Жизнь графа Дмитрия Милютина
Шрифт:
– Кое-что мне попадалось Достоевского, «Бедные люди» при-понимаю, но ведь совершенно некогда читать: приходишь рано, уходишь поздно, записки, записки, то свои, то чужие, отовсюду идет информация, а тут званые вечера, придворные балы, прием у императора, заседания то одного комитета, то другого, и всюду нужно читать, читать записки, докладные и обывательские… Надо заняться этой фигурой в русской литературе…
Тотлебен ушел, а Милютин горестно вздохнул, переживая нехватку времени на культурную программу, а ведь он хотел приобщить к культуре русского солдата… Но сначала к грамоте, а то ведь стыд и позор, когда солдат ставит вместо подписи свой крест. Но сначала надо расспросить Кавелина о ситуации в литературе. Тургенев, Гончаров, Лев Толстой – эти имена все чаще и чаще упоминаются на вечерах у великой княгини Елены Павловны, наиболее просвещенные на этих вечерах часто рассуждают об этих писателях, сопоставляя эти имена с западными знаменитостями, а главное – необходимо прочитать журналы «Время», один номер за другим. Сколько уж говорят о почвенничестве братьев Достоевских, о славянофильстве Федора Достоевского, то его кидает к позиции журнала «Современник», он полемизирует с Катковым, высказывает революционно-демократические идеи, то он решительно отказывается от только что сказанного и высказывает предположение, что правительство и народ могут найти пути мирного сотрудничества, то резко обрушивается на западную идеологию, в которой нет братских христианских начал, господствующих в русском корневом характере.
Можно сказать, лишь на секунду отвлекся Дмитрий Алексеевич от постоянных дел по Военному министерству, чуточку подумал о текущих литературных делах, а уже в приемной столпились генералы и полковники, ждущие с ним встречи, чтобы лично поговорить о дальнейшей судьбе того или иного вопроса. Громадные дела ожидают их, многие еще размышляют над предложенным военным министром и его командой, многие сомневаются, колеблются, но министр строг в принятых решениях и требует их исполнения. А после принятия всех генералов и полковников Милютин попросил доставить ему в кабинет журналы «Время» за прошлый год и все вышедшие в текущем году, «Русское слово» и другие журналы, в которых бы печатались современные писатели и критики. И время от времени просматривал один номер за другим в редкие минуты отдыха от непрерывной службы. Привлекали имена Хомякова, братьев Киреевских, Аксакова, Погодина, Шевырева, в статьях которых с любовью говорилось о России и корневом русском характере, связанном с русской почвой, Русской землей, отмечалось не только смирение, но и бунтующее начало в характере, стремление к свободе, самостоятельности, искренности, правдивости. Все чаще и чаще на страницах журналов упоминалась почва как источник и глубина русского национального характера, почвенничество как система взглядов русского писателя, призыв к писателям соединить образованность с народной жизнью, с ее корнями, с землей, почвой, соединить и народ с образованностью, сделать народ действительно движущей силой народной и общественной жизнью, одни критики и писатели ругали Чернышевского, Добролюбова, другие хвалили… Привлекли внимание Милютина статьи Аполлона Григорьева во «Времени», одна из них, под названием «Народность и литература», начинает серьезный разговор о развитии идеи народности в нашей литературе со смерти Пушкина.
Славянофильство и западничество закончилось, писал Аполлон Григорьев, «Славянофильство хотя и пало, но пало со славою. Западничество же дожило до грустной необходимости сказать свое последнее слово, и слово это единодушно, единогласно, так сказать, всею землею было отвергнуто с негодованием». Появилось третье направление – почвенничество, которое вслед за Григорьевым развивал в «Ряде статей о русской литературе» Федор Достоевский, примиряющее образованную цивилизацию с простым народом, который пашет и сеет, выращивает продукты сельского хозяйства, работает на фабриках и заводах, служит в армии рядовыми солдатами. Между образованным слоем и простым народом существует трагический разлом, чудовищная разница в образовании, нужно этот разлом преодолеть, нужно народу дать образование, чтобы народ узнал лучшие достижения мировой культуры.
Но разве не эти мысли положены в основу всеподданнейшего доклада Военного министерства? Не только преобразование всей военной системы во всех ее областях, но и значительные перемены в отношении к солдатам отменили унизительную обстановку набора рекрутов, изменилась сама обстановка обучения солдат, стали солдат обучать грамотности, заниматься гимнастикой, фехтованием, стрельбой в цель, глубоким усвоением уставов, поставлена цель улучшить и удешевить вопрос обмундирования и снаряжения войск, чтобы сделать его более компактным, легким и удобным в использовании. А разве в докладе не говорится об одной из самых трудных задач – поднять нравственно положение солдата и в особенности унтер-офицера? Ведь в 1861 году много солдат было призвано в виде наказания, брали за бродяжничество и дурные поступки, неблагонадежных в своем поведении, несколько воспитанников военно-учебных заведений было зачислено за дурное поведение. Все это свидетельствует, что на службу в армии все еще смотрели как на какое-то исправительное заведение, в котором можно исправлять человека… Так что и здесь, в армии, вскоре мы будем наблюдать, как образованная часть общества будет учить солдат грамотности и повышать их нравственный уровень, таким образом мы ликвидируем тот трагический разлом, который образовался между цивилизованным обществом и народом, о чем так скорбели Аполлон Григорьев и Федор Достоевский.
А потом неожиданно для Милютина мысли его переключились вновь на Тотлебена, ставшего в ходе реформы директором Инженерного департамента, каким он и был, и начальником штаба генерал-инспектора по инженерной части. Почему эти направления одной и той же инженерной работы разделялись на две структуры? Их нужно было слить в одну, а руководителем стал Эдуард Иванович Тотлебен, прославленный герой Севастопольской обороны во время Крымской войны. Он не раз говорил, возвратившись из поездки по заграничным крепостям, что в отношении фортификационном наши крепости не уступали иностранным, крепости в Шербурге и Тулоне уступали Кронштадту и Свеаборгу, те крепости расположены в больших городах, а наши крепости были чисто военными пунктами… Но сколько еще предстоит сделать с этими крепостями, а денег дают очень и очень мало, правительство призывает к сокращению военных расходов. Лишь три крепости представляют серьезное значение – Новогеоргиевск, Ивангород и Брест-Литовск, но и здесь еще очень много нужно сделать, чтобы усилить эти опорные пункты нашего стратегического плацдарма на Висле. Милютин хорошо помнил разговор с Тотлебеном:
– Я могу, ваше превосходительство, указать причины неудовлетворительности этих крепостей: во-первых, нет необходимых средств, чтобы возвести отдельные передовые форты, да и многие другие работы остались недоконченными, во-вторых, все наши крепости возведены по схемам, разработанным еще участником Семилетней войны Марком Рене де Монталамбером, французским военным инженером, теоретиком фортификации; его книга «Перпендикулярная фортификация» хорошо была усвоена немецкими военными, а от них перешла и к нам; он предложил строить крепость как башни, которые получили вскоре название Монталамберовы башни, он был против бастионной системы крепостей, он предложил строить крепостные форты так, чтобы можно было организовать перекрестный огонь, оборонительные линии должны быть перпендикулярны, а впереди крепости – одну или две линии малых фортов; мы так и делали, но теперь спохватились: огонь усовершенствованной артиллерии легко может разбить каменные стены крепости, если они не прикрыты с поля земляными насыпями. Теперь-то ясно, что все новейшие крепости необходимо переделывать, а для этого нужны средства…
Милютина всегда удивлял генерал-адъютант Тотлебен, умный, распорядительный, грамотный в военном деле… Но вспомнился не только Тотлебен, вспомнил он и генерал-лейтенанта графа Гейдена, генерал-майора Кауфмана, тайного советника Якобсона, генерал-лейтенанта Данзаса, генерал-лейтенанта Карлгофа, ротмистра Веймарна, генерала Баумгартена, старых генералов Ридигера и Лауница – это только всплыли имена в Военном министерстве, а в дипломатическом корпусе тоже очень много немцев, шведов, остзейских баронов… Почему? Разве нет талантливых русских, знающих военное дело, знающих языки и тонкости дипломатического обхождения? Есть, конечно, но император Николай Первый терпеть не мог русские имена, больше опирался на немцев, тридцать лет держал еврея Нессельроде на высоком положении канцлера по иностранным делам… Вот кому надо было бы знать о славянофилах, о почвенниках, знать, откуда произрастает патриотизм, любовь к своему Отечеству… Так что очень хорошо, что литераторы и журналисты заговорили о почвенничестве как актуальнейшей проблеме, это поможет нашим военным реформам.
