Жизнь Бетховена
Шрифт:
Документы, опубликованные Продоммом, знакомят с венской музыкальной жизнью той эпохи. Письма Леопольда Моцарта к его дочери Наннерль дают возможность присутствовать на первом концерте «по подписке», когда Вольфганг исполнил перед титулованной аудиторией свой Концерт ре минор. Моцарта — автора квартетов — Иозеф Гайдн приветствует как величайшего композитора, какого он только знает. Сам император восклицает: «Браво, Моцарт!» Сальери плетет сеть интриг против «Свадьбы», что не помешало публике бисировать семь номеров на третьем представлении оперы. Знатоки восторгаются несравненным художником; импровизируя на заданную тему, он сперва долго размышляет, но затем отдается свободному потоку богатейшего воображения. Его надо слушать среди ночной тишины, когда чувства, ничем более не стесненные, внушают ему столько замыслов; он запечатлевает их с легкостью, но навечно; теперь слушают уже не музыканта, а поэта с нежной и благородной душой, способного воспринять и выразить тончайшие оттенки эмоций, всегда готового радоваться и восхищаться, ласкового и доброжелательного, щедрого в своем творчестве до расточительности; расцветают все новые и новые музыкальные мысли, но изобилие это никогда не нарушает своеобразия. Император Иозеф II справедливо сопоставляет его с Клопштоком; беседуя о Моцарте с Диттером фон Диттерсдорфом, довольно изобретательным венским композитором, он заявил: «Я сравниваю моцартовские сочинения с золотой табакеркой парижской работы, а гайдновские — с табакеркой, изготовленной в Лондоне». Золото! Мы слышим, как оно звенит в музыке Вольфганга. «Драгоценный Камень», — пишет либреттист
В 1787 году, выполняя просьбу пражских любителей музыки, Моцарт создал «Дон-Жуана»; в то же время он написал два замечательных струнных квинтета. Бетховен был ему представлен и импровизировал в его присутствии. Часто повторяют приписываемые Моцарту слова: «Обратите внимание на этого человека, он когда-нибудь всех заставит о себе говорить». Путешествие в Вену дает повод подчеркнуть немалое влияние, оказанное на Бетховена его гениальным старшим современником, однако не следует преувеличивать значение эпизода самого по себе. Это, самое большее, прогулка; Людвиг, удрученный семейными несчастьями, не смог надолго задержаться в австрийской столице. Но он сохранил о ней яркое воспоминание.
Он вернулся, чтобы увидеть, как умирает от чахотки его мать; быть может, добрую Марию Магдалину сокрушило и горе. Так же умерла и мать Вебера. Нужда свила себе гнездо в родном доме Бетховена, нужда столь тяжкая, что Людвигу довелось быть свидетелем, как продают на рынке одежду той, кто была его «лучшим другом». Возможно, нельзя было сберечь даже кружевной чепчик, который на портрете обрамляет лицо бедной и славной женщины. Сам Бетховен чувствует или считает себя больным; меланхолия охватила его, как пишет он советнику фон Шадену в Аугсбург. Он так застенчив и робок, что, например, графу Вальдштейну удается помочь ему, Лишь соблюдая величайшую деликатность. Вновь несколько женских образов, словно тени, проходят в его жизни. Отец пьянствует все больше, сыну приходится исполнять его обязанности, заботиться о нуждах братьев. Развлечений мало, если не считать поездки капеллы курфюрста в Мергентхейм. Очевидец этих празднеств оставил рассказ о них, который необходимо привести; образ Бетховена той поры дал весьма убедительно: «Я слышал, как он импровизирует, и меня даже самого пригласили дать ему тему для вариаций. На мой взгляд, можно с уверенностью судить о степени виртуозности этого милого и деликатного человека, почти неистощимого по богатству идей, по совсем особенной выразительной манере игры, по совершенству, с которым он играет. Я не мог бы сказать, чего бы ему еще не хватало, чтобы быть великим артистом. Я слыхал, как играет на фортепиано Фоглер… Но Бетховен, независимо от степени совершенства, более значителен, более красноречив, более выразителен, короче говоря, этот превосходный исполнитель как adagio, так и allegro дает больше для сердца. Отличные музыканты этой капеллы сами восторгаются им, и все обращаются в слух, когда он играет. Однако он скромен, без всяких претензий».
