Жизнь графа Дмитрия Милютина
Шрифт:
27 октября 1863 года Петр Александрович Валуев записал в своем дневнике: «Мне хочется бежать людей. Я чувствую, что правительственное дело идет ошибочною колеею, идет под знаменем идей, утративших значение и силу, идет не к лучшему, а к кризису, которого исход неизвестен. Но я сам часть этого правительства. На меня ложится доля нравственной ответственности. Я принимаю на себя долю солидарности с людьми, коих мнение не разделяю, коих пути – не мои пути, коих цели – не мои цели. Для чего же я с ними? Озираюсь, думаю, соображаю – и остаюсь, потому что нет явного признака, чтобы время к уходу наступило, а, напротив того, есть явные указатели на то, что я еще должен оставаться». Беспокоило Петра Александровича то, что в Крыму, в Ореанде, недалеко от царского дворца, в своих апартаментах проживает и великий князь Константин Николаевич с семьей, тесное общение их на отдыхе может породить новые мысли о продолжении реформ, но каких… Правда, вместе с императором отдыхает и князь Долгоруков, разделявший вместе с ним мысли о преобразованиях императорской власти, о проекте преобразований в Государственном совете, о земских учреждениях. Но последующие события просто перечеркнули все предложения Валуева… То, что говорили несколько месяцев тому назад, совершенно позабыто, император совершенно позабыл то, что говорил несколько месяцев тому назад о преобразовании Государственного совета, Бурбоны ничему не научились и ничего не забыли, упрекает
Дома Валуев взглянул на икону Христа, низко поклонился ей и сказал:
– Господь Бог да будет мне, бездомному страннику, покровителем и да укажет мне приют.
Валуев молился самозабвенно в надежде на Провидение, на Божий промысел, но все дела в императорском дворце проходили так же, как и раньше. То Государственный совет принимает предложения Валуева по земским учреждениям, выслушав его блестящую речь, то отвергает значительным большинством. «Вот и попробуйте после этого работать по-европейски», – с горечью думал министр внутренних дел Валуев.
С досадой 28 декабря 1863 года он записал в дневнике: «Утром совещание у государя по вопросу о милютинских проектах для царства Польского, в особенности по проекту крестьянской реформы. Князь Гагарин, князь Горчаков, князь Долгоруков, граф Панин, Зеленый, Чевкин, Рейтерн, Платонов и я. Печальное впечатление. Государю угодно, чтобы проект, еще не напечатанный, еще нам не сообщенный, был облечен в форму закона, будет можно к 19 февраля. Проект составлен лицом, не знающим Польши, пробывшим там 6 недель, и будет обсуживаться и обращаться в закон без участия хотя бы единого поляка! Совещания не было; было только чтение доклада Милютина и некоторые разглагольствования о том, что делалось и делается в Польше. Чевкин был себе верен, князь Гагарин тоже. Сей последний говорит, что Польша польская народность, стремление к восстановлению политической независимости и т. п. – только слова; на деле только социальная революция. Граф Панин, осторожный и покорный граф Панин, решился заметить, что никаким краем нельзя управлять без его уроженцев, подразумевалось – и для него писать законы. Это замечание прошло бесследно… Я и Платонов молчали. Рейтерн тоже ничего не сказал, но, по-видимому, соглашался. Где мы? В Европе? – нет. В Азии? – Нет. Где-нибудь между обеими в полу-Европе, в Белграде или Бухаресте… Будущий президент Государственного совета, князь Гагарин, в тот же день утверждает, что нам нечего заботиться о том, что скажет Европа, что мы у себя хозяева, что можем делать в Польше, что и как нам угодно…»
«И это называется правительством!» – в отчаянии написал Валуев по-французски, вложив в эту фразу всю соль своего отношения к императору и его правительству.
Бурным заседаниям триумвирата в лице Николая Милютина, Юрия Самарина и князя Владимира Черкасского в Брюлев-ском дворце в Варшаве подвел итог Александр Второй, издав законы о преобразованиях в поземельном устройстве польских крестьян, – это была, бесспорно, крупная историческая победа реформаторов Российской империи: социальная реформа в Польше.
Юрий Самарин уехал за границу лечиться, Николай Милютин возглавил Учредительный комитет в Польше, а Владимир Черкасский стал главным директором, председательствующим в правительственной Комиссии внутренних дел царства Польского.
Юрий Самарин, приехав в Англию, тут же написал письмо Александру Герцену с просьбой о встрече, в 40-х годах они были очень дружны.