Странной, однако, является полемика вокруг нового литературного направления в журнале «Современник», автор одной из статей Чернышевский, «Антропологический принцип в философии», доказывает, что человек любит самого себя, в любых его поступках лежит та же мысль о собственной личной пользе, лежит чувство, называемое эгоизмом, и не просто эгоизм, а разумный эгоизм… И Милютин вспомнил свои профессорские годы, когда все увлекались Гегелем, немецкой философией и немецкой литературой, вспомнил и Макса Штирнера, особенно его сочинение «Единственный и его достояние», в котором он доказывал, что единственная реальность – это «я», человеческая личность, индивид, эта теория уничтожала всю православную этику, уничтожала весь многовековой опыт истории государства Российского… Милютин вспомнил слова этого сочинения, а память у него была уникальная: «Не ищите свободы, ищите себя самих, станьте эгоистами, пусть каждый из вас станет всемогущим «я»… Эгоисту принадлежит весь мир, ибо эгоист не принадлежит и не подчиняется никакой власти в мире… Наслаждение жизнью – вот цель жизни… Вывод, который я делаю, следующий: не человек мера всему, а «я» – это мера…» Все православие, все христианские заповеди таким образом перечеркнуты, а то, чем жил русский народ, предано забвению.
Милютин очнулся от раздумий, была уже глубокая ночь, а он все еще сидит за рабочим столом в Военном министерстве…
Глава 2
ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ РОССИИ
Историки и летописцы свидетельствуют, что происходило в 1862 году…
Россия готовилась отметить свое тысячелетие, в 862 году русские позвали варягов править в молодой Руси, с этой поры якобы начиналась история России. В «Повести временных лет» четко говорилось: «В год 6370 (862 г. по новому летоисчислению. – В.П.) изгнали варяг за море и не дали им дани, и начали сами собой владеть. И не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица и стали воевать сами с собой. И сказали они себе: «Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву». И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались Русью подобно тому, как другие называют свей (шведы. – В.П.), и иные норманны и англы, а еще иные лотландцы, – вот так и эти прозывались. Сказали Руси чудь, славяне, кривичи и весь: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами». И избрались трое братьев со своими родами и взяли с собою всю Русь, и пришли к славянам, и сел старший Рюрик в Новгороде, а другой – Синеус – на Белоозере, а третий – Трувор – в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля».
Александр Второй и императорская свита хорошо помнили, что писал один из самых авторитетных историков, полностью соглашались с летописцем, да, Русская земля возникла в 862 году, а у тех, кто с летописью и с Карамзиным не согласен, нет достаточных доводов, чтобы этот факт опровергать. Так что к празднованию тысячелетия России в Новгороде тщательно готовились.
Неожиданно пришла беда, началась она в Петербурге – вспыхнули пожары в бедных кварталах Петербурга, сгорели три улицы на Большой Охте, рабочие и солдатские дома в Каретной части, на Малой Охте, Щукин и Апраксины дворы оба рынка, несколько соседних домов, Министерство внутренних дел, пожары угрожали Министерству народного просвещения, Пажескому корпусу, Публичной библиотеке, Гостиному двору.