Живые и мёртвые
Шрифт:
Отблески славы
После того, как перед смотровой трибуной прошли, завершив восемнадцатое столетие, последние сцены периода высшего расцвета, последовали еще одиннадцать живых картин, которые охватили собою все девятнадцатое столетие и первые тридцать лет двадцатого. Они завершили процессию. Если при изображении великой эпохи один эпизод приходился в среднем на год, то здесь — на каждые двенадцать лет. Может быть, в этот более чем столетний промежуток произошло не так уж много событий; тем не менее, за это время отгремели четыре войны, в которых принимали участие жители Янки-Сити, в город и на землю Америки пришла промышленная революция, на восточном побережье и в самом городе выросла крупная промышленность, Америка стала мировой державой, а многих жителей Янки-Сити лавина миграции увлекла на запад, вплоть до Сан-Франциско, где в честь города была названа одна из улиц. Восхитительная эпоха быстроходных клиперов наступила и быстро прошла, в Америку хлынули огромнейшие потоки мигрантов из Европы — ирландцев, евреев, поляков и многих других, — радикально изменивших культурный и религиозный состав населения Янки-Сити. Обрушилась великая волна технических изобретений и новшеств, таких как железные дороги, каналы, телеграф, автомобиль, аэроплан, радио и сотни других.
Янки-Сити был неотъемлемой и активной частью всех этих изменений. И тем не менее целое столетие с лишним было представлено в процессии меньше, чем последние 15 лет XVIII века. Ясно, что, с точки зрения задач празднества, город проявлял к этому последнему периоду меньше интереса, поскольку он явно был для него менее значим, чем предыдущие. И все же, если рассматривать последний период в ином свете — например, в свете экономической или политической истории, — то он обладает величайшей значимостью.
Мы уже подытожили то, что сделали со славой и могуществом этого некогда важного города более широкие исторические процессы, а также ту роль, которую они сыграли в падении Янки-Сити с высот величия на уровень относительной анонимности маленького городка, борющегося за то, чтобы выжить и сохранить свое скромное место в континентальной культуре с ее массовым производством и индустриальной экономикой. Теперь мы должны рассмотреть представленные в процессии символические интерпретации этих исторических движений и изменений, постигших Янки-Сити, дабы узнать кое-что об их значении в ментальной жизни его народа. Выявим сначала некоторые темы, а затем проанализируем их и заключенные в них символы. Из этого анализа мы надеемся почерпнуть не только интерпретации и теории, касающиеся значения данного периода и влияния истории на умы сегодняшних людей, но и некоторые более широкие обобщения относительно душевной жизни человека.
Когда в процессии проплыли роскошные одеяния кардинала Шеверю, костюмированное представление XVIII века закончилось. XIX век открывал эпизод с Джошуа Коффином и мальчишкой Уитьером [138] . Затем следовали сцены, представлявшие визит Лафайета в Янки-Сити и Уильяма Ллойда Гаррисона, «освободителя», который здесь родился. Далее шли эпизоды, датируемые 1843 г., которые изображали первую общеобразовательную школу для девочек и Калеба Кушинга, заключающего договор с китайцами. Еще две живые картины представляют события до гражданской войны; это эпизод с золотоискателями, отплывающими из Янки-Сити, дабы морем обогнуть мыс Горн или пересечь Панамский перешеек, и сцена строительства на местных верфях легендарного «Дредноута», которая представила недолгую эпоху клиперов. Еще три сцены, и костюмированное шествие закончилось; это были арктическая экспедиция 1884 г. местного героя Адольфуса Грили [139] , война с Испанией на Кубе и первая мировая война.
