Жестокая конфузия царя Петра
Шрифт:
«Крохотная власть — всё власть. И человек, наделённый ею, почти тотчас же переменяется, — размышлял Понятовский. — Толпа жестока и, как правило, готова предать своих же. Вот и янычар, который только что защищал товарищей, получив плеть — символ власти и её атрибут, готов запороть их до смерти».
Власть — сила, но она же пагуба. Он, Понятовский, был искушаем ею, но не искусился. Потому что не хотел быть неправедным, а жизнь во всех её проявлениях вынуждала к неправедности и даже жестокости. Вот как сейчас, когда он был вынужден распорядиться случайно выпавшей
Махнув рукой, он остановил экзекуцию. Рейс хотел было отобрать плеть у янычара, но Понятовский остановил его.
— Не надо, — вполголоса сказал он. — С её помощью он станет пасти своё стадо как наёмный пастух. И не даст ему своевольничать и взбрыкивать.
С чувством, похожим на удовлетворение, он удалился в свой кубрик. Чорбаджи шёл за ним, бормоча слова благодарности.
— Не надо благодарить, почтенный ага, — прервал его Понятовский. — Благодарить будешь, когда мы благополучно высадимся на берег и, не потеряв никого, примкнём к армии. Помни: на берегу многие вознамерятся бежать, и будь настороже, ибо тебе придётся держать ответ перед великим визирем.
Всемогущий хранил графа в его многих странствиях. Он простёр над ним свою милостивую длань. Дважды в Буджацкой степи на его отряд наскакивали шайки татар, а может, то были даглы-разбойники из молдаван, кто их разберёт, но оба раза его людям удалось отбиться. Миловали его и стихии — на суше и на море боги земной тверди и текучих вод были к нему благосклонны. И он уверился в существовании высшей силы, которая покровительствует и благоприятствует одним, её баловням, и неуклонно преследует других с непостижимой последовательностью.
Он был баловнем судьбы. Он был храним ею, как видно, за то, что презрел честолюбие и довольствовался тем, что она назначила ему. Вот теперь по её назначению он стал турецким пашой, и этому маскараду, как видно, суждено длиться. Бунт янычар помог ему утвердиться в новой шкуре. В глазах толпы читалось почтение и готовность подчиниться. То же было и в глазах рейса и чорбаджи. И его былая неуверенность миновала. Похоже, и в его турецком все они не находили изъяна, и это радовало его больше всего.
А что будет в ставке визиря? Понятовский вёз к нему доверительное письмо каймакама. Только садразам будет посвящён в его тайну. А его приближённые? Не лучше ли снова возвратиться в первобытное состояние и стать графом Понятовским, доверенным лицом короля Карла, его советником.
Но турки недолюбливают шведского короля. За высокомерие. Он выказывал откровенное презрение к ним, к их вельможам, к их строю, даже к их языку. Гордость его была непомерна. И если у него появились новые стратегические идеи и даже гениальный план разгрома царя Петра — в его взвихренной голове роились такие планы, — то он ни за что не подарит его садразаму. Только сам во главе войска!
Червь отмщения за Полтаву грыз и грыз Карла денно и нощно. Он поднялся над теми злосчастными днями, ясно увидел свои просчёты и просчёты своих генералов, чёрт бы их побрал! Если ему доведётся снова встретиться с Петром на поле битвы, промашки больше не будет! Но
...Понятовский живо вообразил себе скучливое лицо короля Карла со слегка выпяченной нижней губой. Положение нижней губы отражало степень его душевного неудовольствия. А ведь придётся доложить ему о провале всех его упований, о том, что королевский план всего лишь принят к сведению, но отнюдь не к исполнению.
Придётся долго рассказывать, не упуская подробностей, о всех разговорах с каймакамом, с Функом и Нейгебауэром, с Дезальером о том, почему не удалось добиться аудиенции у султана, скрыв истинные причины: лишённый энергичного действия, король восполнял его долгими беседами с приближёнными. Вдобавок он ещё не утратил юношеского любопытства, плохо скрываемого за дворцовыми церемониями: хоть самого дворца и не было, но ритуал остался. Он был незыблем: король оставался королём даже в захолустье, даже в изгнании.
А сейчас король наверняка пребывает в лихорадочно-нервическом состоянии: ему донесли о последних шагах русского царя, о его свидании в Ярославе с битым Августом. Царь был в движении. Теперь он на Днестре. И ежели ему вздумается посадить своё войско на суда, то он может вскоре оказаться под стенами Бендерской крепости. Правда, с реки она неприступна. Но этот дерзец может учинить обходной манёвр...
Никто не был посвящён в планы царя. Царь всегда неожидан. Он способен совершить какой-нибудь ошеломляющий манёвр. К примеру, прежде, чем сблизиться с войском визиря, высадить крупный десант близ Бендер, дабы напасть на Варницу и захватить короля Карла. Кому-то такой манёвр может показаться бессмысленным, но он очень даже важен: захватив Карла, он выведет Швецию из войны...
Нет, он, Понятовский, не поедет в Варницу. Бумаги Функа и Нейгебауэра вместе со своей докладной перешлёт королю с курьером. Прочь всякие колебания: ему предстоит догонять армию визиря!
«Мунзир» — «Предостерегающий» ошвартовался в Орманлы. То был малый турецкий порт — перевалочная база на Чёрном море.
Отсюда предстояло посуху достичь Эдирне — сборного пункта всех турецких армий, нацеленных на север и на запад: на Россию и страны Европы. Теперь Понятовский волею случая оказался во главе довольно большого отряда.
Он со своим эскортом замыкал шествие, а впереди пылила ода усмирённых янычар во главе со своим тучным чорбаджи.
Грустные мысли одолевали графа. Он чувствовал своё одиночество среди огромного пустынного пространства. Толпа, окружавшая его, была безлика и безгласна. То были колосья, которым суждено быть сжатыми кровавым серпом войны.
Одиночество показалось ему нестерпимым, а его дело — бессмысленным. Ну почему, за что судьба так немилостиво обходится с ним?! Лишь недавно он считал себя её баловнем, но то была, по всей видимости, иллюзия. Судьба хранила его в дорожных передрягах, верно. Но в остальном она уготовила ему жалкую роль статиста, услужника действующих и бездействующих фигур на политической сцене.