Жизнь графа Дмитрия Милютина
Шрифт:
1 марта 1861 года Валуев записал в дневнике: «Можно ли придумать более полную, унизительную, подавляющую сатиру на всю систему нашего польского управления! Можно ли найти в истории более неопровержимое, явное, почти наивное сознание в своей неспособности, в отсутствии всякой нравственной силы, в несостоятельности всего того, что думано и делано 30 лет сряду?»: вместо конституции Польши 1815 года Николай Первый после подавления Польского восстания 1830–1831 годов ввел серьезные ограничения в правах царства Польского, против чего резко возражали поляки, особенно молодежь. Но Александр Второй полностью был согласен с драконовскими мерами против Польши и в своем заявлении твердо пообещал не делать никаких послаблений. «Между тем так называемый образованный класс и передовые, как они сами себя называют, люди бредят конституцией, социализмом и проч. Юношество в полной деморализации. Польша кипит – и не одно царство Польское, но и Литва. Все это угрожает чем-то зловещим», – написал в дневнике А.В. Никитенко 10 апреля 1861 года.
Обострились отношения и между русским студенчеством и властью, то, что уже несколько лет копилось, сразу вырвалось наружу. Много страниц своего дневника Никитенко посвятил настроениям студенческой молодежи, предложениям министра народного просвещения о наведении порядка в университетах, особенно Петербургском, где молодежь особенно агрессивна.
Император вызвал во дворец министра Ковалевского и прямо сказал ему, что он не потерпит тех безобразий, которые творятся в университетах.
– Может, закрыть некоторые университеты? – спросил император.
– Это вызовет всеобщее неудовольствие… Вряд ли стоит к этому прибегать… – сказал Ковалевский.
– Так придумайте же сами, что делать! Но предупреждаю вас, что долее терпеть такие беспорядки нельзя, и я решился на строгие меры.
Александр Второй строго посмотрел на Ковалевского, который опустил глаза к полу.
Через несколько дней на заседании Совета министров вновь обсуждали вопрос о беспорядках в университетах. Ковалевский, объясняя положение, указывал на то, что сочинения Герцена, острые статьи в журнале «Современник» совершенно развратили студентов, дух времени таков, что мы бессильны что-либо сделать.
– Что сделали бы вы, если бы какой-нибудь профессор в вашем присутствии начал бы читать лекцию о конституции в России? – язвительно спросил граф Строганов.
– Отменил бы, запретил продолжать, наказал бы, – растерялся Евграф Петрович, неуверенно размышляя о наказании.
Присутствовавший император назначил графа Строганова, Панина и князя Долгорукова рассмотреть предложения Ковалевского о мерах воздействия на студенческую молодежь и высказать свои пожелания в связи с этим. А Ковалевский предлагал увеличить финансирование в университетах, дать широкую возможность профессорам и студентам заниматься наукой, писать научные труды, доклады, использовать все достижения Запада для потребностей своего времени, но ничего этого не было сделано, а разладица и безобразие в университетах продолжались.
Вскоре было принято решение императора – министром народного просвещения назначить графа Е.В. Путятина, а товарищем его – А.С. Танеева.
В обществе распространились противоречивые характеристики прежнего министра: с одной стороны, он слаб характером, оставил много нерешенных вопросов, они, как язвы, будут продолжать разрушать университеты; а с другой – оценили его прогрессивную программу, не сдался графам и другим высоким чиновникам, настаивающих на том, чтобы в университеты принимались только лица дворянского происхождения. То есть пострадал за прогресс, за народное просвещение, значит, попал в мученики за правое дело…
К осени новый министр народного просвещения граф Путятин подготовил новые правила учебы в университетах: строгая дисциплина, усиление надзора, плата за слушание лекций, запрещались всяческие сходки, отменялась форма одежды, библиотека и благотворительный фонд полностью в распоряжении правления университета. Сначала в аудитории студенты выразили протест против этих новых правил, после этого университет прекратил лекции и временно закрыл университет. Студенты организованно пошли к попечителю округа генералу Филипсону, по дороге полиция арестовала главных зачинщиков. В следующие дни студенты разделились: одни согласились с новыми правилами и пошли на лекции, другие отказались подчиниться, и в итоге триста студентов были отправлены в Петропавловскую крепость. В Москве происходили столь же драматические события, снова студенты столкнулись с полицией и войсками, снова было арестовано триста студентов, но потом оставили только тридцать девять студентов, другие были отпущены по домам.