138
Уитьер (Whittier) Джон Гринлиф (1807-1892) — американский поэт. Родился и умер в Массачусетсе. В 1826-1832 гг. занимался журналистикой, опубликовал сборник стихотворений «Легенды Новой Англии» (1831). В 1833-1842 гг. участвовал в аболиционистском движении, выпустил памфлет «Справедливость и целесообразность». После 1843 г. возвратился к поэтическим занятиям и опубликовал книги «Голоса свободы», «Песни труда» (1850) и «Мод Маллер» (1854) — произведения о простых людях, на которые далее ссылается Уорнер. С 1866 г. поэзия Уитьера обрела всецело религиозный характер. Лучшими его произведениями считаются поэмы этого позднего квакерского периода: «Занесенные снегом» (1866), «Палатка на берегу» (1867), «Среди холмов» (1869), «Пенсильванский пилигрим» (1872).
139
Грили (Greely) Адольфус Вашингтон (1844-1935) — американский армейский офицер и полярный исследователь. Родом из Ньюбери-порта. Возглавлял американскую экспедицию в Арктику 18811883 гг. Вышел в отставку в чине генерал-майора, награжден (1935) медалью почета — высшей военной наградой США.
Шесть из одиннадцати сцен и их сюжеты получили анонимную трактовку. Не было упомянуто ни одного известного имени. Персонажами этих эпизодов были обычные типажи, а именитые герои, игравшие некогда главные роли, превратились в безымянную толпу; третьестепенные персонажи, исполнявшие «проходные» роли в окружении великих героев былых времен, сами теперь стали героями. В эпизодах испано-американской и первой мировой войн действующими лицами были не славные полковники Мозесы Литтлы и Вашингтоны прошлого, а «матросы», «солдаты», «медсестры», «офицеры» и прочие типажи, называемые по роду военных занятий. Те, кому дарованы имена, представляют иной комплекс социальных ценностей и индивидуального самоуважения, нежели герои, которых можно было видеть в предыдущем периоде. Джошуа Коффин и мальчишка Уитьер, «Школьный наставник и Поэт», присутствуют прежде всего по причинам, указанным в названии эпизода: оба они присоединились к Гаррисону в борьбе за отмену рабства и вообще боролись за равенство масс. Уитьер был певцом простого человека, Коффин — его защитником на преподавательской кафедре. В текст эпизода о «старинном ремесле башмачников» был включен отрывок из стихотворения Уитьера, воспевавшего башмачника. Да и сам поэт имел скромное происхождение. Спустя два эпизода в компании «граждан» и рабов появляется «Гаррисон-Освободитель». Он тоже был родом из «закоулков» и начинал свою карьеру наборщика в типографии молодым безденежным пареньком, временно нанятым на работу местной газетой.
Все это были репрезентации простого человека, среднего американца, равенства и демократии. Как таковые, они были символами уравнительных тенденций XX столетия, не индивидуализированных немногих, а анонимного большинства. Это были моральные абстракции, ведущие борьбу за справедливость и демократическое равенство для всех, те безымянные маленькие люди массы, которые учитываются в социологической статистике и распознаются в типовых элементах костюмированных шествий, основанных на аристократических ценностях и представлениях. Они появляются, например, в сцене времен гражданской войны, озаглавленной «Расположение лагерем на ночевку» — логичные и символически ожидаемые поборники ценностей промышленной демократии, обычные люди, сражающиеся за общее дело против аристократии Юга и фиксированного статуса ее чернокожих рабов. Их не возглавляет индивидуальный герой-одиночка; они все герои. Более того, они являются также и символами сегодняшних людей; это становится очевидно из их связи со спонсором. Спонсором был местный «лагерь» «Сынов ветеранов Союза», группа граждан, чей статус в сообществе был не выше среднего — уважаемым и ценимым, но не аристократическим.
В то время как эти несколько сцен репрезентировали моральные вопросы, касающиеся равенства рас и людей [140] , сцена, посвященная школе для девочек, была также и «протестом». Заключенная здесь проблема имела по существу моральный характер и была связана с равенством полов и правом женщин на получение высшего образования. Текст данного эпизода гласит:
«Гарвардский колледж, как мы помним, был основан спустя шесть лет после заселения Бостона, однако прошло еще двенадцать лет, прежде чем колония Бей приняла меры по обеспечению образованием детей младшего возраста. Но даже тогда, хотя и использовалось слово «дети», имелись в виду на самом деле мальчики.
