Жизнь графа Дмитрия Милютина

Петелин Виктор Васильевич

Епископ Красинский так был убежден в неисполнимости моих предположений, что он мне с улыбкою отвечал:

– Какой здесь мятеж? Здесь просто погоня за несколькими несчастными повстанцами; за ними гоняется войско в лесах, как за зайцами.

Еще замечательней был разговор жандармского окружного генерала Гильдебрандта, который во всеуслашание обвинял генерала Длотовского в потачке старообрядцев, уничтоживших шайку графа Платора. Он старался доказать в присутствии поляков, всех чиновников и римско-католического духовенства, что там мятежа не было, а что это чистый грабеж и разбой старообрядцев и вообще русских мужиков.

Я заставил его молчать и, когда все уже разошлись, высказал генералу Гильдебрандту, что я подобных ему лиц, во вверенном мне крае, оставлять не могу, что жандармерия должна мне помогать, а не противодействовать и, еще менее, ободрять поляков и обвинять русских за то, что они исполняли обязанности верноподданных; что за сим я с ним служить не буду и прошу отправиться в Петербург к шефу жандармов, которому напишу о нем для доклада Государю, с просьбою о замене его другим. Гильдебрандт был удивлен моей решительностью, ибо он привык по своему произволу распоряжать действиями главного местного начальства. Через неделю Гильдебрандта уже не было в Вильне, и Долгоруков, хотя с видимым неудовольствием, вынужден был его уволить от занимаемой должности».

В первые недели своего пребывания в Вильне Муравьев напрямую использовал гвардейцев 2-й гвардейской дивизии, которые с полуслова поняли жесткую позицию руководителя края и нигде не упускали возможности достойным образом ответить полякам, продолжавшим хамски грубить, выражая свою ненависть против русских.

Муравьев составил инструкцию правил для управления на местах, подробно изложил обязанности военных и гражданских начальников. Разделил весь край на участки, все уезды также были разделены на соответствующие участки, повсюду были военные отделы, которые по цепочке все подчинялись главному лицу. Инструкция так и называлась – Инструкция военного полицейского управления; в ней Муравьев изложил свою систему, которую излагал и императору, и всем министрам, с которыми успел встретиться. Инструкцию разослал во все участки 24 мая 1863 года, и она, по словам Муравьева, послужила краеугольным камнем всех дальнейших распоряжений по укрощению мятежа и устройству края.

В Вильне не было даже полиции, полицмейстер каждый день докладывал Муравьеву, что еще сорок – пятьдесят человек горожан ушли в бандитские шайки. Так что Муравьеву пришлось налаживать и полицейское дело. Повсюду продолжалась агитация в пользу Польского мятежа. Муравьев арестовал самых ожесточенных ораторов, двух ксендзов судили и расстреляли как самых главных деятелей мятежа. В городе почувствовали страх, некоторые бежали из города, епископ Красинский поддерживал якобы нейтралитет, но Муравьеву стало известны его тайные мысли и замыслы, и он выслал его в Вятку. В плену оказались капитан Генерального штаба Сераковский, командовавший большим отрядом мятежников, и начальник другого разбитого отряда Колышко. Военный суд приговорил их к смертной казни, Муравьев утвердил приговор, и их публично повесили.

Четыре смертных приговора подействовали на поляков, некоторые поляки стали искать покровительства у русских, не обращая внимания на то, что совсем недавно презирали и ненавидели их. «Таков обычный польский характер, – сокрушенно думал Муравьев, узнав об этих фактах. – Таковы гонители москалей и монголов…»

