Жил-был коть…
Шрифт:
– И мы будем жить в Москве? Кремль, ЦСКА, хоккей…
– Я не поеду ни в какую Москву, – заявила Елена Станиславовна. – У меня здесь работа и родственники.
– Бесконечные родственники внашем доме, – пробормотал Валерий Андреевич.
– Я не поеду, – всхлипнула она.
Саша обнял мать и посмотрел на отца.
– Ну, ладно. Черт с ней – с Москвой-то! Главное, что у меня вы есть.
Елена Станиславовна так и не узнает, что в жизни все хорошо делать вовремя. И думать не только о себе, но и о детях, об их будущем. О карьере мужа, в крайнем случае.
Судьба все равно найдет Сашу, только уже принудительно и не в самый хороший момент. И да, он останется болельщиком ЦСКА на всю жизнь.
Глава четвертая
Старый Яффо. Мы продолжаем отмечать день рождения моей дочери. Здесь древности конкурируют между собой. Набережная кишит фалафельными и рыбными ресторанчиками. Евреи гуляют. Шалом Шабат!
Напротивнас шаурмичная "Хадж Баккри". Люди сидят плотным кольцом вокруг башни с часами, ждут, когда начнется экскурсия. Эту башню воздвиг один очень богатый еврей потому, что ему надоело отвечать другим, более бедным горожанам, который час. Поскольку мобильный телефон в этой старой истории не вариант, то получится вполне себе еврейский рациональный подход к градостроительству.
Машины тянутся в метре от каменного выступа, где сижу я. Мне улыбаются водители, я улыбаюсь им ответ. Я думаю, что я особенная, но нет. Все отгорожены от мира телефонами, а я – нет. Я открыта миру и солнцу. Возле меня остановилась машина, мужчина за рулем посмотрел на меня из открытого окна и подмигнул.
– Шалом шабат! – Сказал он.
– Шалом! – Эхом повторила я.
На его руке я заметила странную татуировку, выглядывающую из-под рукава.
"Я бы с тобой затусила", – подумала я.
Не знаю, почему, но мне вспомнились мои бабушка и дедушка – самые добрые, самые лучшие на свете. Их бесконечные фразы на идише…
И вот мы собираемся с бабулей на улицу. Зима. На голове у меня косынка, сверху шапка. Кофта фланелевая, свитер шерстяной, колготки, рейтузы и пуховые носки. На ногах – валашки.Бабушка уже одета, ей невыносимо жарко. Я кручусь на месте. Она шепчет:
– Наказание Господне, цурес, а не ребенок!
И застегивает на мне шубку из овчины.
Наш двор кажется мне целой страной. Под домом тщательно прочищен снег аж до асфальта и посыпано песочком. Это для бабушки. Слева мальчишки играют в хоккей. Ворота – ящики из-под молока. Их запросто можно вынести с заднего двора гастронома. Металла в стране много, и ящики никто не считает. Напротив нашего подъезда – горка. Бабушка не любит, когда я катаюсь с нее. Во-первых, она боится, что я покалечусь. Во-вторых, санки, как ни крути, надо тащить обратно на пятый этаж. В хрущовских домах лифты не предполагались. Поэтому мне приходится довольствоваться лопаткой. С этим орудием пролетариата я скачу по сугробам, прорываю тоннели и строю ледяную избушку, как в русской сказке про зайку и лису. Через час бабушка начинает подмерзать, и мы идем с ней в гастроном. Это была обязательная, но не любимая мною часть прогулки. С детства я презирала очереди. В те годы мы еще не доросли до супермаркетов, поэтому даже за хлебушком – и то надо было постоять. Я хорошо помню, что меня хватало только на один отдел. А их в гастрономе было шесть: хлеб, мясо, молоко, кондитерский, бакалея, хозяйственный. Мы с бабулей заходили в магазин, становились в конец очереди в хлебном отделе, брали с полок батон и пол-украинского хлеба, иногда мне бублик с маком. Человеческий конвейер подтягивался к кассе, за которой, как на троне, восседала толстая тетка с золотыми зубами.
– Дзынь! – говорила касса, и мелочь небрежно прыгала по ящичкам.
