Жизнь и приключения Андрея Болотова. Описанные самим им для своих потомков
Шрифт:
Таков-то был мой товарищ, с которым определено мне было жить целую зиму. Признаюсь, что сначала он мне скоро наскучил. Однако к чему не можно привыкнуть? Я привык и он сделался мне не только сносен, но как он мне ничего худого не делал, а напротив того оказывал всякую ласку и благоприятство, то могу сказать, что я был еще им и его дружеством доволен и не имел причины на сообщество с ним жаловаться.
Вскоре после нашего приезда почли мы себе за долг побывать у нашего мызника или господина, кому принадлежала наша деревнишка и стараться, буде можно, свести с ним знакомство, и чрез то получить случай к выезду и к лучшему препровождению времени. Но как мы нашли его знатным эстляндским дворянином, живущим в огромном каменном замке и надутым гордостью, то скоро лишились надежды, и побывав у него однажды, не имели охоты в другой раз к нему ехать. Итак, единый выезд нами был к господину Л***, нашему секунд-майору, самому тому, о котором упоминал я уже прежде сего, и который по счастию имел тогда квартиру свою верст за пятнадцать от нас, так что нам к нему нередко ездить было можно. Но и того лишились мы спустя несколько времени, ибо он, к сожалению моему, переведен был из нашего полку в другой и от нас уехал. Кроме же его, по несчастию нашему, никому из офицеров близко нас стоять тогда не случилось.
Но как выезды и к самому сему майору не слишком были часты, та праздная офицерская жизнь в полках, а особливо в мое время, всего более мне наскучила. Я с самого ребячества, а особливо живучи в деревне, сделал привычку не сидеть никогда без дела, но во всякое
Несколько недель спустя после нашего приезда принужден я был переходить тот порог, который переступают почти все молодые люди тогдашнего моего возраста и нередко, спотыкаясь, погибают, а именно — слечь и вытерпеть жестокую горячку. Это было в первый раз в моей памяти, что я был болен, кроме обыкновенных во время младенчества болезней. Болезнь моя продлилась хотя недолго и не более двух недель, но доводила меня до крайности; одним словом, все почти сомневались о моей жизни и не чаяли мне выздороветь. При сем-то случае узнал я доброе сердце моего товарища, который один был тогда и моим надзирателем и лекарем, ибо в штаб за лекарем посылать было не только что далеко, но за реками, тогда только замерзать начинающимися, было и не можно, а сверх того и зятя моего при полку тогда не было: он отпросился на самое короткое время в свою деревню и был тогда дома. Итак, все попечение обо мне имел тогда один мой товарищ. Он и подлинно ходил тогда за мною, как за родным своим братом, не отлучался ни на минуту от меня и не оказывал никакой от того скуки и неудовольствия; самая водка его стояла во все сие время под кроватью с покоем и без всякого к ней прикосновения. Единое только смешное обстоятельство было ему крайне досадно, а именно: во время болезни моей вспомнился мне как-то медовый квас, какой пивал я в рядах, в Петербурге, и как в горячке у больных бывают иногда странные прихоти, то захотелось и мне оного. Но где было взять в чухнах меду? Товарищ мой с ног сбил солдат и лошадей, посылая всюду искать оного, но нигде не находили и ни за какие деньги не можно было достать ни одного золотника оного, толь велика была пустота сих мест и мизерность тамошних жителей; в города же посылать было тогда за распутицею не можно, да и очень далеко. Товарищ мой в то время, когда я занемог, по случаю, что у нас весь на ту пору изошел чай, с величайшею нуждою достал и оного несколько золотников, и за ним принужден он был посылать верст за сорок к приятелю нашему господину Головачеву, и посланные чуть было не перетопли. Со всем тем не давал я ему ни на минуту покоя: "Давай мне меду", да и только всего! Долго он от меня кое-как отделывался, но наконец не знал уже, что делать. По счастию, скоро я потом стал выздоравливать и избавил его от своей докуки. Крепость натуры и молодость моя преодолели болезнь, или, паче сказать, Богу не угодно было лишить меня жизни.