Янки-Сити мало что делал для своих девочек.
Позднее Янки-Сити сделал большой и важный шаг вперед. Он основал «Школу для девочек», которая, как принято считать, была первой в Соединенных Штатах общеобразовательной школой для девочек.
Эта новая школа была открыта в 1843 г., и в то время в ней было 78 учениц...»
140
В английском языке, как и во многих других, слово «люди» (men) идентично слову «мужчины». В данном случае Уорнер акцентирует эту двусмысленность, разводя два указанных значения данного слова и переходя тем самым к проблеме равенства полов.
Другие сцены, в которых фигурируют герои, носяшие имена — сцены, показывающие маркиза де Лафайета, Калеба Кушинга и Адольфуса Грили, а также, быть может, четвертая, «Клипер», — совершенно отличны по замыслу и символической значимости. В известном смысле, это символические отголоски периода величия и эпохи героев. Реальный визит Лафайета в Янки-Сити был ритуальным актом признания исторической значимости города. Эпизод, изображающий Калеба Кушинга, великого сына родовитой и знатной старой семьи, заключающего первый договор с благородными семьями правящей китайской династии, несомненно, ближе по жанру к эпизодам раннего периода, в который он запросто мог бы вписаться. Генерал Адольфус Грили, руководитель арктической экспедиции и уроженец Янки-Сити, был военным героем, продолжающим подвиги путешественников и исследователей прежних времен.
Хотя эти фигуры и окружающие их декорации кажутся похожими на другие и в некотором смысле действительно на них похожи, они, тем не менее, достаточно сильно от них отличаются и нуждаются в дальнейшем анализе. Визит Лафайета в Янки-Сити состоялся в 1824 г., в момент предельного падения престижа и благополучия города. Как раз в это самое время, после катастрофических событий 1812 г. и возникновения промышленности и фабричного производства в Новой Англии, писал свой исторический труд Калеб Кушинг. Лафайет приехал сюда не по причине нынешней славы города, а благодаря его прошлой славе. Кроме того, он прибыл сюда еще и потому, что некоторые из знатных семей, приглашавших и принимавших его здесь раньше, все еще продолжали существовать, хотя состояния их оскудели, а будущее было неопределенным. Присутствие его в качестве возмужавшего молодого человека было и для него, и для города возвращением в прошлое. Войдя в полосу неудач, он посетил Америку по приглашению Конгресса, дабы собрать дань уважения за славные деяния прошлого. Принимавший его город обрел в его лице идеальный символ для самовыражения и идеальную параллель своим собственным неудачам. Если судья Сьюолл символически оглядывался назад, в эпоху родоначальников, и признавал, что ее древние добродетели стали теперь пороками, то Лафайет возвратился в Янки-Сити в эпоху машин с тем, чтобы засвидетельствовать его прошлое величие.
Калеба Кушинга, прожившего долгую жизнь и имевшего весьма неровную карьеру, можно было бы поместить в хронологии костюмированного шествия в несколько мест (см. р. 213, где освещается его роль в мексиканской войне). Он тоже вышел из этой эпохи былого величия. Его семья, по сей день сохраняющая свое влиятельное положение в обществе Хилл-стрит, исполняла в процессии важные роли, а ее члены слывут людьми, владеющими огромным (унаследованным) состоянием. Между тем, посвященный ему исторический текст указывает на амбивалентность и конфликт в оценке его карьеры. Кушинг, как напомнят нам те, кто интересуется аболиционистским движением, выступал против отмены рабства. Как и другие крупные торговцы и текстильные фабриканты Севера, он отдавал предпочтение политике по принципу «пусть все остается, как есть». Когда сегодня Кушинга помещают в костюмированном шествии вместе с Уитьером и Гаррисоном, его моральную позицию защищать нелегко. Все это с избытком находит отражение в тексте: