Жестокие клятвы
Шрифт:
Кивнув Антону, наклоняемся и щелкаем защелки, открывая крышку.
Это ребенок, да. Новорожденный, судя по всему.
— О боже, — рыдает Ваня, становясь на колени рядом с гробом. Тело внутри сохранилось довольно хорошо, поскольку ему почти двадцать пять лет. Тому, кто занимался бальзамированием, заплатили за дотошность.
— Это… — Антон выглядит испуганным. — Это пуповина, обмотанная вокруг шеи?
Я присматриваюсь. Это чертовски похоже на это.
— Боже мой, — шепчет Ваня со своего места на полу. На коленях у нее что-то похожее на дневник. Еще одну она держит в руках и листает
Что она только что сказала?
Слезы текут по щекам моей маленькой львицы, когда она листает страницы.
— Что это такое? — спрашиваю я ее.
— Дневники моей матери, — хрипло шепчет она. — Она писала в них каждый день в течение девяти месяцев, пока была беременна нами. Это записи, которые она написала прямо перед родами.
15 мая,
Что-то не так. Я чувствую это своими костями. Всю беременность все было слишком идеально, и я все жду, пока упадет второй ботинок. Тео думает, что у меня паранойя. Когда он узнал, что я беременна, он пришел в восторг. Мы так долго пытались. Его волнение возросло, когда я объявила, что у нас будут близнецы. В тот момент, когда он узнал, что они обе девочки, он отдалился. Злой. Девочки не могут унаследовать его империю. Они ни на что не годятся, даже если он выдаст их замуж за союзы, они никогда не принесут такой пользы, как наследник мужского пола.
Я заверила его, что мы сможем попробовать еще раз, когда они родятся.
Я сейчас веду эту беременность одна. Он потерял интерес к детям и стал больше интересоваться шлюхами, которые обещал мне никогда больше не посещать, когда я забеременею. Судя по всему, беременность от слабого пола сводит на нет это соглашение.
Я могу только надеяться, что мои девочки не столкнутся с такими же проблемами со своими будущими мужьями, как и я.
16 мая,
Что-то определенно не так.
У меня начались кровянистые выделения и спазмы. Магда, моя домашняя медсестра, говорит мне, что это нормально, но я знаю, что это не так. Я просто это знаю.
18 мая
Как может сердце терпеть такую трагедию? На душе у меня было тяжело, когда священник председательствовал на службе. Я не могу найти в себе больше сил плакать из-за потери ребенка, которого я так и не узнала. Я крепко сжимала в руке снимок УЗИ, пока они запечатывали ее могилу.
Ваня Мариэлла Кастеллано никогда не узнает, как я ее любила, хотя я никогда ее не встречала.
Я проведу остаток своей жизни, добиваясь справедливости за ее убийство.
Ее убийца никогда не познает любви и доброты.
Отец Тео говорит, что я веду себя иррационально, но доказательством этого является снимок УЗИ.
Она убила моего ребенка.
Ее
Она убила ее еще в утробе матери.
Я позабочусь о том, чтобы она поняла, что сделала.
Ее имя будет напоминанием о том, чего она мне стоила. Напоминание о том, что она взяла.
Я никогда не полюблю ее.
Она не только убила моего ребенка, но и из-за травм, нанесенных моему телу, я не могу родить Тео никаких сыновей.
Он сказал, что я для него бесполезна.
Значит, она мне будет бесполезна.
Ваня.
Ваня.
Ваня.
Моя бедная храбрая львица рыдает, когда доходит до последней записи. Ее слезы увлажнили страницы. Я беру ее на руки и прижимаю к себе. Все ее тело дрожит от силы ее криков. Меня злит мысль, что родитель будет обвинять ребенка в чем-то, над чем он не имеет контроля. Ваня не задушила сестру пуповиной в утробе матери. Любой, у кого есть хотя бы половина мозга, знает, что из-за сжатого пространства такое чаще случается с близнецами. Я смотрю на фотографию, заложенную между страницами, где она читала.
Это было ее разоблачающее доказательство того, что Ваня — убийца?
Все, что видно, это то, что она лежит на боку, протянув маленькие руки к сестре. На мой взгляд, это больше похоже на то, что она утешает, а не вредит. Мне кажется, что гнев был не столько из-за смерти ее ребенка, сколько из-за ее неспособности зачать наследника.
— Все это неправда, солнышко, — шепчу я ей, проводя рукой вверх и вниз по ее спине. — Это слова скорбящей женщины, чей эгоизм стоил ей самого лучшего в ее жизни. Отношения с тобой.
— Я знаю, — грустно шепчет она. — Но все равно больно.
— И так будет какое-то время, — честно говорю я ей. — Это чувство отвержения, возможно, никогда не исчезнет, но со временем оно станет лучше.
Она кивает головой, но ничего не говорит.
Нечего сказать. В течение многих лет она, должно быть, задавалась вопросом, как с ней обращались родители. Чем она заслужила их ненависть и отвращение? Ответ был: абсолютно ничего. Ее мать заболела задолго до того, как потеряла первого ребенка. Любой может увидеть это из ее произведений. Ее последняя запись — это бред человека, чье горе и психическое здоровье давно прошли.
Мне просто жаль, что Ване пришлось страдать.
— Давай вернем ее в место отдыха, — тихо говорю я ей, отстраняясь. — И возвращайся в пентхаус.
Ваня торжественно кивает и освобождается от меня. Она аккуратно кладет дневники обратно в гроб вместе с одним из браслетов, которые я часто вижу на ней. Она взяла его с собой, когда мы впервые приехали сюда.
Моя прекрасная львица нежно целует двумя пальцами крышку гроба и грустными глазами наблюдает, как мы помещаем ее обратно в гробницу.