Жестокая конфузия царя Петра
Шрифт:
— Мы без одежды, — продолжала щебетать Ядвига. — Мой король простит меня?
— О, с радостью, плутовка, — добродушно отозвался Август. — Ты же знаешь: я люблю тебя именно нагой. Ибо женщина прекрасна в своей первозданности. Одежда лишь скрывает то, чем должен любоваться мужчина. Это прекрасно понимали великие художники с незапамятных времён, оставившие нам вдохновенные изображения нагого женского тела на холсте ли, в мраморе либо бронзе. Вы согласны, ваше царское величество?
— Можно ли не согласиться, — отвечал Пётр, уже пришедший в себя и готовый к новым сражениям на поле
— Эту прекрасную даму зовут Казимира, — представил свою спутницу Август. — Она жаждет свести близкое знакомство с повелителем России. И я, естественно, не мог отказать ей в этом, — с усмешкой добавил он. — Так же, впрочем, как она не могла ни в чём отказать мне, своему королю.
Пётр пристально глянул на ту, которая жаждала близости. Рослая брюнетка с пышными формами, она была полной противоположностью субтильной Ядвиге, напомнив чем-то его Катерину.
— Мы с прекрасной Ядвигой отправимся ко мне, — продолжал Август. — Казимире же я не могу отказать в желании остаться здесь для интимного знакомства с особою царя. Надеюсь, мой друг и брат, ты не возражаешь?
И прежде чем Пётр успел открыть рот, Август и выпорхнувшая к нему Ядвига исчезли.
— Ваше величество не разгневается на меня, если я...
И, не дожидаясь ответа, она сбросила халат и скользнула под одеяло.
Её не надо было ни о чём просить и ни к чему побуждать. Горячее тело само диктовало свою волю. Эта воля была смелой и решительной, она повелевала, уже не встречая сопротивления. И Пётр, успевший уже остыть от предыдущих объятий, был воспламенён заново.
Часа полтора назад он думал, что был на вершине блаженства. Что Ядвига дала ему всё, что может дать женщина, и что большего потребовать от неё нельзя. Его новая возлюбленная была так же свежа и упруга, но, пожалуй, более искусна. Может, потому, что и ростом и формами ближе соответствовала Петру. А может, оттого, что ей пришлось возделывать уже истощившееся поле, а для этого требовались новые отличные усилия.
Она возбуждала его своими стонами, вздохами, вибрирующими движениями бёдер и всего тела, поцелуями, поглаживаниями. Их схватка продолжалась долго, гораздо дольше, нежели с Ядвигой. Казимира то расслаблялась с криком, который казался последним, но через минуту, не давая ни себе, ни ему передышки, снова опрокидывала его на себя. А затем, откинув покрывало, одним движением оказывалась наверху, словно амазонка на норовистом коне, и продолжала свою скачку.
Тут уж Пётр окончательно выдохся и изнемог. Он ни о чём не мог ни думать, ни вспоминать. И когда наконец она заставила отдать ей то, что у него ещё оставалось, самую малость, он замер в полном изнеможении.
Они ещё лежали в полной темноте, когда в спальне забрезжил свет и вошёл Август с шандалом в руке. За ним семенила Ядвига. Похоже, и они были выжаты.
— Ну-с, мой царственный друг, брат и сосед, как ты себя чувствуешь? По-моему, мы все должны быть довольны: друг другом и собою.
— Весьма доволен, — через силу вымолвил Пётр.
— Его царское величество — предел мечтаний для любой женщины! — воскликнула Казимира. — Я горда и счастлива. Я готова служить ему и душою и телом.
— Ну вот и прекрасно, — Август
...Оба государя продолжали отводить душу истинно по-королевски. За Августом всюду следовала карета великосветских обольстительниц. Он, впрочем, щедро делился ими с высокими особами, удостоенными его интимного доверия. «Я своё всегда возьму», — говаривал он. Так оно и было.
Пётр понимал: уловлен в западню и Август на самом деле «своё возьмёт» только в ином роде. Но чары были столь велики, что Он никак не мог сбросить их.
По счастью, обед в честь их величеств дал коронный гетман Сенявский. И Пётр обрадовался возможности покончить наконец с интимом.
Он был совестлив, русский царь. Совестлив в главном. Он самолично, своими руками строил новые пределы своего царства. И что же: предавался утехам в то время, когда сближались армии, когда следовало укреплять политический и военный альянс. Много было забот, неотложных дел, следовало поспешать к армии, к гвардейским полкам. А он-то, он...
Во всё время обеда Пётр был молчалив и односложно отвечал на тосты в его честь, более кивком головы, что, конечно, воспринималось как неучтивость. Август же был в духе, острил, перемигивался с дамами, в общем — благодушествовал. И Пётр раздражённо думал: «Всё. Конец. Заставлю его раскошелиться!»
Назавтра король звал к себе. Пётр отказался, сославшись на головную боль. Голова и в самом деле трещала с похмелья: много было пито и столь же много едено за обедом у коронного гетмана. Просил передать его величеству, что назавтра созывает консилию, в коей надобно обсудить общую политику.
Собрались в верхней зале. Партия Августа была впятеро многочисленней. Так вот для чего съехалась шляхта — обложить царя. Обложить превосходящими силами после хитроумной королевской подготовки. Выторговать уступки. Повязаны-де одним вервием, почти родственники, ну хотя бы кумовья... Крестили под одними сводами...
Консилия была долгой и по временам шумной. Господа полномочные Речи Посполитой представили свои пункты. Их было девять.
Пётр слушал и постепенно накалялся. Поляки требовали отдачи польской Украйны и Белой Церкви со всеми к ней принадлежащими фортециями и с целым краем, отдачи Риги и прилежащих городов и крепостей, Эльбинга, возвращения всех пушек, захваченных в своё время в польских и литовских крепостях, выплаты нескольких миллионов...
Были, впрочем, требования справедливые. Вот хотя бы насчёт пушек — пушки отдать следовало: Только надлежало их сыскать, ибо развезли их по российским крепостям.
Надлежало согласиться и с требованием не разорять население тех городов и сел, чрез которые проходила армия царя. Пётр, правда, в своё время повелел, чтобы действовали по справедливости. С другой же стороны, можно ли войскам, назначенным для обороны польских владений от шведа и иного возможного неприятеля, отказать в продовольствовании и фураже?