Вернувшись из Финляндии, Александр Второй увидел, что Муравьев наводит порядок на северо-западе, Анненков тоже активно действует, лишь Варшава мало существенного внесла в успокоение нации. Александр Второй решил назначить наместником и главнокомандующим войсками генерала Берга, а великому князю Константину Николаевичу направил письмо, которое привожу здесь полностью: «Призвав ваше императорское высочество в прошедшем году к управлению царством Польским в качестве моего наместника, я желал выразить мою твердую волю дать постепенное развитие новым учреждениям, мною царству дарованным. Самое назначение любезного мне брата было ручательством моего искреннего желания следовать путем умиротворения к восстановлению нарушенного порядка в Польше и водворению в ней прочного управления на основаниях, согласных с нуждами и пользой края. Вполне постигнув мои благосклонные к народу польскому намерения, душевно им сочувствуя и воодушевленный высокой мыслью примирения, ваше императорское высочество с достойным самоотвержением пожертвовали всем положением вашим в империи, чтобы на новом поприще, неограниченным моим доверием вам указанным, усугубить ваше рвение на пользу службы и отечества. Я имел право ожидать от подданных моих царства Польского, что как намерения мои, так и готовность ваша к приведению в исполнение моих предначертаний будут постигнуты, что, минутно увлеченные против правительства, они поймут значение прибытия ваше в царство и, видя в нем залог попечений моих о благе Польши и доказательство моего расположения простить заблуждение, они возвратятся на путь долга и к чувствам преданности своему монарху. К крайнему моему прискорбию, надежды мои не осуществились. Встреченные на первом шагу вероломством и покушением на драгоценную для меня жизнь вашу, ваше императорское высочество кровью запечатлели преданность ко мне и России. Невзирая на все усилия ваши, учреждения, дарованные мною царству Польскому, доселе не действуют согласно их назначению, встречая постоянные препятствия не в доброй воле и стараниях правительства, а в самой стране, находящейся под гнетом крамолы и пагубным влиянием иноземных возмутителей. С прибытием вашим в Польшу должна была, внушением необходимого уважения и доверия к закону, ознаменоваться новая эпоха для ее внутреннего развития и благоденствия. Неусыпно и не щадя своего здоровья, ваше императорское высочество твердой волей старались осуществить мои благие для царства Польского намерения. Соглашая постоянно ваши действия с целью вашего назначения, имея постоянно в виду пользу службы России и вверенного управления вашему краю, пренебрегая ежеминутно личной опасностью, вы не поколебались в неусыпных усилиях ваших и тогда, когда открытый мятеж противопоставил величайшие затруднения действию закона. Но продолжающееся возмущение, тайные преступные замыслы и возраставшая со всех сторон измена убедили ваше императорское высочество в несоответственности с нынешним состоянием края той мысли благосклонного и кроткого умиротворения, побудившей меня возложить на вас исполнение щедрых льгот, мною царству Польскому дарованных. Народ польский не хотел понять и оценить мысль назначения вашего императорского величества моим наместником и вероломным восстанием и преступными заговорами оказался недостойным данного ему, в лице любезного мне брата, залога благосклонных намерений моих. Сознавая справедливость вашего воззрения на невозможность, при настоящих обстоятельствах, следовать для усмирения края тем путем, который вызвал в прошедшем году назначение ваше, я соизволяю на испрашиваемое вами увольнение от обязанностей наместника моего и главнокомандующего войсками в царстве Польском. Когда же, с помощью Божией, восстание в Польше будет подавлено, когда, вняв, наконец, гласу закона и долга, подданные мои в царстве отвергнут насилие отъявленных поборников измены и обратятся к моему милосердию, когда водворенный порядок дозволит вновь приступить к начатому вами делу, когда обстоятельства дозволят введение тех учреждений, которые мною были дарованы царству и приведение в действие коих есть одно из моих живейших и искреннейших желаний, – тогда я буду надеяться, что вам снова можно будет принять участие в исполнении моих предначертаний и посвятить себя на пользу службе с тою же ревностью и самоотвержением, коих постоянные и несомненные доказательства столь же были отрадны моему сердцу, сколь неограниченны мои к вам доверие и братские дружба и любовь. Молю Бога, дабы испрашиваемый вами отдых, необходимый вашему императорскому высочеству после постоянных и тяжких трудов, понесенных вами среди величайших затруднений и испытаний, глубоко поражавших ваше сердце, столь горячо любящее дорогое отечество, сколь возможно скоро восстановил ваши силы. Да поможет нам Бог. В Его беспредельное милосердие уповаю твердо и непоколебимо. – Искренно вас любящий и благодарный брат Александр».

Дмитрий Милютин, прочитав это письмо Александра Второго, задумался о нелегкой судьбе великого князя Константина Николаевича, явно взявшегося не за свое дело и не имевшего столько силы воли, чтобы распоряжаться в вспыхнувшей восстанием Польше, которая за последние два годы лишь к этому и готовилась. В Париже, Лондоне только и думали о том, как бы свергнуть иноземное иго и зажить самостоятельной жизнью.