Герцен тут же приехал в гостиницу, где проживал Самарин, и несколько часов проговорили, спорили, соглашались, бурно расходились во мнениях, а потом вновь в чем-то существенном соглашались. Герцен об этой встрече рассказал в письме Огареву. Самарин написал о встрече самому Герцену в августе 1864 года, письмо жесткое, правдиво передающее впечатление Самарина о встрече и шестичасовом разговоре о состоянии России, о ее внутренних конфликтах и трагических противоречиях: «Повторяю вам опять, – писал Самарин, – что я говорил вам в Лондоне: ваша пропаганда подействовала на целое поколение как гибельная противоестественная привычка, привитая к молодому организму, еще не успевшему сложиться и окрепнуть. Вы иссушили в нем мозг, ослабили всю нервную систему и сделали его совершенно неспособным к сосредоточению, к выдержке и энергической деятельности. Да и могло ли быть иначе? Почвы под вами нет, содержание вашей проповеди испарилось; от многих и многих крушений не уцелело ни одного твердого убеждения; остались одни революционные приемы, один революционный навык, какая-то болезнь, которой я назвать иначе не могу, как революционною чесоткою… В последние года два явления в нашем русском мире выдались особенно ярко. Это, во-первых, попытка привести в исполнение безумную программу, кем-то продиктованную нашей неучащейся молодежи; я разумею разные подпольные издания («Земля и Воля», «Великоросс» и т. п.), в которых проповедывались поджоги и бунт, воровская прививка грубого безбожия к мальчикам и девочкам, отданным на веру в распоряжение преподавателей воскресных школ, подложные манифесты, которыми надеялись обмануть крестьян, и т. д. Во-вторых, Польский мятеж с его атрибутами: веревкою для подлой черни, отравленным стилетом для польских журналистов и русских офицеров, и заказною ложью, по стольку-то за строку, для общественного мнения Европы. Как же отнеслись вы к этим явлениям? Вы спасовали перед обоими… Отчего же вы спасовали перед русской молодежью и перед польскою шляхтою? А вот отчего. Во время оно вы мирились с революцией, как с средством, которое вам казалось необходимым для достижения положительных целей. Вы полагали, что можно вынести кратковременную операцию, после которой язва должна была затянуться и ожидалось наступление царства вечного мира, довольства и свободы. Вместо того наступило царство Наполеона III. Положительные цели одна за другою исчезли из виду, формулы стушевались, убеждения съежились и обратились в нуль. Осталось обычное средство: революция как цель для самой себя, революция ради революции. Ее знакомые приемы вы увидали в проповедях польских ксендзов, в подложных грамотах, в «Великороссе», и вы не посмели ослушаться ее призыва. Как кабальному человеку революции, вам все равно, откуда бы она ни шла, из университета, села, костела или дворянского замка. Вы у нее не спрашиваете, куда она идет и какие побуждения она поднимает на своем пути…»
Полемика между Герценом и Самариным продолжалась, но безысходно…
Глава 7
ПРАВДИВОЕ СЛОВО О ПРАВИТЕЛЬСТВЕ
Известно, что правительство создавалось императором, изменить его мог только император, и правительство, сколько бы ни критиковали его, продолжало работать… В «Петербургских очерках» князя Петра Долгорукова есть язвительное описание тогдашнего правительства и как оно принимало свои решения: в правительстве Александра Второго непременно были «стародуры», такие как Орлов, Панин, Нессельроде, династия Адлербергов, отец и сын, граф Ланской, и молодые реформаторы, осуждавшие авторитарные принципы правления Николая Первого, такие как великий князь Константин Николаевич, Головнин, Дмитрий и Николай Милютины, князь Горчаков, бывало так – в ходе борьбы за министерское место Константин Николаевич предлагал одного, а назначали совсем другого… «Теперь великий князь имеет в виду: Панина заменить князем Оболенским; Анненкова заменить Татариновым; князя Василия Долгорукова кем-нибудь из своих моряков; Николая Алексеевича Милютина сделать министром внутренних дел, а Валуева посадить на место Прянишникова; князя Барятинского на Кавказе заменить графом Муравьевым-Амурским. Когда все это будет совершено, тогда останется великому князю докончить свое дело и исполнить свое давнее желание, заменив князя Горчакова князем Лобановым, нынешним посланником в Константинополе.
Теперь необходимо рассказать вам положение и взаимные отношения в настоящую минуту наших главных деятелей, наших государственных кашеваров.
Государь, как вам известно, добрый человек и желает добра, но трудно встретить подобное совершенное непонимание дел и совершенное незнание людей. Когда он в 1857 году приступил к освобождению крестьян, то сказал одному из приближенных к нему лиц: «В шесть месяцев все будет кончено, и все пойдет прекрасно!» Теперь он продолжает проявлять подобную же наивность в государственных делах. Ему страстно хочется, чтобы о его либерализме писали, кричали, а самодержавной власти из рук выпускать не хочет. Он желает, чтобы в журналах и книгах его расхваливали, а между тем боится гласности и об отменении цензуры слышать не хочет. Желает, чтобы повторяли, что он второй Петр I, а между тем умных людей не только не отыскивает, подобно Петру I, но еще не любит их и боится: ему с умными людьми неловко. Наконец, он вполне убежден, что стоит ему что-нибудь приказать, чтобы это было тотчас исполнено; что стоит ему подписать указ, чтобы указ был исполняем. Нигде в мире не найдешь Совета министров, составленного подобно петербургскому, между этими господами, которые вместе сидят, вместе рассуждают и должны бы управлять вместе, сообща, между этими господами не только различие совершенное, но и противоречие во взглядах: точно лебедь, рак и щука крыловской басни. Государь этого никак и понять не может». Эти мысли П. Долгорукова опубликованы в его журнале «Правдивый» 27 марта 1862 года, но об этом же можно было сказать и в последующие годы… Хотел назначить Николая Милютина, а назначили Петра Валуева, хотел добиться одного, а получилось совсем другое. Вот эта нерешительность, двоякая внутренняя и внешняя политика императора и его правительства принесла немало вреда Российскому государству.
