Живые и мёртвые
Шрифт:
Рис. 16. Переходы и синкретизмы: вид, времена года и солнечное время
(Некоторые из влияний, оказываемых на вид внешней средой, какими их воспринимает и ощущает человек, оцениваются, трансформируются и проецируются, в соответствии с обратными влияниями его социального и биологического мира на внешнюю среду.)
Взгляд сверху вниз обнаруживает в левой колонке рассвет, весну, солнечную активность, начало роста растений, спаривание животных и рождение молодых особей, приравниваемые к человеческому совокуплению, зачатию и младенчеству. Если же посмотреть справа, то мы увидим зиму, ночь, низкую солнечную энергию, увядание и смерть растений, сбор урожая и забой скота, старость и смерть в других видах, приравниваемые к дряхлости и смерти человека [140].
Ни одно из этих приравниваний не бывает таким отчетливым, как это обозначено здесь, однако блоки значений, синкретически выраженные в нерациональном мышлении и символических экспрессиях людей, являются жизненно важными побудительными элементами коллективной жизни и ощущения человеком того, кто он такой. Это — рудиментарные понятия, переживаемые эмоции и ощущения, которые значимым образом мотивируют поступки людей и благодаря использованию таких нерациональных символов, как, например, символы сакрального года, находят упорядоченное выражение.
Церковные авторы, писавшие о литургии, преследуя разные цели и по-разному ее интерпретируя, тем не менее ясно признают эти модели мышления. Профессора и доктора католической церкви занимались их упорядочением и рационализацией на протяжении двух тысячелетий. В частности, Эллард говорит:
«...у человека сложное строение тела настолько тесно связано с его духовными силами, что когда он думает, его воображение, его телесные эмоции и его нервная система — всё в какой-то мере приходит в движение. Чем более интенсивны его интеллектуальные операции, тем больше он нуждается в том, чтобы дать им каким-либо образом физическое выражение... Человек не колеблясь пользуется любым словом или интонацией, жестом или позой, огнем или водой, светом или темнотой, елеем или ладаном, либо каким-то другим подручным предметом как вспомогательным средством для выражения своего религиозного чувства... Символика литургии глубоко естественна... ибо есть выражение связи Творца с самой природой» [259] .
259
Ellard [45], р. 60-61.
Глава 13. Жертва, самоубийство и трагедия
Жертвенный Бог католиков и протестантов
Для всех христиан смерть Христа на кресте и его воскресение из мертвых после жестокого убийства является кульминационной точкой и чудесной развязкой сакральной драмы Евангелия [45]. Публичная драма литургий, проводимых на Пасху и в Страстную неделю, месса и Тайная вечеря — вот некоторые из нынешних ритуальных выражений чудовищного завершения его земной жизни и вовлечения каждого христианина в это ужасное деяние. Кроме того, они рассказывают о триумфальном возвращении Христа в его духовный дом и о том, что человеку обеспечена жизнь после смерти.
В таких ритуалах, как месса (в силу того, что хлеб и вино — не символы, а сам Воплощенный Христос), предполагается, что всякий раз, когда заново разыгрывается жертвоприношение, Богочеловек возвращается к жизни на алтаре и вновь убивается. Таким образом, его заставляют страдать от человеческой жестокости и испытывать боль от человеческой греховности не один раз, а ежедневно на протяжении всей человеческой истории. Почему одного раза было недостаточно? Зачем вообще католикам и протестантам нужно вспоминать этот леденящий кровь ужас? И, кроме того, необходимо задать еще вопрос теоретического характера: что именно в человеческих чувствах, находящих выражение в христианской вере, требует, чтобы этот кроткий Бог продолжал оставаться ритуальной жертвой их садистской жестокости? Почему социально и психологически необходимо, чтобы люди повторно разыгрывали сейчас это кровавое и ужасное событие двухтысячелетней давности, когда невинный человек был схвачен, унижен, пригвожден к кресту и убит из-за того, что его человеческие современники коллективно его ненавидели?
Почему наши современники, причем наиболее благочестивые, чувствуют потребность постоянно вспоминать и повторно разыгрывать великую трагедию, в которой их Бога заставили страдать, когда он был здесь, на этой земле? Частичным ответом на этот вопрос, разумеется, будет то, что он вознесся из глубины своих страданий победителем и тем самым, как считается, еще раз внушил людям уверенность в том, что у них может быть вечная жизнь. Однако сколь бы ни было важным само по себе это уверение, оно может быть, в лучшем случае, всего лишь одним из важных элементов более широкого объяснения. Теперь мы должны развить дальше нашу гипотезу и предположить, что те из верующих, кто получает от этой нагоняющей ужас драмы эмоциональное удовлетворение через бессознательную и сознательную идентификацию себя со страдающим Богом, не только получают косвенное удовольствие от его трагедии, но и могут — поскольку бессознательно они идентифицируются также и с убийцами — выразить свою глубокую ненависть к собратьям и другим членам христианского и человеческого коллективов и свое желание их убить. Более того, их ненависть направляется на них самих и на то, что они являют собою как моральные существа.
Мы можем также выдвинуть гипотезу, что, лицемерно любя своего Бога и убивая его, они могут ненавидеть других и самих себя и посредством ритуального обычая идентифицироваться сначала с ненавистными человеческими персонажами, а затем с любимым и ценимым Богом, чтобы простить самих себя за свою ненависть и действенно освободиться от чувств вины и самоосуждения. Последующий анализ покажет нам, что такие ритуалы, как месса, символически осуществляют эту трансформацию. Символы мифа об Отце и его Сыне предоставляют знаки, погребенные в глубинах моральной и видовой жизни человека, которые пробуждают человеческие чувства, выполняющие, если грамотно ими воспользоваться, эту задачу. До тех пор, пока эта трансформация может производиться косвенно и бессознательно, как сакральный акт, благотворные эффекты такой мистической связи между Богом и человеком неисчислимы и, быть может, выходят за границы нынешнего человеческого понимания, ибо познать, что за этим скрывается, значит выйти далеко за рамки того, что мы знаем в настоящее время о природе жизни, а также о любви и ненависти.