Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4.
Шрифт:
Африка где-то близко. Не географически - нравственно. Магометане, как ни обидно, выше. Их закон дозволяет порабощать лишь иноверцев.
Одержимый печальными мыслями, бродил я по коридорам Лефортова дворца (куда езжал ежедневно, чтобы не дать подозрений в нелояльности), и в дальнем крыле, куда мало кто заглядывал, встретил фигуру, сему настроению созвучную. Опущенная голова, поникшие плечи; улыбчивые прежде губы искривлены скорбной гримасой; прекрасные голубые глаза полны недоумения и обиды.
– Ваше Высочество? Прости, Лизавета Петровна. Не в моей власти было тебе помочь.
– Александр Иваныч, миленький... За что
Долго копившиеся слезы прорвали оборону приличий; рискуя оцарапать нежные ланиты о жесткое золотое шитье мундира, бедная цесаревна ткнулась носом в мое плечо. Рыдания сотрясали гибкий стан. Ну что за несдержанность, не подобающая августейшей фамилии?! Или впрямь девушка беременна? Не спросишь ведь...
– Полно, будет... Не плачь... Кто тебя обидел - Бог накажет...
Давно ли я катал прелестного десятилетнего ребенка на огненной машине вокруг клумбы в Летнем саду? Девочка выросла; умерли отец и мать; милая сестра вышла замуж, уехала в далекую Голштинию и тоже умерла там, на чужбине... Жалость и нежность подступили: захотелось утешить, обнять - не как женщину, которую желаешь, а словно как собственную дочь - непутевую, но любимую.
Дщерь Петра Великого всхлипнула еще раз напоследок - и совладала с собою.
– Мне не нужен трон. Никогда для себя не хотела, если бы предложили - не взяла б. Но зачем они так... Батюшка их возвысил...
Алые губки вновь начали дрожать и кривиться. Еще бы: до смерти обидно, когда из наследников разжалуют в бастарды.
– Это власть, цесаревна. Власть - пьяней вина и желанней любви; одержимые властолюбием забывают и долг благодарности, и все человеческие чувства. Ими движет один лишь холодный, бесчеловечный расчет. А шатость в престолонаследии... Мы часто слышим, что дворянство - опора трона. Но когда опора единственная, можно ли ждать устойчивости? Как человек на одной ноге, государство будет терять равновесие от малейшего толчка. В Европе давно это поняли...
На меня накатил приступ красноречия. Соображения о балансе между сословиями, о должности государя как верховного арбитра, о значении городских промыслов и торговли в государственной экономии - легко изливались словами, понятными даже двадцатилетней красавице. Как ни удивительно, оная красавица слушала: похоже, удары судьбы пробудили в ней дремавший доселе разум. Дети, которым все блага земные достаются по праву рождения, не чувствуют нужды в упражнении ума и воли. Только ледяная купель невзгод выявляет, кто из них годен к суровым испытаниям жизни.
– Не все потеряно, цесаревна. Люди знают, чья в тебе кровь, и никакой Тайный Совет сего не изменит. Ты моложе тетушки семнадцатью годами, крепче здоровьем... Уж не стану говорить, кто из вас красивей. Только надо многому научиться - и не забывать, что фортуна благоволит предусмотрительным.
Неуверенная, но благосклонная улыбка была мне ответом.
Сей разговор не преследовал дальних политических видов: скорее, в нем выплеснулась обида, сходственная с лизочкиной. Ненужность моя нынешним властителям чувствовалась на каждом шагу. Разве что взашей не гнали. Ответить переходом на сторону врагов Голицына? При всей обоснованности подобного шага, он все-таки отдавал предательством. 'Чума на оба ваши дома', повторял я себе; а Татищеву при следующей встрече сказал, что готов служить России при любом устройстве правительства. Единственным лекарством от уныния служили приватные дела.
Изобилие свободных денег позволило развернуть ряд прожектов, отложенных ранее по недостатку средств. В Тайболе
За время моего отсутствия новоманерным фузеям (уцелевшим только в Низовом корпусе) был нанесен тяжкий, хотя и непредумышленный, удар. 'Верховники' упразднили Преображенский приказ, сей мрачный памятник минувшей эпохи, не подумав (а вернее, просто не зная), что единственная лаборатория, изготовляющая 'очищенную селитру', как раз при этом учреждении и состоит. В видах сохранения тайны, лишь двое мастеров владели секретом. Один из них сразу по выходе в отставку помер, другой исчез без следа: судя по дальнейшему, не перебежал на службу враждебной державы, а просто, наскучив неволей, спрятался. Это дворянину в России никак не затеряться - мужику запросто.
Так что пришлось самому восстанавливать полузабытые химические тонкости, а потом учить им новых работников. Как и двадцать лет назад, присущая русским людям беспечность доставила много хлопот: не обошлось без отравлений и взрывов. Зато обнаружились любопытные свойства ядовитой эманации, не замеченные мною раньше из-за чрезмерной целеустремленности. Она сильнейшим образом обесцвечивала краски и чернила, отбеливала бумагу и ткань, а в малом количестве оказалась превосходным средством от насморка. Ничего удивительного: многие яды оборачиваются лекарствами при надлежащей дозировке. Недрогнувшей рукою я лишил род человеческий этих благ, под смертною казнью обязав посвященных молчать. Для выработки надлежащей аккуратности заставил помощников очищать полученную субстанцию способом двойной перекристаллизации с нагревом раствора до кипения и охлаждением на льду - и был вознагражден. Смесь псевдо-селитры с размолотой серой и толченым кремнем теперь не портилась от времени! Ну, если в сухости держать, конечно.
Впрочем, срочной нужды в ударных воспламенителях армия не заявляла: после исчезновения оных новоманерные ружья переделали под кремневый замок и единственный зарядный вкладыш. Судя по докладам Левашова и Румянцева, оставшейся огневой мощи вполне хватало. Грешным делом, подумалось: может, и правильней будет отступить на столь удобную позицию? Делать оружие сравнительно дешевое и не требующее сверхъестественных усилий для поддержания в годном к бою виде. Кроме того, ожидали воплощения новейшие инвенции.
Во-первых, я готовил на испытание ружье де ла Шометта (куда деваться от гугенотов?!), запатентованное в Англии лет восемь назад. Казнозарядное, нарезное, довольно остроумной конструкции. Вопрос был, сколько оно прослужит в грубых солдатских руках. Во-вторых, мнилось возможным упростить и ускорить заряжание обыкновенных дульнозарядных штуцеров, используя эффект Лейтмана. О сем последнем стоит сказать подробней.
Санкт-Петербургская Академия, созданная Блюментростом и Шумахером по указу Петра Великого, мне тогда представлялась не скажу, чтобы совсем ненужным - но преждевременным и не вполне уместным заведением. Примерно как золотая пряжка на лохмотьях нищего. Чисто немецкий анклав, от профессоров до студентов, - какая польза России от обучения немецких юношей на русские деньги? Десяток школ, уровня Навигацкой, был бы полезней. Однако среди академиков и адъюнктов затесались несомненные таланты: Даниил Бернулли, Леонард Эйлер и ряд других, помельче. Профессор механики и оптики Иоганн Лейтман звезд с неба не хватал, зато интересовался штуцерной стрельбою и сделал ряд интересных наблюдений. Одно из них касалось продолговатых пуль.