Жестокая конфузия царя Петра
Шрифт:
Макаров закончил. Воцарилось молчание. Его прервал Пётр:
— Худые вести нам в науку. Провиант есть важнейшее. И запасать его надобно как можно более. Сколь много я писал и выговаривал всем начальникам о сём, однако ж осталось в пренебрежении. На кого уповать?! — обвёл взглядом сподвижников и сам себе ответил: — Токмо на самих себя. Денег на провиант и фураж не жалеть! Доброхотов ждать нечего, равно и манны небесной. Ничего не будет, коли сами не запасём.
Согласно кивали головами. Слова были не нужны —
— За нерадение стану взыскивать со всею строгостью! — поставил точку Пётр.
Ах ты, Боже великий! Старались вроде бы и радели. Но как в чужих землях быть, коли сам царь повелел под страхом сугубого наказания местных обывателей не утеснять. А без утеснения, за одни деньги, притом же невеликие, с животиной, зерном, сеном расставаться не хотели. Была сушь великая, а от неё недород.
Катилась, приминая быльё, царская карета, позади топали преображенцы и семёновцы, коя-то часть верхами. Едкая колючая пыль вставала за царским кортежем. Она долго не опадала и словно дым набивалась в карету, закладывая нос, припудривая лица. Дышать было трудно.
— Подайте коня, — приказал Пётр. — Нету мочи терпеть жар взаперти.
Подвели царскую любимицу, статную арабскую кобылу Геру. Вели её в обозе от самой от Москвы. Пётр время от времени навещал её, потчевал краюхой хлеба, но во всё время долгого пути ни разу не садился в седло. Подбирали лошадь царю по мерке: Гера была редкой крупноты.
Взгромоздился в седло, поскакал вперёд. Сухой степной ветер бил в лицо, нёс по пробитой ногами, копытами и колёсами дороге шары перекати-поля, пугавшие коней. То тут, то там столбиками вставали суслики и тотчас проваливались в норки.
Было легче, способней, нежели в карете. Рядом скакал Макаров.
— Куда как лучше, а, Алексей?
Макаров кивнул. Он привык во всём соглашаться с царём. И вовсе не из подобострастия, нет: просто его повелитель был сполна наделён здравым смыслом.
Впереди вставали и опадали пыльные смерчи. Иной раз казалось, что то — всадники. Но мираж развеивался, и тревога проходила. Кругом рыскали татары, ища поживы, и следовало быть настороже. Конные разъезды выдвинулись в дозор — вперёд и обочь.
Ордынцы не могли причинить большого урону: они были плохо вооружены и предпочитали не иметь дела с регулярным войском. Опасны были своей неожиданностью, лихим стремительным налётом. Один из разъездов им-таки удалось порубить — видно, недоглядели, расслабились, жара замутила мозги.
— Каково скверно! — выкрикнул Пётр. — Глянь-ка, и небеса выгорели.
В самом деле: голубизну выжгло солнце, небо было блёклое, выцветшее. Как выцвела и растительность: была она жёлтой либо бурой. Только колючий татарник как ни в чём не бывало высился вдоль дороги.
— Татарник татар крестник, — заметил Пётр. — Ничего ему не деется,
Табуны диких лошадей были ещё нередки. И один такой приняли за татарскую конницу. Когда разобрались, Пётр удивился и посожалел:
— И отколь только корм добывают, бедолаги? Смекай: есть где-то травяные выпасы, разведать бы.
Задумался, рассеянно поглядывая вперёд. Всё сам, сам! Помощники не тороваты раскидывать умишком. Оттого и рад, копи попадётся в окружении придумщик, вроде прибыльщика Курбатова. Или вот серб Владиславич-Рагузинский. Таким ничего подсказывать не надо, сами вперёд заскакивают, радея о государственной пользе...
— Вот они, государь, слева заскакивают! — неожиданно вскрикнул Макаров, да так пронзительно, что Пётр встрепенулся и машинально дал шпоры Гере. Лошадь взвилась и понесла.
Слева рассыпным строем неслась к ним орава всадников числом до сотни. Но уже наперерез им скакал гвардейский эскорт.
Пётр вытащил седельные пистолеты и торопливо стал заряжать их. Страха не было — царь был не из пугливых: на рожон не лез, но и от стычки не уклонялся. А коли приходилось — пёр прямиком на неприятеля.
Волна азарта подхватила Петра. Напрасно Макаров надсаживался в крике, остерегая, осаживая: царь поворотил налево, на ходу взводя курки. Вот уже слышны гортанные крики «Алла, алла!» и дикие завывания — татарва подбадривала себя и устрашала неприятеля.
Казалось, вот сейчас всадники сшибутся... Пелена поднятой копытами пыли на мгновение скрыла обе лавы. Но когда Пётр подоспел к своим, татары были уже далече.
— Эх, нечистый! — царь смачно выругался. К нему с виноватым видом трусил начальник конвоя. Подъехал, вытянулся в седле с глазами, выпученными от страха пред царским гневом.
— Кажись, дремлют твои дозоры! А?
— Кругом виноваты, ваше царское величество. Три шкуры с них спущу. Да нетто за бусурманами углядишь? Их ровно пыль ветром носит.
— Твоё это дело, ты и отвечать должен. Моих драбантов эскадрон от гвардейских полков отделить и в охранение послать. Драгун поболе в дозоры, дабы не зевали.
Подъехал сконфуженный Макаров.
— Нетто заробел, Алексей? — повернул к нему Пётр.
— Конь заартачился, государь.
— Кто из вас артачливей?
— А вам, ваше величество, великий грех рисковать высокоцарскою своей персоною, — осмелел Макаров, видя снисходительную усмешливость Петра. — Я вдогон вас остерегал!
— Я свою персону мог и сам остеречь, да особой нужды не было. А всё же тебе пристойней при мне быть. Хоть и нерасторопен сказался драбантов начальник, а молвил хорошо: татар-де ровно пыль ветром носит. Вот и принесло их ровно пыль да тако ж унесло. Лихие наездники, нашим, за ними не угнаться, — с сожалением закончил Пётр.