Жизнь без слов. Проза писателей из Гуанси (сборник)

Коллектив авторов

– Ничего страшного, мы с приятелями подождем, а вы с Лао Хуаном идите!

Сяо Цуй и Лао Хуан переглянулись, не зная, как поступить. Пригласить всю компанию – так это больше тысячи юаней. Но и заставлять людей ждать снаружи три часа, пока они осмотрят пещеру, тоже никуда не годилось. Они посоветовались и решили не ходить, а возвращаться в город. Ведь и обратный путь не близкий.

Машину вели по очереди и вернулись только к половине первого. Юй Синьлян испытывал угрызения совести и настаивал на том, чтобы пригласить всех на лапшу с бараниной. Сидеть в душной машине было так же утомительно, как идти пешком, да к тому же за пятичасовую дорогу они успели хорошенько проголодаться. Все согласились с предложением

Юй Синьляна и поехали к подножию горы Бицзяшань. Ресторан оказался закрыт. Юй Синьлян постучал по двери, требуя, чтобы хозяин ресторана разжег печь и приготовил им восемь порций лапши с бараниной.

Лао Хуан ел быстро. Эта привычка у него выработалась в семидесятые годы, когда он служил в железнодорожных войсках. Он умял миску лапши вместе с бульоном в два-три приема и вышел на улицу покурить. Ночи в районе горы Бицзяшань темные, звезды еле-еле видно. Вдруг он заметил огонек на вершине горы. По прикидке Лао Хуана, примерно в том месте находилась парикмахерская Сяо Юй. Потом он усмехнулся: как же это может быть Сяо Юй? Сегодня ведь воскресенье, она отдыхает.

Шлак сразу заметил, что Лао Хуан из «резиновых башмаков», хоть и постаревший, но все равно «зеленый башмак». Шантрапа Ганчэна прозвала полицейских «резиновыми башмаками»: офицеров полиции – «желтыми резиновыми башмаками», а рядовых сотрудников полиции – «зелеными башмаками». Возможно, эта кличка осталась от предыдущих поколений: сейчас в полиции носят не резиновые башмаки, а кожаные ботинки, но было время, когда и резиновые башмаки не все могли себе позволить носить. А у полицейских было трудовое страхование, и у каждого – пара внушительного вида резиновых башмаков, в которых можно было в дождь везде ступать, не боясь промочить ноги. Шлак еще по прическе Лао Хуана стал подозревать, чем тот занимается: хотя волосы у него были коротко пострижены, от постоянного ношения фуражки они приобрели особую форму. Конечно, не каждый, кто носит фуражку, «резиновый башмак». Шлак определил это по глазам Лао Хуана. Поначалу казалось, что взгляд у него вялый, не цепкий, но иногда он мельком взглядывал в лицо человека, впиваясь в него зрачками, как лезвием бритвы. В тот раз Шлак как раз зашел в парикмахерскую Сяо Юй и встретил там Лао Хуана. Перед уходом Лао Хуан мельком, как распознающим штрихкод сканером в супермаркете, скользнул взглядом по Шлаку, считывая информацию о нем. Тот взгляд Шлак долго обдумывал и пришел к выводу, что Лао Хуан «резиновый башмак».

Напротив дома, где располагалась парикмахерская немой Сяо Юй, находилось каменное здание старой постройки, на его черепичном водостоке красовалась надпись «1957 год». Штукатурка здания потемнела. Шлак со Шкуркой снимали там квартиру на втором этаже. Шлак сидел у окна и поглядывал, что происходит в парикмахерской немой Сяо Юй. Выражение лица у него было задумчивое. Шкурка сказал:

– Братан, сделай лицо попроще! О чем ты там все думаешь?

Они с Шкуркой сняли эту квартиру в прошлом году. Шлак не собирался сходиться с женщинами, но в парикмахерской напротив все мелькала перед глазами Сяо Юй, и со временем он стал обращать внимание на ее грацию. А потом осознание собственного одиночества ударило ему в голову, как низкосортная водка. И он впервые пошел к ней постричься. Сначала сделал прическу с пробором, затем подстригся «под ежик», а потом и наголо, да еще и побрился и заплатил стоимость четырех стрижек. Сяо Юй была не дура, сразу поняла, что у него на уме.

