Жестокая конфузия царя Петра
Шрифт:
Поклонились и иконам дивного письма в соседней Пятницкой церкви. И здесь гробницы молдавских господарей. Да и сама церковь была воздвигнута иждивением господаря Василия Лупу, о чём гласила вмурованная в стену доска с гербом: головою зубра, мечом и короною, солнцем и луной.
Пётр внимательно рассматривал герб. Всё это было удивительно: встречи в чужой стороне, в дальней дали с предвестниками той земли, куда он стремился и где надеялся найти верных союзников. Не означало ли это, что он обретёт их? Не был ли то добрый знак?
Воодушевлённый, он приказал погонять. От
Радостна была встреча. Словно бы не царь он был, а любимый полковник среди породнённых с ним солдат. Напружившись, шагал вдоль строя, внимательно вглядывался в лица — не измождены ль долгим путём, худым харчем.
Нет, отмытые, бритые, глядели бодро, ели царя глазами, боясь лишний раз дохнуть. Многих знал в лицо, по именам, улыбался, улыбка долго не сходила с уст. Покамест уста не устали.
Прошли парадным строем: смотр по всем правилам, С полковой музыкой. Пётр принимал рапорты начальников. По счастью, убыло мало. Животной болезнью болели от незрелых плодов — их рвали безбожно и ели во множестве, отвадить было не можно.
Широко распростёрлась Польша, да были у неё нетвёрдые ноги. Всё те же турки, а особливо татары почитали эти земли своими кормными. На то жаловался царю брацлавский воевода. Как оборониться, коли нет ни крепости, ни сколь-нибудь крепкого земляного вала. А плохонькие укрепления порушили басурмане. Во благо была лишь Господня ограда — река Южный Буг с каменистыми берегами.
Воевода жаловался на худые прибытки, на бедность обывателей, глядел же в сторону. И Пётр понял: провианту тут не запасёшь. Но магазины приказал заложить — волошская граница недалече.
— Прошу пана воеводу озаботиться поставкой фуражу и скота. С заплатою возьмём, — и Пётр испытующе глянул на воеводу — не покривится ли. Добавил: — Не то налетят татары либо казаки да всё исхитят.
— Да, ваше царское величество, тут у нас ровно в диком поле — пасутся все, кому не лень, — вздохнул воевода. Лучше было продать, чем так отдать. И он согласился: — Много не наберём, но кой-чего поставим. Народ у нас больно пуганый, в землю да в пещеры зарылись, для себя берегут. А войско королевское далече, её оборонит.
Не задался поход, не задался. Казалось Петру прежде, что южные земли всем изобильны. Ан нет: единоверцы были бедны и слабы, встречали без восторгу. Российское войско было для Них не освободительным, а тягостным, как, впрочем, всякое войско. Всякое насильничало, несло разорение и убытки, а то и смерть.
Упадал дух. Тяготили сомнения. Но избави Боже явить подначальным! Мог без опаски пожаловаться одной только Катеринушке: утешит и успокоит. Находила какие-то простодушные, но убеждающие слова.
— Пустыня, Катинька, пустыня. А что далее-то будет, — сетовал Пётр. — Начальники мои нерасторопны, без указки да подсказки шагу не сделают. Была надежда на иноземцев, да растаяла: служат всё более для прибытку.
— Полно, государь-батюшка, по моему слабому женскому разумению, война не гладкая дорога. Все бугры, ямы да колдобины. Не своя сторона, не свои
Верно ведь: что турок перед Карлом! Утешительные слова, сколь многие и многажды ему говорили. После Полтавы решили всё, что царь неодолим, что он вознёсся. На самом же деле, находясь на самой вершине власти, в этой заоблачной дали, он оставался таким же ранимым, как все остальные человеки. Просто слабости его были сокрыты. На самом же деле все чувства были ему ведомы: любовь и ненависть, сила и слабость, справедливость и неправедность... Но в отличие от простых смертных всё в нём было обострено до той крайности, когда человеческое соприкасается с Божеским, ибо Господь отличил его.
...Он широко шагал вдоль фронта гвардейских полков и ловил на себе преданные солдатские взгляды. Он твёрдо знал, что они пойдут за ним в огонь и воду. Речь его перед походом была кратка — долгих не любил.
— Волошская граница недалече. Там — армия, воины господаря Кантемира, коих обещал он рекрутовать десять тыщ. Там и сыты будем, и напоены. Побили шведа, сильней коего не было во всей Европе, само собою, должны и турка побить.
— Ура государю!
— Слава, слава, слава!
Прокатилось по шеренгам, из конца в конец строя. Залились дудки и рожки, затрещали барабаны. Извиваясь как большая многоголовая змея, колонны тронулись. Все были одушевлены: их вёл сам царь-государь. Наконец-то он с ними!
Устали полки от долгого, казавшегося бесконечным похода. Хотелось в дело! Помериться силою с басурманом. Полагали: будет лёгкой победа: ведь с ними Бог, единственно истинный и всемогущий. С ними и царь-государь — тоже истинно христианский монарх, одержавший великую викторию над шведом, стало быть, над ним — благословение Божие.
Дорогу гвардейским полкам торила дивизия князя Репнина, вышедшая накануне из Брацлава. Ей предписано было охранять переправу через Днестр и дожидаться царя с полками.
Марш к Днестру занял четыре дня. Запалённый фельдъегерь доставил доношение Шереметева.
— Слава Господу, медлитель достиг цели, — объявил царь собравшимся возле него для военного совету министрам и генералам. Протянул бумагу Макарову: — Чти, Алексей, внятно.
Макаров начал негромко:
«Марш мой к Ясам с общего совету учинён не бес пользы и многова рассуждения к высоким вашего величества интересам: первое, что господаря волоского совокупили, которой и войско своё при моём прибытии против неприятеля на сих днях около пяти тысяч представит...»
Пётр хмыкнул:
— Обещано было десять тыщ, а ещё и пяти, выходит, не набрано.
— Союзникам никоим веры нет, — безапелляционно высказался Головкин.
— Это мы ещё посмотрим. Чти далее, Алексей.
«...Второе, что прямым путём воды, кроме малых колодезей, не обретается, також при драгунских полках хлеба было всего на месяц, которой уже и употреблён. Турки на Дунай 3-го числа сего месяца пришли, и не возможно было нам прежде с войском ускорить... А Бучацкая Орда всю скотину свою и домы свои, по ведомостям от языков, к морю и за озеро отправили...»