Другой знаток также сравнивает боннского музыканта со знаменитым аббатом Фоглером, который выдвинулся при дворе курфюрства Карла-Теодора и после долгих путешествий и многих приключений основал знаменитую музыкальную школу в Мангейме. И на этот раз, сравнивая, современник отмечает различие. Фоглер хороший теоретик, виртуоз на органе, плодовитый композитор. Поистине, музыка охватывает нас со всех сторон на этой немецкой земле. Наблюдая постепенное творческое созревание Бетховена, мы видим, как возникает новое явление в искусстве, поэт-музыкант, лирик, для которого на первом месте поиски выразительности, а потом уже техническое мастерство. В капелле курфюрста, играя на альте, Бетховен сближается с флейтистом Антоном Рейхой; в дальнейшем они встретятся в Вене, а затем Рейха в поисках успеха уедет в Париж. Рейха сам довольно много сочинял; он оставил квинтеты, квартеты, трио, сонаты, писал многочисленные трактаты…
В этой среде, перенасыщенной музыкой, мало-помалу выявляется индивидуальность Бетховена. В феврале 1790 года несчастный Иозеф II умер от лихорадки, полученной в болотистых низовьях Дуная. Бетховену было поручено сочинить «Траурную кантату» для солистов, хора и оркестра. Здесь было дано доказательство своеобразия его гения; вернее, оно было бы дано, если б произведение, написанное с искренней убедительностью, было исполнено в свое время. Его услышат лишь спустя столетие. Юбилейный комитет возымел счастливую мысль включить кантату в одну из концертных программ. Сопрановая ария «Da stiegen die Menschen an's Licht» [13] появится во втором финале «Фиделио»: «О Gott, welch' ein Augenblick» [14] ; вступительные аккорды зазвучат в сцене тюрьмы. В том же году Бетховен пишет вторую кантату, прославляя вступление на престол императора Леопольда II; этому же событию посвящено и моцартовское «Милосердие Тита»; первое из обоих произведений «на случай» представляет для нас большую ценность. Бетховен пожелал выразить признательность благосклонному курфюрсту Максу-Фридриху, филантропу и реформатору. Результаты деятельности Иозефа II оказались плачевными: он вынужден был отменить почти все свои нововведения. Жалкую эпитафию избрал император для своего надгробия: «Здесь лежит тот, кто был несчастен во всех своих начинаниях». Его высоко ценили писатели, артисты, Виланд был его другом и, когда Бетховен сочиняй свою кантату, посвятил ему хвалебную речь, в которой сожалел, что покойный унес в могилу свои благородные помыслы, сравнивал его устремления со смелым почином «французских Тесмотетов». Впоследствии либеральный писатель Анастаспус Грюи в своих известных «Прогулках венского поэта», где сатира и благородная лирика слиты воедино, приветствует статую монарха — друга человечества. Произведение Бетховена еще сохраняет черты итальянского стиля, но в хоровой партии уже чувствуется, как трепещет пылкая душа молодого мастера. Возможно, «Кантата на смерть Иозефа II» не исполнялась из-за трудностей, которыми она изобилует, это не только дань уважения курфюрсту, это прощание с прошлым и, если не преувеличивать сходства, первое размышление о братстве, добре, мире, — об идеях, которые позже, много позже, с гигантской силой зазвучат в Девятой симфонии.
13
«И тогда люди устремились к свету» (нем.).
14
«Боже, какое мгновение!» (нем.).
В Бонне побывал Гайдн, и это окончательно решило отъезд Бетховена. Событие достаточно значительное, чтобы остановиться на нем. Сразу же после смерти князя Николая Эстергази «папа» Гайдн был уволен и собрался посетить
15
«Профессиональные концерты» (англ.).
