Живая вода. Часть 5
Шрифт:
Джарет замолчал. Ганконер закрыл глаза и попытался заснуть, но мысли мешали. Он провалился в этот мир тоже с серпантина, хотя шел не вниз, как Джарет, а вверх. Может, поэтому упал не с такой высоты. Парадоксально, но факт. И еще его тревожили вопросы, задать которые он не решился. Почему искать его пошел Джарет? И знает ли о случившемся Алисса?
Урожай в этом году удался на славу. Но славы не хотелось. Не хотелось вообще ничего — только лечь под дерево и уснуть под шорох листвы. Ганконер думает, что у нее усталость от жизни. У него было нечто подобное, как раз в то время, когда они впервые повстречались. Но потом он оживился, помирившись с Джаретом.
О да, Джарет. Рано или поздно все мысли и дороги сходятся к нему. Королю гоблинов жизнь не надоедает никогда, даже если он скучает. Вероятно, сейчас ему не до скуки. Алисса поежилась. Он не убьет ее, когда вернется, договор есть договор. Но найдет способ устроить ей настоящую преисподнюю в Лабиринте, вместо желанного покоя. А если не вернется, это сделает Уна или Дарина. Они умные девочки и скоро поймут, что произошло.
Оберона спасла не Цимнея, это всего лишь красивая легенда. Даже странно, что Джарет в нее поверил, как и в то, что Алисса ничего не знала.
Она отвернулась от окна, посмотрела на портрет Ганконера. «Я предала тебя, муж мой. Но Хранительница — это навсегда, это превыше всех прочих ролей. И чем дольше живешь, тем лучше понимаешь, что силы Перекрестка всегда правы. Но поступать правильно — далеко не всегда приятно. Ты не простишь меня, Музыкант. Но так даже лучше. Когда ты вернешься, меня здесь уже не будет, и ты не станешь жалеть обо мне. А если не вернешься, то ничего не узнаешь. А я... я буду жить и гореть от стыда и ненависти к себе. Я уже горю. Великий Хаос, пусть они вернутся! Иначе я не выдержу и пойду за ними».
У самого пола фургона вдоль одной стены тянулся толстый стальной прут, на который были нанизаны цепи. Утром и вечером с рабов снимали ошейники и выводили на недолгую прогулку. На Джарета хозяин надел ошейник в вечеру второго дня, когда опухоль на шее окончательно спала. Триус при этом стоял рядом, держа наготове хлыст. И презрительно хмыкнул, не получив повода пустить его в ход.
Большую часть времени Джарет размышлял и отсыпался. Ему никто не мешал. Остальные рабы по-прежнему держались от них в стороне. За порядком в фургоне следил Стрелок, как Ганконер назвал охранника, подстрелившего Джарета. Он носил ошейник, но на остановках выходил из фургона и ел вместе со свободными людьми. На Джарета Стрелок демонстративно не обращал внимания, но когда думал, что тот спит, поглядывал со всё возрастающим ужасом.
– Должно быть, ты первый в его практике, кто не умер от этого яда, - заметил Ганконер.
– Интересно, какая у них тут религия?
– Джарет взял у Ганконера фляжку и жадно глотнул.
– В боги метишь?
– хмыкнул Ганконер и забрал фляжку.
– Не замечал, чтобы местные молились. Даже пленники.
– По-моему, они воспринимают свое положение как неприятное, но совершенно естественное. Не удивлюсь, если их продали свои же.
– Не знаю, не видел. Когда я сюда провалился, то угодил прямиком в бархан на краю пустыни. И это было вовсе не мягкое приземление. Очнулся в фургоне. Вон те трое и Стрелок здесь уже были. Триус меня даже не пытался расспрашивать. Задал пару вопросов, убедился, что я не местный, и всё. Ирас первым проявил дотошность в определении нашего происхождения,
– Не из пустого любопытства, полагаю.
Что хозяина зовут Ирас, они разобрались не сразу. С ним никто не заговаривал первым, хотя Ирас не отличался высокомерием, иногда было слышно, как он смеется вместе с Триусом. А однажды они даже устроили что-то вроде соревнований по стрельбе.
Ираса неотлучно сопровождали двое рабов, которые смотрели на него с безграничным обожанием. Сначала Ганконер принял их за наложников, но быстро понял, что отношения здесь другие. Ирас обращался с ними, скорее как с детьми. Мог снисходительно-небрежно потрепать по голове, а мог и отвесить подзатыльник, но не более того. Даже когда один из юношей, испугавшись ядовитой ящерицы, опрокинул котел с общим ужином, Ирас только наорал на него. Если бы не ошейники и совершенно иной фенотип, Ганконер принял бы их за сыновей или племянников хозяина.
К рабам, прикованным в фургоне, отношение было иным. Занимались ими Триус и Триурус — с полнейшим равнодушием, но без жестокости. Ирас только изредка заглядывал в фургон — поинтересоваться состоянием Джарета. Заговаривать с ним Ирас не пытался. А после того, как надел ошейник, перестал притрагиваться.
– Тебя побаиваются.
– Правильно делают, - буркнул Джарет. Он мучился от голода. Ганконер принес ему кусок лепешки, но любая попытка проглотить что-то кроме воды, вызывала рвотные позывы.
– Из тебя еще не весь яд вышел, - Ганконер со вздохом отдал Джарету фляжку с водой.
– Ладно уж, пей всю. Если я правильно понял, завтра мы куда-то приедем. Запасы продуктов закончились, но это никого не беспокоит. Наоборот, за ужином всё подъели подчистую и в фургоне убрались. Нет, даже не заикайся о побеге этой ночью, Джарет.
– Хочешь дождаться, пока нас продадут порознь?
– На невольничьем рынке легче сбежать, чем в степи.
– Ты это по собственному опыту знаешь?
– Было дело, - Ганконер задумчиво отщипывал от лепешки кусочки.
– Плохо, что мы совершенно не понимаем их язык, а Ирас не пытается меня учить, значит не планирует оставлять у себя.
– При таком бизнесе ты ему ни к чему, - Джарет с сожалением завинтил фляжку. Воды осталось на пару глотков.
– Чем больше я думаю о том, что произошло, тем меньше мне это нравится. Очень уж похоже на тщательно просчитанную ловушку, в которую не только тебя, но и меня заманили. Не находишь?
Ганконер молча смотрел в одну точку на противоположной стене.
– Конни?
– Не называй меня так, - машинально отреагировал Ганконер.
– Я понимаю, что ты имеешь в виду, но тогда получается, что у нас нет шансов вернуться.
– Не обязательно. Однако я не о том. Твоя Алисса...
– Не надо, Джарет. Я не дурак.
Они замолчали. В эту ночь Джарету не пришлось делиться одеялом. Ганконер так и просидел до утра, прислонившись к стене и обняв колени.
Утро началось с суматохи. Голоса за стеной фургона звучали возбужденно, с радостным нетерпением. Даже рабы оживились и зашептались между собой. Джарет поднялся, размял руки и ноги. Слабость осталась, но в общем и целом он чувствовал себя сносно. Стрелок опасливо покосился на него и передвинулся ближе к двери.