. Пётр пересел в карету Екатерины — для бережения.
Вода пахла рыбой и свежей травой. Река покачивала мост, словно баюкая
Ворота крепости были предусмотрительно распахнуты. Царя и его свиту встречал комендант крепости, а по-тамошнему пыркэлаб.
Пётр резво поднялся на башню, прошёл по крепостной стене.
— Га! Нетто это крепость? — развёл он руками. — Кого бы стала она оборонять и сколь гарнизону тут поместилось бы. Нет, это склад, магазин. Генерал Гешов станет складывать тут провиант и амуницию, словом, всякий припас, который сплавлен будет по реке. Для складу она и строена.
Становилось прохладно. На крепостной высоте свободно реял ветер. Селение у подножья крепости уступами взбиралось в гору. Крут был склон, в почти отвесном теле его темнели отверстия — пещеры, словно ласточкины гнёзда. Солнце всё снижалось и снижалось, норовя скрыться за дальними холмами.
Царь глянул вниз, на мост. Переправлялись гвардейские полки. Шли чинно, шаг в шаг. Пронзительно надрывались дудки, барабанщики отбивали такт, дабы шли веселей.
— Кто сию крепость возвёл? — обернулся Пётр и вопросительно глянул на пыркэлаба. Толмач перевёл. Пыркэлаб — крупный черноволосый мужик с бегающими глазами находился в совершенном обомлении. Отвечая, он еле шевелил губами.
— Одни говорят, господарь Петру Ратеш, другие же — генуэзские купцы для хранения товаров, — пересказал толмач.
— Вот-вот, сие верно, — обрадовался Пётр. — Как я и говорил. Пущай палатки разобьют под крепостными стенами — заночуем тут. А завтра, как развиднеется, продолжим путь.
...Обнял захолодавшую Екатерину, прижал её к себе:
— Соскучился я, Катинька.
— А я-то, я-то, государь-батюшка. Каково мне, заброшенной.
И она, осмелев, прижалась к своему повелителю.
Глава одиннадцатая
ПРЕСТОЛ И ВОЛЯ
Как рыбы попадают в пагубную сеть и
как птицы запутываются в силках, так
сыны человеческие уловляются в бедственное
время, когда оно неожиданно находит на них.
Сенат — Петру
По указу вашего величествия... соболей из Сибирского приказу на 10000 рублёв в Посольский приказ сороками мы отпустили. Да писал к нам указом вашего царского величествия господин граф Головкин, чтоб, купя 10 персон вашего величествия ценою от 300 до 1000 рублёв и больши,
Шереметев — Петру
Высокоблагородный г-н контра-адмирал... взятые языки сказывают, что неприятель конечно намерен итти к Выборху ради отаки. Однакож, когда соберусь со всеми войсками и оныя во всём исправлю, тогда оставлю здесь некоторую часть, с которою б оборонительно поступать, а з достальными пойду сам... О здешнем поведении доношу, что за помощию Божиею, здесь благополучно и дела здешние по возможности отправляютца. Но токмо страшат нас пожары...
При сем поздравляю вашу милость нынешним торжественным днём рождения вашего... желая от всего моего верного сердца, дабы сподобил Бог вас и нас всех оной день с такою радостию.
Фома Кантакузин сюда своею персоною прибыл... токмо я пространной с оным конференции не имел, ибо оный желает вашу, царского величества персону видеть... И другой с ним прибыл, Георгий Кастриот, которой имеет инструкцию от господаря (Брынковяну), токмо оной ещё с нами в пространной конференции не был, а частью видим, якобы один от другого опасаетца... Сего числа приехал волох из Бендер и объявлял, что под Бендером турки зделали мост и якобы 6000 намерены переправитца на ту сторону Днестра и итти под Сороку.
Савва Рагузинский — Петру
Сего моменту сиятельнейший господарь Димитрий Кантемир писал ко мне со слезами, бутто ваше величество мимо его изволил писать в Ясы к митрополиту, дабы двор приготовил в Ясах к пришествию вашего величества, чего он сам с радостию и со всею фамилиею ожидал, дабы мог ваше величество в своём дворе увидеть и милость Божию и монаршескую получить, а не чернецы, которые во многих делах вашего величества не токмо дают способ, но с многословием препятие. Я всенижайше прошу милости... не инде где изволите стать, но во дворе его сиятельства господаря, и ни чрез кого иного никакого дела повелевать, токмо чрез самого сего господаря, которой сердцем и душею вашему величеству со всяким усердием служить желает... Також где мне и графу Фоме Кантакузину, Георгию Кастриоту и сиятельнейшему господарю повелите очи свои монаршеские увидеть, желаю милостивейшего респонсу...
Наваждение! Чистое наваждение!
Нахлынуло и завладело. И надо же: тогда, когда был он весь на виду, на людях, в походе. И жизнь была походная: шатёр, палатка, карета, денщики, часовые, вестовые... Постоянно чьи-нибудь глаза, уши, носы... Чьи-нибудь — раздувшиеся от любопытства. Носы генералов, министров, канцелярских, лезущие в каждую дыру, в каждую щель. С докладами, доношениями, бумагами, письмами, прожектами...
Нахлынуло в самое, можно сказать, неподходящее время. Дорога — позади и впереди. Война — впереди. Турок и татар несметная сила — впереди.