Вернувшийся из Крыма император был крайне недоволен действиями властей, уволил в отставку генерала Игнатьева и назначил князя Суворова на должность генерал-губернатора Санкт-Петербурга.
Часто в течение 1861 года Милютин вспоминал Кавказский край, своих «кавказцев», а главное – князя Барятинского, по рекомендации которого он и перебрался в Петербург, а сейчас замещает военного министра Сухозанета, наместника в Польше и главнокомандующего Западной армии. Должность военного министра вскоре будет свободна… Великий князь Константин Николаевич и великая княгиня Елена Павловна не раз говорили Милютину о том, что они рекомендуют на этот пост только его, Милютина, но ведь совсем недавно они же прочили на пост министра внутренних дел назначить Николая Алексеевича Милютина, а ничего у них не получилось. Противодействующая партия весьма сильна, князья и графы тоже претендуют на это место, борьба будет серьезная. Плохо только то, что самый истинный рекомендатель – князь Барятинский – заболел и уехал лечиться за границу, пишет ему письма, обещает похлопотать…
Не раз всплывала родословная и биография князя Барятинского у Милютина… Рассказывали, будто дед князя Барятинского Иван Сергеевич служил флигель-адъютантом у Петра Третьего, пьяный император приказал своему флигель-адъютанту пойти и арестовать императрицу, но Иван Сергеевич пошел не арестовывать императрицу, а пошел к двоюродному дяде императора фельдмаршалу Георгию-Людвигу Голштейнскому и рассказал эту историю: император хочет арестовать Екатерину, сослать ее в монастырь, а жениться на Елизавете Воронцовой. Дядя понял, что им угрожает, и бросился на колени перед императором и просил простить Екатерину. Император простил Екатерину, а Екатерина, став императрицей Екатериной Второй, не забыла в своих симпатиях князя Барятинского, вроде бы после этого князья Барятинские стали богатеть и набирать вес при императорском дворе. В доме Барятинских установилось представление, что по своему рождению сыновья равны чуть ли не великим князьям, а потому прикладывали много усилий, чтобы оказаться на виду, быть заметными при императорском дворе и отличными по службе. Александр Иванович Барятинский был чуть постарше Милютина, хорошо говорил по-французски и ловко танцевал. Мать, в прошлом графиня Мария Федоровна Келлер, была чисто петербургская дама, умела ладить с людьми высшего света… Александр поступил в юнкерскую школу, учился плохо, назначили его не в гвардию, как обычно, а в лейб-гусарский полк, затем Кавказ, был ранен, вернулся в Петербург, где влиятельная матушка выхлопотала ему место адъютанта при цесаревиче, который отправлялся надолго за границу. Подружился с влиятельным семейством Адлерберг, с Александром Адлербергом, который, как и Барятинский, был адъютантом цесаревича. Но любопытная история произошла с женитьбой князя Барятинского… Он был ловок, прекрасно танцевал, хороший дом, о нем петербургские дамы повсеместно говорили: «Александр Барятинский такой блестящий молодой человек!», особенно дамы, у которых дочери на выданье. Но князь Барятинский возмечтал жениться на великой княгине Ольге Николаевне, ведь у князя бабушка – принцесса Голштейнская. Николай Первый догадывался о замысле юного князя, всячески препятствовал продвижению его по службе, цесаревич предлагал, а император отвергал, так что полковничьи погоны князь получил гораздо позже своих сверстников, а Ольге Николаевне это внимание льстило, она действительно была хороша, обладала всеми прекрасными женскими качествами, но девушка была воспитана в императорской семье, о замужестве думала, но с большим самолюбием отвергала все неравные ее особе предложения, а князь Барятинский только тешил ее самолюбие. В тридцать лет князь выпросил себе у цесаревича, оставшись его адъютантом, место в Кавказской армии, куда пришел наместником царя Михаил Семенович Воронцов, командовал батальоном в тяжелейшем походе в Андийские горы, где скрывался Шамиль… Милютин, конечно, знал, что в этом же батальоне служил разжалованный в солдаты офицер Маевский, который прекрасно разбирался в кавказских делах, подсказывал хорошие решения князю, был в