Житие Дон Кихота и Санчо
Шрифт:
Кончил Санчо расписывать Дульсинею, вернее сказать, Альдонсу — такой, какою виделась она его мужицкому глазу, и его господин рассказал в ответ историйку про красивую, богатую и нестрогих нравов вдову, влюбившуюся в дюжего и безмозглого молодца. Для т; ой цели, для которой пожелала она избрать его… О да, для того, кто желает выжать из этого мира все, что есть в нем идеального, нет в подлунной ничего низменного и грубого, и Альдонса Лоренсо отлично может воплощать Дульсинею.
Но есть тут и своя подоплека. Двенадцать лет Алонсо Кихано Добрый скрывал в самой потаенной глубине сердца эту любовь, которая, возможно, была причиной его ухода в мир рыцарских романов, что, в свой черед, стало причиной его преображения в Дон Кихота; и вот рыцарское безумие пересилило стыдливую скрытность, и Алонсо Кихано исповедуется
По завершении беседы Дон Кихот написал Дульсинее, хотя Альдонса Лоренсо читать и не умела, а еще написал записочку насчет трех ослят, коих надлежало выдать Санчо. Ах, Санчо, Санчо, на тебя возложено возвышеннейшее из поручений — доставить любовное послание самой Дульсинее, а тебе требуется вдобавок записка насчет трех ослят!
Затем последовали еще разговоры, и тут-то сказал Дон Кихот: «По правде говоря, Санчо, кажется мне, что голова твоя не более в порядке, чем моя». Так и есть, ты ведь заразил своего оруженосца, благородный Рыцарь.
Когда же Санчо уже собирался отъехать, Дон Кихот поспешно скинул штаны, «остался в одной рубашке на голом теле и без долгих предисловий проделал два прыжка в воздухе, а потом перекувырнулся два раза головой вниз и ногами вверх; тут перед глазами Санчо открылись такие подробности, что он, не желая увидеть их вторично, повернул Росинанта и двинулся в путь, вполне довольный и удовлетворенный, ибо теперь он мог поклясться, что господин его рехнулся».
Глава XXVI
И вот остался Дон Кихот в одиночестве, молился по четкам из крупных орешков с пробкового дуба,80 разгуливал по лужку, слагал множество стихов, кои вырезывал на коре деревьев либо чертил на мелком песке, вздыхал и взывал к фавнам, сильванам и нимфам этих мест.
Восхитительное приключение! Приключение скорее в созерцательном роде, нежели в действенном! Есть люди, мой Дон Кихот, неспособные увидеть смысл в подвигах, состоящих в том, чтобы вздыхать или дрыгать ногами в воздухе без всякого повода. Лишь тот, кто проделывал либо способен проделать подобное, может свершать великие дела. Жалости достоин тот, кто и наедине с самим собою хранит благоразумие и мнит, что на него глядят все остальные.
Покаяние Дон Кихота в горах Сьерра–Морены приводит нам на память другое покаяние — то, которому предавался Иньиго де Лойола в пещере Мон- ресы, особенно когда в самом селенье Монреса и в монастыре Святого Доминика «пришел ему на ум, — как нам рассказывает падре Риваденейра (книга I, глава V), — пример одного святого, каковой святой, дабы вымолить у Бога нечто, о чем молил Его, дал^ зарок не вкушать пищи, покуда не сподобится желанной милости. В подражание сему святому, — продолжает наш автор, — он тоже зарекся есть и пить, покуда не обретет душа его столь желанный мир; но в том случае, если ему не будет грозить смерть».
Заканчивая житие святого Симеона Столпника,81 некий благочестивый автор сообщает: «Житие сие более достойно восхищения, нежели подражания»; и святая Тереса в разделе III главы XIII «Книги моей жизни» говорит нам: «Дьявол нас поучает либо наводит на мысль, что дела святых достойны восхищения, но не нам, грешникам, творить их»; и еще одно она говорит: «Нам должно поразмыслить, чего следует чураться, а чему подражать».82 И таким образом можно было бы сделать вывод, что покаяние Дон Кихота в горах Сьерра–Морены более достойно восхищения, нежели подражания. Но я говорю вам, что из того же самого источника, откуда берут начало наиболее героические его подвиги, берет начало также дрыганье ногами в воздухе и все прочее, поскольку одно неотделимо от другого. Эти безумства распалили его любовь к Дульсинее, любовь же эта была ему путеводной звездой и стимулом к действию.