Что же мог Бетховен почерпнуть на родине в первое двадцатилетие своей жизни? Об этом повествуют блистательные страницы Гюго. «Едва лишь заря нарождающейся цивилизации забрезжила на вершинах Таунуса, как на берегах Рейна зазвучали очаровательные легенды и сказки; повсюду, куда проник этот далекий луч, внезапно засияли тысячи чудесных сверхъестественных образов; там где оставался мрак, зашевелились ужасающие призраки и безобразные существа… В долине Рейна поселилось великое множество видений, неотступно следовавших за прекрасными девушками и прекрасными рыцарями: лесами завладели лесные фен, водоемами — русалки, недрами земли — гномы; тут были и Дух скал, и Молотобоец, и Черный охотник, который мчится сквозь заросли кустарников на большом олене с шестнадцатью отростками на рогах, и Дева черного болота, и шесть Дев красного болота… В этих долинах мифология слилась с легендами о святых и вызвала странные создания, причудливые цветы человеческого воображения… В ту пору, скрытую от нас в полумраке, то здесь, то там вспыхивают волшебные огоньки, — эти леса, скалы и долины полны видений, призраков, чудесных встреч, дьявольских охот, страшных замков; в чащах звучат арфы, мелодичное пение невидимых певиц, дико хохочут таинственные прохожие…»
Легенды процветают вдоль всей реки. Даже в наши дни суровая действительность войны, о которой напоминают несколько уродливых памятников, не смогла уничтожить все, что милостью человеческой существует в этих долинах… Даже в Кобленце, в городе, который в 1794 году так жестоко покарали армии Республики, наказавшие трирского курфюрста за его приверженность прошлому, даже здесь пытливый ум найдет чем удовлетвориться. Вот, возле крепости, дом канцлера курфюршества, где одно время жил Гёте. Портпк королевского замка, его фасады и ионические колонны были задуманы во французском вкусе. Римское владычество обуздало первоизданное варварство этих лесов. Грезы, обитающие на берегах этой реки, преображают историю в поэму. Вблизи пристани Обервезеля, когда вода спадает, появляются подводные рифы; народное воображение назвало их семью девами в память дев Шенбергского замка. Вот гейневская Лорелея, скала волшебницы, часто околдовывавшей рыбаков, пока сама она не уступила силе любви. Религиозные предания привлекают паломников в старинную церковь Ремагена. Кельнский архиепископ вез по Рейну мощи святого Аполлинария и облачения волхвов; корабль, на котором находились эти реликвии, внезапно остановился; таинственная сила удерживала его на месте до тех пор, пока драгоценный груз не был перенесен в часовню на берегу. Язычество и христианство живут здесь в тесном, содружестве. Замок Роландсэк, не прославленный ли паладин построил его? Когда пришла весть о гибели Роланда в Ронсевале, невеста рыцаря, прекрасная Хильдегарда, постриглась в монахини и замкнулась в стенах монастыря Нонненверт. Возвратившись с войны, Роланд узнал о потере возлюбленной; на скале он построил себе убежище; там он жил до тех пор, пока песнопения монахинь не донеслись с острова до его кельи; тогда он умер от горя. А разве не на Драхенфельзе Зигфрид убил дракона, если только крест святой Маргариты не обратил в бегство это чудовище?
Морис Баррес отдает должное Виктору Гюго и превозносит его, именуя чуть ли не певцом рейнской долины. Он хорошо подметил гуманистический характер этой речной мифологии. «Переживая свои приключения под покровом ночи, все эти сказочные персонажи испытывают вполне человеческие добрые чувства; они никогда не бывают соучастниками темных сил, скрытых в душе человека, в природе; они принимают сердечное участие в жертвах этих сил». Эти замечания ценны для того, кто стремится Постигнуть значение подсознательного и окружающей среды в развитии бетховенского генця. Также и христианство: если оно и не слишком глубоко повлияло на будущего автора Мессы ре мажор, то все же не мало воздействовало на умы прирейнских жителей. Стоит только посмотреть, как субботним вечером набожные прихожане в сосредоточенном молчании толпятся у исповедален Вормсского или Шпейерского собора: их преданность религии очевидна. Правда, Вагнер привел иных богов на эти берега. Легенды, собранные им для «Золота Рейна» около 1850 года, идут с севера: Вотан жаждет власти и навязывает ее гномам, заключенным в земных недрах; Альберих, выковывая свое кольцо, жертвует любовью ради силы; Зигфрид отбрасывает всякую условность, любой закон повинуясь лишь своему инстинкту. Тетралогия основана на совершенно новой мифологии, в общем довольно бессвязной, но отразившей все устремлений, среди которых мечется неистовый гений Вагнера. Бетховен не знает всей этой метафизики.
С плавно спускающегося высокого берега Мельхема видны руины Драхенфельза; они все еще венчают гору, покрытую мантией лесных чащ. Бесчисленные отели, один из которых просто уродлив, красные стены замков, железная дорога несколько попортили пейзаж; однако нетрудно представить себе, каким мог видеть его Бетховен: виноградинки, расположившиеся по отлогим склонам, над сероватыми речными водами, трактирчик во славу Отца Рейна, причудливые облака, резкие изломы скал, багровые краски буков Кенигсвинтера. Весенним днем эта панорама вызывает у приезжего воспоминание о небольшом эпизоде из сонаты «Аврора», странице, отделяющей Allegro от рондо, сияющей, словно внезапное: появление солнца между двумя грозами. Здесь слышится песня лодочников: воспоминание о Рейне.