Он приходил еще несколько раз, и наконец однажды они заперли парикмахерскую и отдались друг другу. Оказалось, что в постели Сяо Юй была очень горяча, она вертелась как рыба, только что пойманная в сети. В перерывах Шлак хотел «поговорить» с Сяо Юй, то есть пообщаться жестами. Сяо Юй не знала жестовый язык, никогда не учила его и жестикулировала по своему усмотрению, а когда встречалось что-то незнакомое, начинала

импровизировать. И Шлак в результате что-то улавливал. Сам он был неразговорчив, но общаться с Сяо Юй ему понравилось. Иногда, когда он изобретал способ передать какое-то сложное понятие, ему начинало казаться, что у него очень развито воображение.

Шкурка пинком с грохотом распахнул дверь. Сяо Юй этого не услышала, она ведь была глухонемой. Шкурка тащил на спине плетеный баул и сразу увидел их обоих, абсолютно голых, сидящих на старом, изодранном диване в облаке пыли и перьев. Шлак толкнул Сяо Юй, и только тогда она заметила, что кто-то вошел, и плотно прикрыла свои отнюдь не большие груди одеждой.

– Шкурка, тебя стучаться не учили? – с упреком спросил Шлак.

– Приятель, да у вас так все культурно, тише мышей, как же мне было услышать? Давайте еще раз попробуем! – захихикал Шкурка. Он ловко бросил мешок на землю, закрыл за собой дверь и легонько постучал.

– Ты пока покури, Сяо Юй одеться надо, – крикнул Шлак.

Сяо Юй оделась, но вставать не хотелось, и она взяла полистать какой-то старый журнал об электронике. Шлак показал ей самоизобретенными жестами: мол, ты что, читать умеешь? Иероглифы знаешь? Сяо Юй вытянула губки, взяла ручку и на столе написала иероглифы от одного до десяти, а потом еще старательно вывела свое полное имя: «Юй Синьхуэй». Шлак улыбнулся и подумал, что она, наверное, только эти тринадцать иероглифов и знает. Шлак поднял ее с дивана, указал через дорогу и хлопнул по изящным бедрам, давая понять, что пора возвращаться в парикмахерскую.

Шкурка раскрыл мешок. Внутри лежали две связки медной проволоки, пять стальных шаров для шаровой мельницы и один большой строительный гаечный ключ. Шлак посмотрел на него искоса и ухмыльнулся:

– Братан, да ты просто разнорабочий!

– Еле удалось упереть! Сейчас на заводе проверки идут, воровать трудно.

– Не говори «воровать». Ты «работаешь разно-рабочим». Разве это то же самое, что воровать? Вон, смотри-ка, вон старый гаечный ключ подобрал, или вот кусок мусора, чтобы немного заработать.

Шкурка изменился в лице:

– А, конечно, понимаю, что у тебя от рождения великий талант банки грабить. Но пока что ты ни один банк не ограбил и живешь на мои деньги. Украл ли я, подобрал ли я – какая разница? Я-то не торчу целыми днями дома и не завожу себе подружек.

– Я верну тебе все деньги, которые сейчас трачу. Бомба почти готова.

– Для тебя сварганить самодельную бомбу труднее, чем другим атомное оружие! И не притворяйся, что целыми днями дома сидишь и научными исследованиями занят. Да ты простейшие электросхемы-то понимаешь?

– Да понимаю я. Эта штуковина уже может взорваться, я просто хочу ее еще немного усовершенствовать. Это ведь бомба, в конце концов, а не партию в мацзян сыграть: потом не переиграешь!

Шкурке надоело с ним пререкаться, и он пошел стряпать, бурча себе под нос:

– И готовить я должен. Может, я еще и задницу ему подтирать должен?

Когда стемнело, они сели ужинать.

– Еды много, ты бы немую позвал, вместе бы по ели, – предложил Шкурка.

Шлак вышел на балкон, но парикмахерская была уже закрыта. Шкурка приготовил много блюд, в готовке он разбирался даже получше, чем в воровстве. Он мог бы стать шеф-поваром, Шлак ел и размышлял об этом.

– Братан, а ты не можешь ей позвонить и пригласить ее прийти к нам? На вечер бы мне ее одолжил. – Шкурка выпил две чашки рисового вина, в голове у него помутилось, и ему захотелось женского внимания. – Немая-то вполне себе ничего, у тебя, братан, глаз-то зоркий!

– Тупица, она же еще и глухая, как она телефон услышит? – ответил Шлак на автомате, но потом подумал, что в сказанном есть подвох. – Да как у тебя язык повернулся такое сказать? На первый раз я тебя прощаю, но если еще будешь такое болтать, я тебе задницу надеру!