Прекрасное есть то, что избыточно, что заключает в себе смысл и цель собственного существования: цвет жизни. И дрыганье ногами в воздухе наделено высочайшей красотою, ибо цель его и смысл — именно и только в том, чтобы дрыгать ногами в воздухе. Хотя, впрочем, нет, была и другая цель, цель самовоспитания. Расскажу-ка я вам притчу, вот послушайте.
Пришли косить поле два косца. Один стремился накосить побольше, а потому принялся за дело, не позаботившись наточить косу; вскоре лезвие иззубрилось и затупилось, и коса валила траву, но не срезала. Второй хотел косить как можно лучше, а потому почти все утро точил свое орудие труда, и к вечеру ни тот ни другой не успели отработать урок. Подобным образом есть люди, которые думают лишь о том, чтобы действовать, не заботясь оттачивать и отполировывать свою волю и мужество; а есть такие, которые всю жизнь только и делают, что оттачивают да полируют; и покуда готовятся к жизни, их настигает смерть. Стало быть, надо и косить, и косу точить; и действовать, и готовиться к действиям. Без жизни внутренней нет и внешней.
И это дрыганье ногами в воздухе ни с того ни с сего, чтение молитв, вырезывание стихов на коре деревьев, вздохи, взыванья к нимфам и сильванам — духовные упражнения, необходимые для того, чтобы нападать на ветряные мельницы, разить копьем барашков, побеждать бискайцев, освобождать каторжников и принимать от них град камней. Здесь, в пустынных местах, Дон Ки-. хот, дрыгая ногами в воздухе, исцелял себя от издевательств, которым подверг его мир; исцелял себя, издеваясь, в свой черед, над миром; и таким образом изливал свою любовь; здесь совершенствует он свое героическое безумие, совершая сумасбродства всухую.
Санчо между тем отправился в Тобосо; и, добравшись до постоялого двора, где его подбрасывали на одеяле, наткнулся там на двух своих земляков, священника и цирюльника. Каковые, завидя его, не преминули осведомиться, где обретается Дон Кихот, на что Санчо, ведомый верным инстинктом, ответил уклончиво. И как же хорошо понимал ты, преданный оруженосец, что худшие враги героя — это родные его и близкие, те, кто любят его приземленной любовью! Не за то, каков он есть, они его любят, не за то, что совершает: любят они его лишь для самих себя. Не за то, что совершает он, любят они его, ибо свершения его — это и душа его, и смысл жизни; любят они его не в вечности, а во временности. Говорит нам евангелист Марк в главе третьей своего Евангелия: когда избрал Иисус своих апостолов и вернулись они все в дом, собралось вокруг Него такое множество людей, «что им невозможно было и хлеба есть». «И услышав ближние Его, пошли взять Его; ибо говорили, что Он вышел из себя» (21), то есть «Он безумен»; и когда сказали Учителю:
«Вот Матерь Твоя, и братья Твои, и сестры Твои, вне дома, спрашивают Тебя» (32), — он отвечал: «Кто матерь моя и братья мои? — И обозрев сидящих вокруг себя, говорит: вот матерь Моя и братья Мои. Ибо кто будет исполнять волю Божию, тот мне брат, и сестра, и матерь» (31—35). Ни для кого так не безумен герой, святой, искупитель, как для собственной семьи, для родителей, для сестер и для братьев.
Пытаясь вернуть Дон Кихота в тесные пределы его дома, священник и цирюльник выполняли волю домоправительницы идальго и его племянницы, считавших, что Дон Кихот не в своем уме. Но истинные племянники Рыцаря — те, кого воспламеняет его рыцарственность; они есть духовные его сородичи. Герой кончает тем, что не может более иметь друзей, он поневоле становится одинок.