Живущий в ночи
Шрифт:
И он действительно оказался жив. Орсон выскочил из машины пушечным ядром, едва не сбив меня с ног. Оказывается, его жалобный визг после пистолетного выстрела был вызван не болью, а всего лишь страхом.
Уронив «глок» на землю, я бессильно опустился на колени прямо на дорожку и заключил пса в объятия. Я изо всех сил прижимал его к себе, гладил по голове, теребил мягкую черную шерсть, наслаждался, ощущая, как он перебирает лапами и как быстро бьется его сердце, наслаждался тем, как он машет хвостом, наслаждался даже запахом псины, исходившим от
Я боялся говорить, поскольку не доверял своему голосу. Язык мой превратился в камень, присохший к горлу. Если я попытаюсь пошевелить им, он может вообще развалиться, рассыпавшись в пыль, горечь и боль потерь пузырем поднимутся из недр моей души и, взорвавшись, выльются потоком рыданий.
Но я не позволю себе плакать. Пусть лучше печаль грызет меня, как сухую кость, чем выжимает подобно губке.
Да если бы я и сумел что-то сказать, разве слова сейчас хоть что-нибудь значили? Даже будучи необычной собакой, Орсон вряд ли захотел бы вступить со мной в задушевную беседу – по крайней мере до тех пор, пока я не вылезу из своей раковины, не попрошу Рузвельта Фроста поделиться со мной умением общаться с животными.
После того как я наконец сумел оторваться от Орсона, я поднял с земли «глок» и поднялся на ноги, чтобы оглядеть окрестности. Туман скрывал большинство машин и прогулочных лодок, принадлежавших той горстке людей, которые постоянно жили на своих судах. Не было видно ни одной живой души, и ничто не нарушало тишину ночи, за исключением ленивого ворчания автомобильного мотора.
Звуки выстрелов, раздавшиеся в закрытой машине да еще поглощенные подушкой тумана, наверняка не привлекли ничьего внимания. Ближайшие жилища находились не менее чем в двух кварталах отсюда. А если кто-то в плавучих домиках и проснулся, то, вероятно, подумал, что три приглушенных хлопка были либо автомобильными выхлопами, либо просто привиделись им во сне.
В ближайшие минуты мне не грозила опасность быть пойманным, но мне не улыбалась и перспектива уехать отсюда и потом дожидаться, когда за мной придут, чтобы надеть наручники. Я как-никак убил начальника полиции. Пусть он уже не был тем человеком, которого знали и которым восхищались все в Мунлайт-Бей, пусть из верного слуги народа он превратился в существо, не имеющее ничего человеческого, я не смог бы это доказать. Ну кто поверит моим словам о том, что Стивенсон обернулся чудовищем, от которого я сам должен был защищаться!
Учитывая то, кем являлся убитый, к расследованию наверняка привлекут лучших экспертов из полиции округа и штата, которые обшарят машину Стивенсона, не упуская ни единой, даже самой мельчайшей, детали. Потом будет проведена криминалистическая экспертиза, и мне наступит конец.
Я не выдержу заключения в тесной, освещенной свечами камере. Хотя моя жизнь ограничена рамками заката и восхода, в этих пределах не может быть места стенам. И никогда не будет. Темнота замкнутого пространства и темнота ночи – совершенно разные вещи. Ночь не
От одной мысли о том, чтобы вновь забраться в патрульную машину с сидящим в ней мертвецом и вытирать все поверхности, на которых я мог оставить отпечатки пальцев, к моему горлу подкатила тошнота. Тем более это все равно оказалось бы пустым занятием, поскольку я бы неизбежно что-нибудь пропустил.
Кроме того, отпечатки пальцев были далеко не единственными свидетельствами моего пребывания в машине. Полицейские найдут много всего: волосы, невидимые глазу ворсинки от моих джинсов, шерсть Орсона на заднем сиденье, следы его зубов на обивке и, возможно, что-нибудь похуже.
Пока что мне дьявольски везло. Никто не слышал выстрелов. Но везенью, так же как времени, свойственно заканчиваться. Внутри моих электронных часов находилась не пружина, а кварцевая батарейка, но я был готов поклясться, что слышу тиканье.
Орсон тоже нервничал и усиленно нюхал воздух, пытаясь определить, не приближаются ли к нам обезьяны или еще какая-нибудь опасность.
Я поспешил к задней части автомобиля и нажал на кнопку, которая открывала багажник. Он, как я и боялся, оказался заперт.
«Тик-так, тик-так».
Подгоняя сам себя, я вернулся к передней дверце машины, открыл ее и, задержав дыхание, нырнул внутрь.
Стивенсон, перекрученный ударами пуль, сидел, откинув голову на стойку дверцы. Рот его был приоткрыт словно в экстазе, а зубы испачканы кровью, как будто он все-таки осуществил свои мечты и разорвал горло какой-нибудь девочке. Втянутое сквозняком, в машину вплыло маленькое облачко тумана, и мне почудилось, что это пар, поднимающийся от еще теплой крови, залившей форменную куртку шерифа.
Опершись коленом о пассажирское сиденье, я потянулся вперед – дальше, чем мне бы хотелось, – к ключам, торчавшим в замке зажигания.
Темные оливковые глаза Стивенсона были открыты. Жизнь уже покинула их, и сверхъестественный огонь – тоже, но я бы не удивился, если бы они вдруг мигнули, повернулись в глазницах и уставились на меня.
Прежде чем серая рука шерифа успела подняться с сиденья и схватить меня, я вытащил ключи из замка зажигания, торопливо попятился и, выбравшись наконец из автомобиля, шумно выдохнул.
В багажнике, как я и ожидал, находилась объемистая автомобильная аптечка для оказания первой помощи. Я вытащил из нее лишь толстый моток марлевого бинта и ножницы.
Пока Орсон бегал по периметру патрульной машины, я размотал бинт и стал складывать пополам – снова и снова, делая что-то вроде толстого жгута. Затем я отрезал бинт ножницами, скрутил жгут и завязал на нем три узла – два по концам и один посередине. После этого я повторил процедуру, связал два жгута вместе и получил прекрасный запальный шнур длиной около трех метров.