С широко открытыми детскими глазами я смотрела на это действо. Мне исполнилось тогда четыре года, и я думала, что все деньги продавцы забирают себе.
Бабушка целыми днями хлопотала по хозяйству, и я была по сути предоставлена сама себе. Мама приходила вечером усталая, и у нее не оставалось сил на меня. Иногда папа рассказывал мне на ночь сказку "Гуси-лебеди". Я ее очень любила. Один раз я заплакала, когда мама пришла с работы.
– Со мной никто не играет, – размазывала я слезы по лицу.
Мама достала коробку пластилина, и мы целый вечер просидели вдвоем, разговаривали и лепили снеговичков, котиков и цыплят. После этого я ощутила такое вселенское счастье, что заснула с улыбкой.
Больше всего на свете мне нравились два праздника. День Октябрьской революции и Новый год. Ну, со вторым праздником все было ясно. Ёлка, дед Мороз и подарки. А еще мандарины и конфеты с ликером фабрики имени Карла Маркса. А вот День Октябрьской революции непременно окрашивался в моем сознании яркими демонстрациями с красными флагами и счастливыми лицами. Когда у нас появился цветной телевизор, я смогла увидеть всё, и даже красное пальто ведущей. Я сидела и ощущала всем своим детским естеством, как классно отмечать праздники с общей идеей. В сорок лет я купила себе красное пальто. Бывает…
У бабушки день рождения как раз припадал на 4 ноября, поэтому в нашей слободке его всегда совмещали с "Днем 7 ноября – красным днем календаря". В гости в честь праздников к нам приходила чета Ронделей – друзья бабули и дедули. Тетя Муся с тяжелыми перстнями и таким же подбородком и ее тощий муж дядя Мунэк (в смысле Миша). С самого утра бабушка готовила на кухне. Я сидела возле нее под батареей и играла обшитой кроличьей шкуркой кошкой "Муйкой". Скоро я научилась выговаривать букву "Р" и почему-то переименовала блохастое создание в Барсика. Бабушка обливалась потом, но упорно не открывала форточку, чтобы не застудить ребенка. Пахло фаршированной рыбой, буряком, холодцом и шпротами. Каждые пятнадцать минут дедушка посещал кухню с инспекцией. Естественно, для видимости. В гостиной он наливал себе из бара рюмашку водки, а к нам с бабулей заходил закусить. К тому времени, как градус набирал обороты, бабушка начинала сердиться.
– И шо ты на меня смотришь, как Тойбеле на своего демона? – Подливал яду дед.
Я спросила, кто этот Тойбеле с его демоном. Бабушка многозначительно посмотрела на мужа и выставила его вон из кухни, так и не ответив на мой вопрос. У старшего поколения моей семьи это была любимая позиция – не отвечать на неудобные вопросы. Моя цепкая детская память архивировала это выражение, а потом вытащила его, когда подошло время. Кстати, Тойбеле оказалась женщиной, а демон – всего лишь ее бедным соседом, косящим под адскую силу. С возрастом я поняла, что в каждом из нас живет демон и каждому хочется быть счастливым.
Рыба "Фиш" уже остывала и продолжала пахнуть на весь подъезд. Дядя Миша смотрел на моего дедулю и тихо сотрясался от смеха:
– Чесик, ты выглядишь, как только что обрезанный.
Имя деда было Вячеслав. На польский манер в семье его называли Чесиком. Польский еврей? Белорусский русский? До сих пор я это не выяснила.
Дядя Миша обнимал мою бабушку сзади, за расплывшуюся талию, целовал в щечку и продолжал свой монолог.
– Лидок! – Торжественно объявлял он. – Щикатурку брать будешь?
После этого борта дядимишиного пиджака распахивались, и оттуда показывалась блестящая красно-зеленая банка. На языке киевских подпольных торговцев "щикатурка" означала красную икру. Бабушка тяжело вздыхала и доставала из кармана передника заранее заготовленную десятку.
Дядя Миша педантично складывал купюру в бумажник, принюхивался и говорил:
– Лидок, а поехали в Америку, откроем с тобой ресторан на Брайтоне. Ты будешь готовить гефелте-фиш, а я – продавать.
Все дружно смеялись. Но как говорится, в каждой шутке есть доля шутки.