В начале 1864 года Дмитрий Милютин представил всеподданнейший доклад о работе Военного министерства за минувший год, успехи во всех сферах и формах были удивительные, войска формировались и отсылались в Варшаву и Вильну, формировались резервные батальоны и дивизии, оснащались новым оружием, закупались за границей и производили собственные заводы, рекрутские наборы проходили без особых затруднений. Император и все, ознакомившиеся с докладом Военного министерства, с одобрением отнеслись к действиям сотрудников Военного министерства и самого министра. «С большим любопытством и удовольствием, – писал великий князь Михаил Николаевич Дмитрию Милютину, – прочел я ваш отчет за прошлый год: честь и слава вам и подчиненным вам учреждениям за неимоверную, усиленную деятельность, выказанную в это трудное время, и что столько важных мер исполнено столь успешно и своевременно». Великая княгиня Елена Павловна (1806–1873) прочитав доклад Милютина, была просто в восторге от сделанного в Военном министерстве. Но тут опять-таки полезно вспомнить детали и подробности характера Елены Павловны, ее, может быть, излишнюю восторженность по отношению близким к себе и ее кругу лицам. А.Ф. Кони, С.В. Бахрушин, В.Ф. Садовник, Б.Н. Чичерин, А.Ф. Тютчева, А.О. Россет и другие в своих воспоминаниях Елене Павловне уделили много внимания, были и восторженные, были и критические, были и резко отрицательные. Дмитрий Милютин тоже не раз упомянет ее в своих воспоминаниях, подчеркнет дружеские с ней отношения, частенько расскажет о том, что он с семьей, когда Елена Павловна уезжала за границу то ли лечиться, то ли повидаться со своими родными, располагался в ее летних угодьях, ведь великий князь Михаил Павлович (1798–1849) отыскал ее в герцогстве Вюртембергском, звали ее принцесса Фредерика-Шарлотта-Мария; пока был жив великий князь, он не позволял ей заниматься политикой, вмешиваться в разговоры серьезных людей, но, как только она стала вдовой, тут и проявились ее недюжинные дарования, она все и обо всех знала многое, интриги, сплетни, государственные дела, ход их, обсуждения на различных этапах, кто и что сказал, предложения и возражения, а главное – она сама готова была вмешаться и подсказать, как выйти из этого критического положения, но ее никто не спрашивал… И она окружила себя молодыми и выдающимися людьми, от них она многое узнавала и через них пыталась решить какие-то серьезные вопросы. По мнению современников, она сыграла выдающуюся роль в отмене крепостного права… А через несколько лет Елена Павловна, внимательно следившая за работой Военного министерства и прочитав доклад Дмитрия Милютина, не пожалела красок, чтобы поддержать эти реформы. И некоторые боевые генералы отметили благостный дух преобразований в министерстве, солдаты и офицеры с благодарностью относятся к живой деятельности министерства.
Но все это свое и конкретное как-то уходило на второй план, как только Дмитрий Алексеевич вспоминал дела и будни брата Николая, посланного в Польшу статс-секретарем и облеченного широкими государственными полномочиями.
В Петербурге и других городах России горячо обсуждали недавно опубликованное Положение о земских учреждениях, в котором открыто говорилось о всесословном их характере и ограничении прав дворянства в руководящих их органах. Ни одно сословие в земских учреждениях не может быть господствующим, только выборы определят их состав. Дмитрий Алексеевич полностью поддерживал Положение, но тут же видел, что министры, и особенно Валуев, которому поручено было внедрять этот закон в жизнь, будет резко противостоять основным его положениям, а все между тем зависело от исполнения. Были и другие большие и малые дела, которые отрывали Милютина от министерства и польского вопроса, но, получая лишь мгновение от текущих дел, мысли Милютина устремлялись туда, в Польшу. Конечно, правы те, кто говорил, что Николай мало знает Польшу, мало знаком с их обрядами и языком, но он великолепно знает крестьянское дело, знает, как важно человеку быть свободным, чтобы обеспечить нормальную жизнь… А польские крестьяне давно мечтают быть свободными. Наполеон вроде бы сделал их свободными, но не дал им земли, крестьянин по-прежнему зависел от помещика…
Во главе военно-полицейского управления был назначен генерал Трепов, человек энергичный, крутого характера и преданный самодержавию. Обновлялась и полиция, из России стали приезжать русские и становились во главе различных важных учреждений. Постепенно власть приобретала новый характер. Но выстрелы гремели, убийства продолжались… Утихли страстные разговоры в парламентах Англии и Франции в поддержку Польского восстания, а главное – утихли призывы к новой войне с Россией за освобождение Польши и полную ее назависимость.