Жизнь графа Дмитрия Милютина
Шрифт:
Страницы тогдашних газет и журналов представят историку обильный материал для изображения нашего умственного убожества, особенно если иметь в виду, как скоро и без всякого следа прекратилось это напускное исступление.
Нельзя, конечно, винить Милютина за то, что он не понимал дела, о котором идет речь, – не понимал он его уже потому, что образование его было дюжинное, – но совершенно непростительно, что это нисколько ему не помешало выступить в роли одного из главных руководителей агитации самой недобросовестной и нелепой.
Еще прискорбнее, что во всем этом на первом плане стояло непомерное его самолюбие. Он был создателем военных гимназий, преобразованных им из кадетских корпусов; как всякое дело его рук, и эти гимназии казались ему образцом совершенства, и вдруг ему говорят, что, быть может, они и очень хороши (хотя это подлежало сильному сомнению) как специальные заведения, предназначенные готовить для армии офицеров, но что было бы вопиющим абсурдом считать их идеалом общеобразовательной школы. Он решительно не хотел примириться с такою ересью.
Тщетны были всякие попытки образумить его. Люди, к которым относился он с особым уважением и доверием, не имели в этом случае никакого на него влияния.
Однажды случилось мне у него обедать с Юрием Федоровичем Самариным, который, затронув жгучий вопрос, доказывал долго и обстоятельно, что не может быть и речи о какой-то системе реального образования, что это не более как мираж, что основой общеобразовательной школы во всей Европе служит и всегда будет служить система классическая. Редко когда Самарин говорил так убедительно, с таким увлечением, но слова его, видимо, не производили на Дмитрия Алексеевича ни малейшего влияния: сперва он пытался возражать, а затем отделывался угрюмым молчанием.
Когда начались нападки на него в печати, то в раздражении своем он уже решительно не был в состоянии владеть собой. Особенно чувствительна для него была полемика «Московских ведомостей»… Катков не разделял образа мыслей Д. Милютина, а Д. Милютин, сознавая это, сторонился от него также и потому, что вообще люди с самостоятельным, сильным характером никогда не привлекали его к себе…»
Катков в своих статьях в «Московских ведомостях» остро ставил вопрос, ссылаясь на исторические основы образования в европейских школах, что все европейские школы половину времени уделяют древним языкам, древнегреческому и латинскому: «Главным образом на двух языках, принадлежавших двум исчезнувшим с лица земли народам, с которых началась история Европы и которых культура легла в основу всего последующего развития образованного человечества. К этим двум языкам и их литературам присоединяется общая или начальная математика… Все прочие предметы преподаются в ограниченных размерах… Посредством изучения этих языков учащиеся знакомятся не через чужие пересказы, а собственным чувством и собственной мыслью с великими основными фактами умственной жизни всего образованного человечества. Каждое слово этих языков есть уже факт исторический…»
И уж совсем для уточнения той полемики, которая была между Милютиным и графом Толстым, приведу его слова, сказанные на заседании Государственного совета при обсуждении законопроекта «Об изменениях и дополнениях в уставе гимназий и прогимназий, высочайше утвержденном 19.XI. 1864 г.»: Д.А. Толстой, признавая ошибочными все реформы в школьном образовании за последние двадцать лет и предлагая восстановить классическую систему воспитания и обучения, сказал, что «в изгнании древних языков и особенно языка греческого из наших школ, в этом приноровлении гимназического курса к практическим целям заключалась если не единственная, то одна из важных причин так сильно охватившего наше учащееся юношество материализма, нигилизма и самого пагубного сомнения; ибо вопрос между древними языками, как основою всего дальнейшего научного образования, и всяким другим способом обучения есть вопрос не только между серьезным и поверхностным учением, но и вопрос между нравственным и материалистическим направлением обучения и воспитания, а следовательно, и всего общества».
Как видим, не так уж и глуп был граф Толстой, который твердо стоял на нравственном направлении обучения и воспитания в гимназии и прогимназии; уверен, что и Милютин был на стороне нравственного обучения юношества, особенно в военных учреждениях, где высокая нравственность, служба и защита Отечества, исполнение отечественного долга – священные чувства.
Но не только об этом спорили Дмитрий Милютин и граф Толстой. Все споры между ними происходили еще и из-за того, куда перейдет Медико-хирургическая академия: граф Толстой, как и вся аристократическая группа во главе с графом Шуваловым, уговаривали императора, чтобы академия подчинялась Министерству народного образования, а Милютин стоял на том, чтобы академия подчинялась только Военному министерству. Император же два года колебался, куда же выгоднее ее перевести, чтобы была от этого польза. 1874 и 1875 годы ушли на то, чтобы Военное министерство выиграло это сражение, причем военный министр рассматривал это как личное дело, а если академию отдадут Министерству народного просвещения, то он готов уйти в отставку, настолько это был болезненный вопрос.
В начале 1874 года у Милютина были все те же мысли: двенадцать лет он и его помощники работали над тем, какие улучшения должны быть в русской армии, чтобы она могла выдержать не только битву даже с какой-нибудь сильной страной, но и выдержать битву с двумя или тремя европейскими союзниками. А весь 1873 год ушел на битву с противниками его реформ, одобренных за эти годы императором. Так что битва была не против него, Милютина, а против Александра Второго, единственного хозяина и повелителя имперской России? Но чем это объяснить? Слабостью и двуличностью императора, который никак не может выдержать семейных разговоров и колеблется в зависимости от только что сказанного наследником-цесаревичем, Михаилом или Николаем Николаевичами, а то и умная императрица порой вмешивалась в военные вопросы в нежелательном направлении, а император слушал и колебался, подвергая сомнению то, что одобрял двенадцать лет военных реформ. А что делать военному министру, если ему связывают руки, навязывают чужую программу, то и дело уменьшают расходы, а главное – нет поддержки свыше. Что он мог сказать против комиссии Барятинского, которая была создана по его личному поручению, ведь они там собираются, что-то решают, будут от нее какие-то предложения… Милютин мог бы все это высказать императору. Но какой толк! Все зависело от настроения императора: то он холодно принимает его доклады, то он любезен и добр, даже обнимет на прощание, то чрезвычайно озабочен своими семейными делами, то императрица почувствует себя плохо и сляжет в постель, то наследник-цесаревич своей прямотой допустит какую-нибудь оплошность, которая сразу разносится по дворцу, а то и выплеснется на улицу, то кто-нибудь из братьев… А от его настроения и зависят реформы…
В первые дни после Нового года Милютин выходил после доклада императора, а в холле дворца собирались все высшие государственные сановники, чтобы поблагодарить императора за награды: кто получил давно желанное повышение по службе, кто получил высокие ордена, а кто просто рескрипт, отмечающий заслуги перед Отечеством.
Александр Второй приглашал Милютина на совещание по различным вопросам. Умер граф и фельдмаршал Берг, наместник царства Польского в последние одиннадцать лет, а кем его заменить, император не знал. А посоветовавшись с графом Шуваловым, вдруг предложил разъединить гражданскую власть в Польше и военную.
Милютин даже удивился, что его приглашают вникнуть в общие имперские дела, от которых его давно устранили.
– Дмитрий Алексеевич, – сказал император, – возник сложный вопрос после смерти графа Берга… У него были свои недостатки, мы смеялись над его слабостями, но тем не менее мне жаль его, я огорчен его смертью. Но что нам делать? Кого поставить на его место в Польшу? Мы тут подумали и решили назначить туда генерал-адъютанта Хрущева, последние восемь лет он неплохо управлялся в Западной Сибири и уж совсем хорошо командовал войсками Западно-Сибирского военного округа.
– Да, Александра Петровича я хорошо знаю, боевой генерал, участник обороны Севастополя, в армии его ценят и уважают за простоту и военную смекалку. Но ведь наместник в Польше должен обладать политическими и гражданскими качествами, а у него нет того образования, которое даст ему возможность представлять Россию в разговоре с европейскими дипломатами.
– А мы решили упразднить должность наместника в Варшаве, пусть Хрущев просто будет генерал-губернатором Привислянского края и командующим войсками Варшавского округа.