Одно время казалось, что восстание ослабело, вроде бы подавлено, но это лишь на первый взгляд, происходили стычки, русские полки их разбивали, на какое-то время в Польше становилось тихо, но проходило время, появлялись новые отряды мятежников с оружием, и бои возобновлялись. Граф Берг не раз жаловался Милютину, писал в русское посольство в Париже, что царство Польское можно было бы усмирить за каких-нибудь шесть недель, если бы можно было воспрепятствовать подмоге, которая идет из Галиции. Польша немедленно бы успокоилась, столько тяжелых жертв она испытала за это время, но иностранное вмешательство вновь и вновь порождает надежды, тем более что множество авантюристов, стекающихся из разных стран Европы с оружием и отрядами, вновь и вновь порождают несбыточные надежды освободиться от царского самодержавия. А в его армии было уже 145 тысяч воинов, Милютин хорошо знал об этом, потому что лично распорядился отправить эти полки, к тому же готовил и новые распоряжения о войсках в Польшу. Берг соглашался, что с такими войсками можно было бы выиграть блистательное сражение против серьезного противника. Но где польские войска? Их нет, а есть десятки, сотни мелких отрядов, за которыми трудно уследить, надо наводнить всю Польшу большими отрядами, окружить все польские отряды и уничтожить отряды и восстание. Милютин был вполне согласен с Бергом… Он прав, если не удастся в ближайшее время подавить этот мятеж, то Франция окажется застрельщиком новой войны, из Парижа то и дело слышатся грозные окрики в адрес русского императора. «Политика Франции всех времен, – писал Берг Милютину в августе 1863 года, – была враждебна по отношению к России. Французы постоянно поддерживали наших врагов в Швеции, в Польше, в Турции. История – тому подтверждение. Сегодня они делают то же самое. То, к чему мы можем прибегнуть (так!) при этой враждебности, – это к помощи государств, интересы которых общие с нами. Александр I умел делать это с большим успехом. Всякую политику, враждебную его политике, мы ведем к гибели…»

Александр Второй, узнав от Милютина об этом известии, тут же подсказал военному министру помочь войсками графа Берга. Вскоре в Польшу были направлены 2-я пехотная дивизия, 8-я пехотная дивизия, бригада 3-й кавалерийской дивизии, 10-я пехотная дивизия.

От графа Берга Дмитрий Милютин также узнавал, что все высокие чиновничьи места заняты поляками, возвращение маркиза Велепольского совершенно невозможно, именно при нем сложилась такая польская администрация, которая ничего делать против восставших не может: священники грозят им анафемой, а мятежники обещают расправиться с ними еще проще – кинжалом. Необходимы русские люди, писал граф Берг, в руках поляков железные дороги, которые больше служат мятежникам, чем русскому правительству.

Немудрено было заметить, что здесь граф Берг повторяет некоторые мысли и приемы Михаила Муравьева, за действиями которого тоже внимательно следил Дмитрий Милютин и постоянно возражал министру внутренних дел Валуеву, отчаянно нападавшему на политику Муравьева в отношении Северо-Западного края, где восстание, в сущности, прекратилось.

Дмитрий Милютин часто бывал вместе с Валуевым на заседаниях в императорском кабинете в Царском Селе, в Зимнем дворце, они возвращались в Петербург из Царского Села, обсуждали текущие дела и распоряжения императора, высказывали разные точки зрения, спорили, обсуждали, соглашались или оставались при своих мыслях… И первые серьезные разногласия возникли в разговоре о Муравьеве. Еще в мае на заседаниях Государственного совета и Главного комитета слушали выступления генерала Муравьева о том, что произошло в Северо-Западном крае. Муравьев объяснил тогда, что его решительные меры против мятежников принесли свои плоды, он наложил большие штрафы на женщин, носивших траурные платья в знак протеста против подневольной зависимости от России. Вскоре после этого женщины оделись в цветные платья, мужчинам тоже стало нелегко, и они подчинились строгостям введенных запретов, из России по призыву Муравьева едут русские чиновники, с поляками на ответственных постах просто невозможно работать, тем более действовать против мятежников. Муравьев был в высшей степени неприличен и нахален, думал Валуев, вспоминая эти майские дни. Опираясь на признания майора Павлова, Муравьев обвинил Министерство внутренних дел в том, что оно препятствовало генералу Назимову в его практических действиях против мятежа, а потому вел себя развязно, позволял себе самые неуместные притязания.