прекрасных отношениях с солдатами, которые за ним могли пойти в огонь и воду, в одном из боев был убит… Вернувшись в Петербург, князь Барятинский с огорчением узнал, что великая княгиня Ольга Николаевна вышла замуж за наследного принца Вюртембергского. Потом, к удивлению петербургской публики, блестящий жених, богатый, знатный, друг наследника престола, вновь попросился на Кавказ, где командовал полком, бригадой, дивизией… Лишь наиболее прозорливые и опытные, как граф Ермолов, говорили: «Ведь на Кавказе большие горы, а в Петербурге болото топкое; в болоте столько же легко увязнуть, сколько в горах удобно подняться на высоту!»… Помнил Дмитрий Алексеевич изумительную историю, о которой весь высший свет обсуждал в своих кулуарах… Одна красивая и обаятельная распутница из аристократов была любовницей как цесаревича, так и Барятинского, каждый из них знал о сопернике, пользовались любовницей по очереди, предупреждая друг друга… Неожиданно любовница уговорила великого князя, что она хочет выйти замуж за князя Барятинского. Великий князь Александр тут же послал Барятинскому письмо на Кавказ, но неожиданно Барятинский узнал о причине этого вызова и доехал только до Тулы, здесь задержался, известив цесаревича, что заболел, тут отпуск его заканчивался, и он вернулся в Тифлис. Но цесаревич не успокоился, вновь вызывает его по делам службы. Князь Барятинский и тут удивил своей находчивостью. Александр Иванович недолго думал над тем, что привлекло распутную аристократку, – имение князя Барятинского с шестнадцатью тысячами крепостных душ крестьян, которое ему досталось по наследству, как старшему брату в семье. Перед Рождеством Александр Иванович приехал в дом брата Владимира, который заменил его в качестве адъютанта у цесаревича, и на елку для детей повесил запечатанный конверт на имя Владимира, а в нем раздел с братом имения с выплатой ему определенного содержания. Отказаться от предложения цесаревича Барятинский не мог, но у него богатства того нет, за которым так охотились петербургские дамы, таким образом он отделался и от брака, и от полного имения. И снова удалился на Кавказ, где снова проявил себя мужественным храбрецом и умелым руководителем, получил генерал-майора, потом генерал-лейтенанта, наконец генерал-адъютанта…
Как-то пришел Милютин к Алексею Петровичу Ермолову, у него был полковник Циммерман, который только что рассказывал о Кавказе, о кавказских сражениях. Остроумный Ермолов недолго думал над сказанным:
– Скажите, пожалуйста, любезный полковник, с кем вы теперь сражаетесь на Кавказе? Ведь, судя по реляциям Воронцова и Барятинского, вы уже столько убили горцев, что я не полагаю ни одного из них оставшимся в живых? Уж полно, не с тенями ли вы там сражаетесь?
Полковник не понял шутки, начал всерьез объяснять положение на Кавказе, но Ермолов лишь тихо улыбался, он-то хорошо знал, что любой полководец преувеличивал свои победы, в том числе и Наполеон, но ведь не так же бесстыдно, как кавказские генералы, ему ничего не надо было объяснять, он хорошо знал Кавказ.
Воронцов был сыном своего века, во всем брал пример с императора, на Кавказе он был единственный властелин, кавказский самодержец, все только ему и подчинялись, воровали, злоупотребляли, но во всем подчинялись его повелениям просто со сладострастием, а за это Воронцов все им прощал, как его выгонишь, ведь он может поведать о злоупотреблениях, а этого он не хотел… Воронцов и Барятинский уживались настолько, что фельдмаршал готов был назначить Барятинского начальником главного штаба. Но пока тот слишком молод, слишком молод, назначили в помощники Воронцова генерала от кавалерии Реада, храброго, но в военном отношении абсолютно безграмотного. Началась война, Воронцов сослался на болезни и ушел в отставку, генерал Реад тут же написал записку, в которой предлагал покинуть Кавказ – турки чересчур храбро идут туда. Император и цесаревич поняли, что Кавказу нужен другой наместник, и назначили Николая Николаевича Муравьева, человека талантливого, прямодушного, не любящего льстецов. Когда цесаревич рассказал ему о предложении генерала Реада оставить Кавказ, он прямо сказал: