Жизнь графа Дмитрия Милютина

Петелин Виктор Васильевич

Хорошим отдыхом были письма Николая Алексеевича, прожившего осень на Женевском озере, а потом он переехал в Италию, испытывая полное удовлетворение и природой, и удивительными произведениями искусства, которыми непрестанно восхищался. Николай Алексеевич Милютин в письме от 18 декабря 1861 года Дмитрию Алексеевичу писал о своих днях в Италии:

«В Риме мы все блаженствуем… Нигде нельзя так фланировать, как в Риме: нежишься, а между тем мысль постоянно работает, внимание всегда возбуждено, без утомления; нет и следа тех неприятных угрызений совести, которые оставляет за собою бесплодное и неразумное бездействие. Я погрузился в классические древности, читаю Тацита и Тита Ливия, и сказать ли? – вполне убедился, что наше русское пренебрежение к классикам есть истинное варварство и великий пробел в нашем развитии.

Ты улыбаешься моей наивности, достойной гимназиста, а я убежден, что вы все, отрешенные от обычной жизни, испытали бы то же чувство на моем месте. Читаешь и не веришь прежнему

равнодушию к тому, что действительно великолепно. Впрочем, прелести Древнего мира не исключительно занимают мои досуги. Я не бросил прежнего намерения изготовить здесь материал для истории эмансипации. К выезду надеюсь кое-что сделать. Может быть, со временем пригодится… Последние известия из России, особенно при их отрывочности, неясности и неточности, не могли не расстроить тот душевный мир, которым без того я наслаждался бы здесь в такой полноте и невозмутимости. Брожение у нас сильное, сильнее, чем следовало ожидать; но признаюсь, опасности я еще не вижу нигде, разве в одной только неразумности будущих правительственных действий. Революционные замашки были бы просто смешны, если бы не обнаруживали в обществе глубокого пренебрежения к моральной силе правительства. Две характеристические черты обрисовывают, как мне кажется, нашу русскую оппозицию, охватившую, по-видимому, все общество: во-первых, наружу выходят только крайние мнения (по аналогии можно, пожалуй, употребить французские выражения «Extreme droite и extreme gauche» («Крайние правые и крайние левые»); во-вторых, либеральные стремления не получили еще определенных образов: все это слишком общо, смутно, шатко и исполнено противоречий. Такая оппозиция бессильна в смысле положительном; но она, бесспорно, может сделаться сильною отрицательно. Чтобы отвратить это, необходимо создать мнение или, пожалуй, партию серединную (говоря парламентским языком – 1-е centre), которой у нас нет, но для которой элементы, очевидно, найдутся. Одно правительство может это сделать, и для него самого это будет лучшим средством упрочения. Пример Польши, кажется, слишком ясно показал, каково положение правительства, даже располагающего всею материальною силой, когда в стране истребились все следы правительственной партии, некогда существовавшей и, следовательно, возможной (при Екатерине и даже при Александре была в Польше русская партия). В России, конечно, во сто раз легче склонить на свою сторону серьезную часть образованного общества, сделав своевременные уступки, но сделав их ясно, с достоинством, без оскорбительных оговорок и без канцелярских уловок. В чем должны заключаться эти уступки? – вот главный вопрос. По моему, это – широкое развитие выборного начала в местной администрации (кроме исполнительной полиции) и удвоение бюджета народного просвещения. Невероятно, чтобы такие реформы не сгруппировали около правительства лучших людей, которые подняли бы моральную силу его, обессилили бы крайние мнения и дали бы истинное, пошленькое значение нынешней оппозиции… Знаю, как эти рассуждения должны казаться бесполезными и пустыми среди ежедневной, будничной, практической жизни; знаю, что нынешний состав нашего правительства не в силах возвыситься до общей, разумной программы, хотя бы она была написана семью древними мудрецами и заключалась бы в рамках крошечной четвертушки…»

Смутно доходили до Дмитрия Милютина слухи о том, что князь Барятинский поправился, чувствует себя здоровым и бодрым, увлекся молодой красавицей Елизаветой Дмитриевной, женой его адъютанта, дуэль с адъютантом, развод адъютанта с женой и женитьба князя Барятинского на разведенной.

Но все это смутное, неопределенное отходило на десятый план перед всеподданнейшей запиской государю императору о положении дел в Военном министерстве, а в министерстве он почти все знал, работая еще с министром Долгоруковым, знал о просчетах в Крымской войне, знал о несравненном героизме защитников Севастополя, но знал и о том, что западные войска были вооружены современнейшим оружием, а русские войска лишь частично вооружались в ходе смертельных боев, отбирая оружие у противника. Да и вся военная система в корне устарела, надо изменить устав, надо отменить рекрутский набор, когда солдаты идут в армию не защищать Отечество, а в такое же рабство, как и крепостнический гнет, только в одном случае гнет помещика, в другом случае гнет офицера и вообще командного состава армии. А этому необходимо положить конец. Отменили крепостное право, необходимо отменить и полную зависимость человека, идущего в русскую армию… Надо изменить русскую армию, переформировать ее, обновить вооружение, принять новый устав.

Часть четвертая

ДЕЛА И СУДЬБЫ ВОЕННОГО МИНИСТРА

Глава 1

ПЕРВЫЙ ДОКЛАД У ИМПЕРАТОРА

15 января 1862 года Дмитрий Алексеевич Милютин вручил всеподданнейший доклад императору Александру Второму от Военного министерства с грифом «Секретно», в котором была изложена программа первоочередных задач по усовершенствованию всей военной системы в России: о численности, о штатах и управлении, о военно-судной части, о комиссариатском и продовольственном, о военно-врачебном, об артиллерийском

и инженерном обеспечении, об иррегиональных войсках…

Все, о чем думал Милютин в последние годы, вошло в этот доклад. Конечно, в работе над докладом принимали участие чуть ли не все сотрудники министерства, прежде всего ближайшие помощники Милютина – действительный статский советник Федор Герасимович Устрялов и полковник Виктор Михайлович Аничков, профессор Николаевской академии Генерального штаба и чиновник для поручений Военного министра. «В течение всей моей службы встречал я мало таких искусных редакторов, – вспоминал Милютин, – он схватывал чужую мысль на лету, умел весьма скоро примениться к слогу и манере начальника. Полковник Аничков много облегчил мне исполнение, в короткое время, такой обширной работы, каково было составление общей программы преобразований и улучшений по всем частям военного ведомства. Работа эта была исполнена менее чем в два месяца, и хотя не поспела к Новому году, как я желал, однако ж была поднесена мною Государю 15 января 1862 года».

Александр Второй вскоре прочитал доклад и высказал свое мнение: «Внести в Совет министров. Все изложенное в этой записке совершенно согласно с моими давнишними желаниями и видами».

– Императора мы убедили, – сказал Милютин своим ближайшим сотрудникам, вернувшись с очередного приема у императора с резолюцией Александра Второго. – Теперь нам следует победить наших противников в Совете министров, там еще много косности и рутины, старой николаевской дури, которую пришлось преодолевать в ходе Крымской войны, но так и не преодолели. А главное – централизация управления всем военным хозяйством, ведь каждую мелочь должны утверждать в министерстве, ведь такой порядок завел еще Николай Первый.

Среди присутствовавших на приеме у военного министра был и Эдуард Иванович Тотлебен, потомок старинного немецкого дворянства, приехавшего в XVIII веке в Россию, родился в Латвии, служил в инженерных войсках, на Кавказе, в Варшаве, прославился в Севастополе в Крымскую войну, после войны укреплял Кронштадт, потом на два года уехал во Францию, Бельгию, Голландию, Германию, где получил неоценимый опыт саперной и инженерной службы, и вот уж два года он директор Инженерного департамента Военного министерства.

Тотлебен и его департамент серьезно помогли в составлении всеподданнейшего доклада.

– Государь император специально отметил инженерную часть доклада, – сказал Милютин, – и вспомнил первое свидание с вами, Эдуард Иванович, вы были ранены, но приехали на беседу с ним в город Николаев.

– Да, государь высоко оценил нашу Севастопольскую оборону, знал о героизме защитников, о Малаховом кургане, кто-то хорошо информировал о Севастопольской обороне нашего императора, и он щедро наградил ее участников, в том числе и меня.

– Знаю, знаю, ведь я был все время рядом с военным министром, внимательно следил и за Севастополем и тем, что делал император, вы попали в императорское окружение, дворцовый вы человек, Эдуард Иванович, все двери для вас открыты.

– Этим широко пользуются мои друзья и знакомые, но бывают удивительные случаи, Дмитрий Алексеевич… Несколько лет тому назад, сразу после Севастополя, я тогда делал первые шаги в дворцовой жизни, ко мне обратился молодой прокурор Александр Егорович Врангель. Из Сибири он написал об одном весьма даровитом писателе, может, вы помните, году в 1847-м был опубликован роман «Бедные люди», автором которого был Федор Достоевский, этот роман сравнивали с «Шинелью» Гоголя и «Станционным смотрителем» Пушкина. Мне пришлось внимательно изучить биографию этого талантливого человека. Потом он стал бывать на собраниях адвоката Петрашевского, договорился до того, что требовал свободы книгопечатания, освобождения крестьян и новых реформ в судопроизводстве, естественно, был арестован, восемь месяцев просидел в Алексеевском равелине, был приговорен к расстрелу, выслушал смертный приговор на Семеновском плацу, лишен был всех званий и прав, но расстрел отменили и заменили четырехлетней каторгой, а потом, лишив его звания инженер-поручика, послали в солдаты…

– Мне о Федоре Достоевском много рассказывал Константин Дмитриевич Кавелин. Знаете его? Он дружил с Грановским, Панаевым, Боткиным, Некрасовым, он профессор Петербургского университета, юрист, философ, историк… Так в чем же дело? Что вас так насторожило, генерал-адъютанта, вхожего к императору?

– Насторожило меня то, что этот молодой прокурор, из семейства остзейских баронов, еще несколько лет тому назад попросил заступиться за Достоевского, написал, какой он талантливый и какой смирный. Я действительно обратился к Александру Николаевичу, рассказал о Достоевском, ему присвоили офицерский чин, он вышел в отставку, переехал в Тверь, потом еще прислал письмо и попросил разрешения жить в Москве или Петербурге, ему разрешили, он приехал с семьей в Петербург. И знаете, Дмитрий Алексеевич, о ком больше всего говорят в Петербурге? О Федоре Михайловиче Достоевском, он автор романов «Униженные и оскорбленные» и «Записки из Мертвого дома», произвел вообще большой фурор, о вхождении в большую литературу Достоевского пишут чуть ли не все критики, Герцен, Чернышевский, Добролюбов… Вот вам и молодой прокурор Александр Егорович Врангель, остзейский барон и просветитель, друг талантов русской литературы…