Жизнь графа Дмитрия Милютина
Шрифт:
Но уже и при своем назначении Маков мог бы отказаться из-за несоответствия, но не отказался…
Глава 2
«ВСЕ ОТЖИЛО СВОЙ ВЕК…»
2 апреля 1879 года дежурный фельдъегерь вошел к Дмитрию Алексеевичу и доложил ему, что его срочно хочет видеть полковник князь Трубецкой. По дороге в приемную Милютин вспомнил блестящую молодость князя: кавалергардский офицер, муж знаменитой Тальони, консул в Марселе, долги, нищета, снова военная служба в Туркестанском крае. А ведь не молод…
– Что случилось, Александр Васильевич?
– Я поспешил к вам, Дмитрий Алексеевич, по чрезвычайному делу. Только что во время прогулки императора какой-то молодой человек шел ему навстречу и стрелял в него из револьвера. Я все видел.
– Где это произошло?
– На Певческом мосту, преступник был сразу схвачен, а император схватил первый попавшийся экипаж и помчался во дворец.
Не раздумывая, Милютин тут же прибыл во дворец. Его опередили князь Горчаков, Валуев, Дрентельн, затем приехали и другие министры и царедворцы. Вскоре приемная была полна знатными людьми.
Император пригласил в кабинет Валуева, Дрентельна, Макова и Милютина.
На совещании император говорил только об усилении бдительности, предложил назначить в столицах и больших городах временных военных генерал-губернаторов, действовать как в военное время. Террористы зашли слишком далеко…
Отставной чиновник Александр Соловьев (1846–1879), член организации «Народная воля», решился на покушение вопреки воле своих сообщников.
В этот же день те же министры вновь собрались у Валуева, приглашен был лишь главный военный прокурор статс-секретарь Владимир Философов. После трех часов споров и суждений пришли к тому же выводу, что и на утреннем заседании у императора, – подготовить проект указа Сенату для учреждения временных военных генерал-губернаторов и для них разработать инструкцию.
В последующие дни император назначил военных генерал-губернаторов в столицах и во всех крупных городах России. Но тревога из души не переставала уходить. По-прежнему пугали разговоры о преступных замыслах, о бесчисленных арестах, «как будто самый воздух пропитан зловещими ожиданиями чего-то тревожного». 28 мая утром на Смоленском поле был повешен осужденный Соловьев при толпе народа «при совершенной тишине и спокойствии».
Говорили, что террористы отказались от одиночных покушений, задумали поднять массовое восстание рабочих и крестьян. Слухи об этом не прекращались.
Дмитрий Милютин, участвуя в правительственной и придворной жизни, не раз задумывался о назначениях на новые министерские и генеральские посты, идущие от императора. Иногда подавал свой голос наследник-цесаревич. Но решающий голос оставался за императором. Не раз уже в узком кругу друзей Дмитрий Милютин выражал беспокойство единодержавной властью: ум хорошо, а два лучше. В редкие минуты отдыха Дмитрий Милютин много читал, делал выписки, писал свой дневник о значительных событиях в военной и дипломатической жизни страны, о взаимоотношениях между Германией и Россией, о кознях Бисмарка и проделках английской политики, продолжающих интриговать против России, против ее победы над турками и итогов войны. И приходил к печальным для развития России мыслям.
«Прочел я замечательную статью проф. Градовского, – записал Д. Милютин в дневнике, – помещенную в одном из ежемесячных журналов: «Социализм на западе Европы и в России» (см.: Русская речь. 1879. Кн. 1–3. – Ред.). Автор мастерски разъясняет ненормальное явление наших русских «социалистов», которые заимствовали на западе только имя, но действуют и думают совершенно в ином смысле. То, что в Европе называется социализмом, совершенно чуждо нам; у нас это – экзотическое растение, для которого нет, пригодной почвы, ни соответствующего климата. Градовский весьма верно указывает причины, создавшие у нас «нигилизм», и обстоятельства, помогающие безобразным деяниям наших пропагандистов и революционеров. Дело в том, что при всей чудовищности проповедуемых ими принципов они не только не встречают отпора в обществе, но даже находят благоприятствующую почву в массе недовольных существующим порядком вещей. И я со своей стороны постоянно высказывал и высказываю эту самую мысль; но Градовский изложил ее с большим умением и тактом; он умел высказать много таких истин о настоящем нашем, можно сказать, хаотическом положении, которые в другой форме не могли бы появиться в печати.
Действительно, нельзя не признать, что все наше государственное устройство требует коренной реформы, снизу доверху. Как устройство сельского самоуправления, земства, местной администрации, уездной и губернской, так и центральных и высших учреждений – все отжило свой век, все должно было получить новые формы, согласованные с великими реформами, совершенными в 60-х годах. К крайнему прискорбию, такая колоссальная работа не по плечам теперешним нашим государственным деятелям, которые не в состоянии подняться выше точки зрения полицеймейстера или даже городового. Высшее правительство запугано дерзкими проявлениями социалистической пропаганды за последние годы и думает только об охранительных полицейских мерах, вместо того чтобы действовать против самого корня зла. Появилась зараза, и правительство устраивает карантинное оцепление, не предпринимая ничего для самого лечения болезни.
Высказывая эти грустные мысли, невольно задаешь себе самому вопрос: честно ли ты поступаешь, храня про себя эти убеждения, находясь в самом составе высшего правительства. Часто, почти постоянно гнетет меня этот вопрос; но что же делать? Плетью обуха не перешибешь; я был бы Дон-Кихотом, если бы вздумал проводить взгляды, совершенно противоположные существующим в той сфере, среди которой вращаюсь; взгляды эти сделали бы невозможным мое официальное положение и не принесли бы ровно никакой пользы делу; я убежден, что теперешние люди не в силах не только разрешить предстоящую задачу, но даже и понять ее. Для успокоения же собственной совести было бы одно средство – удалиться от правительственной деятельности, что и составляет уже давно предмет задушевной моей мечты; но возможно ли было предпринять такой шаг в последние годы и скоро ли можно будет осуществить свою давнишнюю мечту?» (Дневник Д.А. Милютина. 1878–1879. М., 1950. С. 139–140).
Дмитрий Милютин вовсе и не предполагал, что давнишняя его мечта может осуществиться в самое ближайшее время.
Не раз Дмитрий Алексеевич упомянет в своем дневнике о деятельности князя Горчакова и барона Жомини, иногда упрекают его за предвзятость в оценке их роли в международных делах, но чаще всего он бывает прав: ведь иные решения бывали такие, что оказывались вне досягаемости и князя, и барона. Иногда Милютин весьма жестко оценивает генерала Тотлебена, считает, что он излишне мрачен, недоступен, порой жесток, по всему чувствуется, что Милютин и тут проявляет некую предвзятость, но… По записям в дневнике видно, что граф Милютин относится ко всем действующим лицам ровно и беспристрастно, но то, что прорвалось у него из души, не скроешь, окружение Александра Второго не годилось в настоящие реформаторы, они лишь поддакивали, опасаясь потерять выгодное место. Да и международные дела вызывали какие-то странные и недоуменные мысли. Ясно, что Бисмарк склоняется к сотрудничеству с Австрией. Но до чего унизилась европейская политика, если Бисмарк, оказавшийся в руках банкира Блейхредера, потерявшего большие деньги на румынских железных дорогах, гнусно хлопочет о возвращении еврейских денег в Румынии. Да и не менее гнусны поступки австро-венгерского канцлера и английского первого министра, которые тоже надеются помочь банкиру Блейхредеру…
Милютин встречается и ведет серьезные разговоры с Обручевым, Лобановым, Тотлебеном, Адлербергом, Валуевым, Гирсом, с князем Болгарским, послами европейских государств, с российскими министрами, а отдыхает только в кругу своей семьи, с Натальей Михайловной, с дочерьми, иногда удается повидаться и с сыном, а потом снова захватывает круговерть светской жизни, которую он очень не любил и старался всячески избегать ее. Но как? Он был членом правительства и придворной команды, обязательств множество, и ему никак не избежать вновь погрузиться в безотрадный омут петербургской чиновничьей жизни, а он так хотел свободной жизни, уехать в Симеиз, благоустроенный для жизни и творчества, и писать…