Министр Валуев ничем не стеснял энергию генерала Назимова, а если распространяют такие нелепые слухи, то Валуев тут же готов подать в отставку, хотя с этим местом он связывал большие надежды. Он подготовил записку императору, в которой выразил свои надежды на продолжение реформы, которую начал государь. А в то время Валуев просил императора положить предел неуместным проделкам генерала Муравьева. Император имел с Муравьевым весьма серьезный разговор и надеялся, что тот исправится. Но разговоры о Муравьеве продолжались, министр государственного имущества генерал Зеленый в докладе императору тоже пожаловался на неуместные выходки Муравьева, а император от ярости просто вышел из себя и требовал от всех своих министров уладить отношения с Муравьевым в связи с нынешними затруднениями, призывает их вспомнить о своих патриотических чувствах и многое простить Муравьеву, его неприличные выходки и нахальство.

А Дмитрию Милютину были по душе строгие меры Муравьева по отношению ко всем, кто принимал участие и содействовал мятежу.

Как только он узнал о мятеже, тут же посыпались заявления некоторых офицеров польского происхождения, что они не могут воевать против мятежников и просят их направить в полки, действующие во внутренних губерниях России, а другие офицеры, в том числе и русские, просто подавали заявления об отставке. И это было принято по высочайшему повелению, по гуманным соображениям. Значит, думал Милютин, офицер, давший присягу русского знамени, может уклониться от исполнения присяги, может стать клятвопреступником и оставаться русским верноподданным? Многие польские офицеры подавали в отставку и уходили к восставшим. Правительство само посеяло в душах русских офицеров эту мысль, поляки – все католики, а епископы и ксендзы активно призывали все польское население присоединиться к восстанию. По всем российским полкам Польский революционный комитет разослал листовки, в которых говорилось о Польском восстании в борьбе за независимость и за границы Речи Посполитой 1772 года и призывалось все польское офицерство встать в ряды восставших. Дмитрий Алексеевич вспомнил печальную судьбу капитана Генерального штаба Сигизмунда Сераковского: сначала он показался министру бойким и ретивым, хорошо и своевременно исполнял все поручения, но потом подолгу находился за границей, как оказался был тесно связан с парижскими революционными кругами, вел активную пропаганду в русской армии, накапливал офицерские силы для того, чтобы, когда придет время, уйти руководителями отрядов восстания. Возглавил большой отряд восставших, был одним из известных польских руководителей, разбит, попал в плен и, несмотря на ходатайства петербургских чиновников, приговорен к смертной казни. «Итог этой жизни вполне закономерен. – Это типичный поляк, хоть и много лет служил в русской армии, он выказал во всей полноте те отличительные черты польского характера, которые особенно антипатичны для нас, русских, – иезуитскую двуличность, вкрадчивость и вероломство. Много лет он разыгрывал роль усердного, преданного службе офицера, но по свойственной же полякам самонадеянности слишком уж далеко зашел в своем расчете на мою доверчивость. Какие могли произойти вредные последствия, если бы я имел неосторожность допустить его хозяйничать в Динабурге и других крепостях Западного края… Сколько бы он принес неприятностей, овладев этой крепостью… Но, видно, Бог нас спас от этого злоумышленника…» Милютин внимательно следил за всем, что происходило в Западном крае. Полностью одобрил приказ Муравьева о прекращении в полках различия по национальностям, все рядовые и офицеры давали присягу Русскому государству, русскому императору быть честными и верными, все давали верноподданническую присягу, а те, кто вознамерится уклониться от оной, будут осуждены по всей строгости законов, как клятвопреступники. Военное министерство, а вслед за ним и правительство отменили это устаревшее положение, оставив только право подачи заявления об отставке. Но сколько еще проблем возникало в Северо-Западном крае… Александр Второй наградил Муравьева за успешные действия при подавлении Польского мятежа орденом Святого Андрея Первозванного, но противная в правительстве Муравьеву партия настояла на том, что дать такой же орден и генерал-губернатору Юго-Западного края генералу Анненкову. Генерал Муравьев был тем самым унижен и оскорблен, а это только и нужно было Валуеву и Долгорукову… А Муравьев продолжал действовать… Не раз озлобленные поляки подсылали к нему убийц, один из них близко подобрался к нему в церкви, но вскоре был разоблачен и повешен. Так и со многими, кто покушался на его жизнь… Сотни писем приходили к нему за это время, во всех письмах обещали лютую смерть. Но Муравьев собирал их в альбом и показывал любопытствующим.