Жизнь графа Дмитрия Милютина
Шрифт:
Так что ничто пока не грозило войной после поездки Александра Второго в Берлин, он заверил Францию в своей поддержке, кроме того, и Великобритания сообщила русскому императору всю мощь своего флота бросить на сдерживание немецких ретивых упований.
Но это были только первые признаки накопившихся европейских проблем, которые вскоре должны были обостриться.
20 мая 1875 года наконец состоялось долгожданное заседание Комитета министров, на котором должны были наконец обсудить и решить вопрос о Медико-хирургической академии. Подходили летние каникулы, председатель Комитета министров генерал-адъютант Игнатьев готов был покинуть Петербург на все лето, Самуил Грейг тоже надеялся уехать в отпуск… Во время болезни Милютина бронхитом навещали его и Грейг, и Игнатьев, известили его также о том, что вскоре будет рассмотрен вопрос об академии, так что, дескать, поправляйтесь, пора решить эту тягостную продолжительную неопределенность
Милютин, как только открылось заседание, заявил, что выступать он не собирается, готов представить заседанию справки и объяснения, если они понадобятся по ходу полемики. Граф Толстой также заявил, что выступать он не собирается.
«Комитет как будто готовился к сражению», – записал в дневнике Милютин.
Грейг, выступивший первым, сказал, что он изучил дело, выслушал бесконечные толки, справки и показания с обеих сторон. Милютин опасался, что Грейг будет отстаивать позицию своего давнего приятеля графа Толстого, но он неожиданно для многих высказался в пользу Военного министерства. К этому решению присоединились все присутствовавшие члены Комитета министров, но тут выступил великий князь Николай Константинович и твердо наказал голосовать за Министерство народного просвещения. Грейг и Милютин вновь выступили с дельными предложениями, но граф Толстой и представитель Министерства внутренних дел князь Лобанов-Ростовский вновь горячо высказались в пользу перехода академии в Министерство народного образования.
Председатель Игнатьев предложил голосовать: оставить академию в Военном министерстве – 20 голосов, а перейти в Министерство народного просвещения – 3 голоса.
Коллеги поздравляли Милютина с этим решением, хотя оно и было совершенно для него неожиданным. Подошел к Милютину и великий князь Константин Николаевич:
– Вы, Дмитрий Алексеевич, не сердитесь на меня?
– Сердиться не смею, ваше высочество, но удивляюсь.
– Почему же? Разве я мог говорить противно моему убеждению?
– Этого никто не может требовать. Но для чего нужно было вашему высочеству внести в это дело ваши убеждения? Вы знали, что это вопрос личный для меня. Приехав нарочно, чтобы подать голос против меня, вы, может быть, способствовали тем моему удалению из министерства.
– Что вы? Помилуйте! Мы будем еще многие и многие годы идти вместе…
«Какое двуличие великого князя, – подумал Милютин, прощаясь с ним, – ведь он прекрасно знал, как я отношусь к этому бесспорному делу, вокруг которого столько мути разлилось, столько слухов, сплетен. Кто будет победителем – граф Толстой, ближайший советчик императору, или Милютин, с которым недавно были ужасные столкновения с князем Барятинским? Как лихорадочный бред будет вспоминаться эта отвратительная история. А если государь поддержит Константина Николаевича с его меньшинством голосов, то я наконец-то решусь оставить свой министерский пост, избавлюсь от стольких забот и треволнений, не дававших мне много лет ни отдыха, ни покоя. А каков-то великий князь Константин Николаевич? Я знал давно, что он часто увлекается посторонними влияниями и действует всегда порывами, без обдуманности и сдержанности, а тут явился на заседание Комитета министров и совершенно неуместно исполнил обещание профессора Флоринского. Надо только подготовить все документы, чтобы сразу уйти сначала по болезни в отпуск, а потом в случае надобности распорядиться заочно…»
21 мая Милютин простился в Царском Селе с членами царского семейства, потом отправился на Николаевскую железную дорогу, в Москве побывал в военных гимназиях и юнкерском училище, сделал несколько прощальных визитов, в том числе и с Марией Аггеевной Милютиной, а вечером снова в поезд до Ярославля, затем на пароход – и «вниз по матушке по Волге». Нижний Новгород, Казань, Симбирск, Вольск, Саратов, Воронеж, Елец, Орел, Харьков – во всех этих городах Милютин осматривал военные гимназии, знакомился с офицерами и солдатами, разговаривал с губернаторами, а потом – Севастополь, Ялта и долгожданный Симеиз, куда он прибыл 6 июня: «Здесь мы поместились кое-как в двух комнатках верхнего этажа не отделанного еще дома, – записал в дневнике Милютин. – Кругом нас идет работа: стукотня, пыль, мусор, грязь. За неимением еще
Начальник главного штаба граф Гейден прислал телеграмму Милютину: император наконец-то согласился с решением большинства Комитета министров и подписал указ – оставить академию в Военном министерстве, закрыв тем самым злободневный вопрос для Милютина оставаться в министерстве или уходить из петербургского «омута интриг и треволнений». Милютин был доволен исходом этой утомительной борьбы, удовлетворено самолюбие, авторитет военного министра и академия спасена от давления графа Толстого. Но он уже готов был оказаться на свободе, все приготовил для послания императору, а теперь снова будет вертеть колесо, может, еще долгие годы. А сколько сил он вложил в военные реформы! Сколько скандалов пережил он за это время… Если бы он освободился от поста военного министра, сколько его семья испытала бы от этой отставки. А сослуживцы, которых он привлек за это время и которые честно сотрудничали с ним, выполняя его задания… Нет им числа…
Глава 9
ОТ ПОЛЕМИКИ К ПРИМИРЕНИЮ
В это лето снова было много европейских гостей: принц Альфред Эдинбургский с великой княгиней Марией Александровной, король Швеции Оскар, день рождения императрицы – и каждый раз торжественные обеды…
А потом замучили всевозможные смотры войск, объезды лагерей… Из разговоров с гостями стало известно, что в Западной Европе льют беспрерывные дожди и стоит холодное лето, а в России – небывалая засуха, лесные пожары, командированы войска для тушения пожаров, сгорел город Брянск, возникла большая опасность для арсеналов.
В середине июля во время доклада Александр Второй вновь заговорил о великом князе Николае Константиновиче, не лучше ли его простить и вернуть ему прежние привилегии… Милютин был поражен таким исходом для несчастного князя и несколько минут молчал.
– Ваше величество, если великий князь Николай Константинович признан психически больным, то может ли он пользоваться полной свободой, путешествовать, осматривать заводы, принимать депутации с хлебом-солью, ведь такое умственное расстройство не излечивается за несколько недель… А если он здоров, то ведь то, что он совершил, простить просто невозможно, не бросая тень на всю императорскую фамилию. Слишком рано говорить об этом…
– Слишком мучительно переживать эту трагедию, не могу без стыда смотреть на великого князя Константина Николаевича, который тоже очень волнуется. Вопрос щекотливый, не могу принять окончательного решения. Ну, продолжим ваш доклад…
После доклада Александр Второй пригласил Милютина к царскому столу. До обеда Милютин весь день пробыл в Царском Селе. За обедом императрица неожиданно спросила Милютина:
– Ваше превосходительство Дмитрий Алексеевич! Когда вы поедете в Крым?
– Собираюсь сразу после вашего отъезда в Москву.
– А может быть, поедете вместе с нами? Сначала в Москву, потом в Крым, посмотрим наши войска. Ведь вы почему-то уж несколько лет не бывали на смотрах?
– Ваше величество, с 1872 года я не имел чести быть приглашенным на поездку вместе с вами и не имел случая видеть армейские войска.
– Значит, договорились, что едем в Москву и в Крым вместе, а это через несколько дней.
«Почему так решительно государь изменил свое отношение ко мне? – подумал Милютин. – Не знаю…»
После длительного путешествия в составе свиты императора Милютин в Ялте попросил отпуск и вскоре осматривал свой недостроенный дом и сад в Симеизе. Несколько маленьких комнаток занимала его семья, но хорошо уже было то, что обедали в своем имении, не нужно было бывать в Алупке. Привозили бумаги, письма, газеты. Прогулки, чтение, надзор за постройками, прогулки – и день заканчивался в покойном уединении. Бывали гости, несколько раз приезжали Тотлебен и Баранцов, говорили о политических новостях, о генерале Кауфмане, который предупреждает, что кокандские толпы намерены вторгнуться в российские пределы, а значит, нужно занять все Кокандское ханство, а после этого вновь усилятся крики из Лондона… Накопилось так много сложных политических вопросов, что, и покидая Симеиз, генералы все еще горячо обсуждали современное положение России в этом беспокойном мире. Особенно тревожно было положение восточных христиан, в Герцеговине народное восстание принимает серьезные размеры, в Болгарии, Сербии, Черногории также возникают конфликты между турками и местным населением. А ведь Александр Алексеевич Баранцов – начальник Главного артиллерийского управления, Эдуард Иванович Тотлебен – товарищ генерал-инспектора инженерной части, оба – генерал-адъютанты, хорошо разбираются в тонкостях внешней политики России, знают положение и на Востоке, и на Западе…