Кроме сей имел я еще другую и того страннейшую прихоть. Как мне уже немного полегчало, то приди ко мне превеликий аппетит к водке. Мне мечталось, что она имеет в себе неописанные приятности, и напоминание, как офицеры в походе пивали ее из погребцов, побуждало меня желать и требовать сего напитка. Однако князь меня уже в сем случае не послушал и наотрез отказал.
Не успел я от болезни своей освободиться, как получил радостное известие, что наконец сделалась в полку нашем ваканция и меня в комплект причислили. Мне сие тем было приятнее, что без жалованья жить мне уже и гораздо скучилось. Денежек не было у меня давно уже ни полушки, и я в ожидании привоза из деревни пробавлялся уже кое-как, занимая и живучи почти совсем на коште моего товарища.
Сим окончу я сие письмо, и остаюсь и прочая.
В РОГЕРВИК
Письмо 31-е
Любезный приятель! Теперь начну я вам рассказывать действительную уже мою офицерскую службу, ибо не прошло после того времени, как причислиши меня в комплект, одной недели, как полку нашему досталось идти в Рогервик на караул, и я командирован был вместе с прочими офицерами, и должен был служить первую службу. Таким образом, отправились мы стеречь и караулить каторжных, и принуждены были там промучиться с целый почти месяц. По счастию, досталось мне при всем карауле править адъютантскую должность, которая была хотя и довольно трудна, однако выгоднее всех прочих. По крайней мере не был я принужден водить каторжных всякий день на мулю, и зябнуть там под дождем, снегом и ветром, ибо тогда осень была наиглубочайшая и время самое дурное но жил все в тепле и в караульне на гауптвахте. К вящему удовольствию моему случился тут командиром у меня быть другого полку капитан, человек весьма хороший, ласковый и дружелюбный. Мы тотчас с ним познакомились и он меня полюбил чрезвычайно, и никак того допустить не хотел, чтоб мне готовили особое кушанье, но я неотменно должен был пить и есть с ним вместе и довольствоваться его коштом, что по тогдашнему моему оскудению в деньгах было мне и не противно. Звали его Кирилою Алексеевичем Колюбакиным, и я ласки и дружбу его никогда не позабуду. Два только обстоятельства мне досаждали и сначала меня весьма обеспокоивали. Первое было то, что я должен был в каждое утро и в каждый вечер ходить в острог и во всех казармах перекликать по списку всех каторжных поименно. Сие составляло в самом деле комиссию весьма скучную и я долго не мог к сему привыкнуть, но наконец и сие мне сделалось сносно. Я затвердил их списки почти наизусть и любовался еще согласием их странных имен, оканчивающихся по большей части на «енко» как например: Ванко, Терещенко, Осип Григоренко, и так далее. Другое обстоятельство было то, что сии злодеи стравили было меня вшами. Не успело несколько дней пройтить, как проявилось на мне такое множество вшей, что все платье мое наполнено было ими, так что они мне покоя уже не давали. "Господи помилуй! говорю я, откуда такая пропасть взялась? никогда со мною этакой беды не бывало?" — Терплю я день, терплю другой, терплю и третий, но наконец не стало уже мочи более, количество вшей на мне не только не уменьшалось, но со всяким днем увеличивалось еще более. — Что за диковинка! говорю я и бранюсь на слугу своего, что не может он однажды хорошенько всех их выбрать и перебить. "Что, сударь! ответствовал он мне, я и сам не надивлюсь вшам этим. Кажется выберешь все платье чисто начисто, а на завтра опять столько ж, и дьявол их знает откуда они берутся". Сим образом не знали б мы долго что с ними делать, если б не избавил нас от сего зла один тутошний житель, пришедший по случаю к нам в караульню. Он, увидев нас суетящихся о сем деле и недоумевающихся, захохотал и сказал мне: "Э, барин! вы конечно еще не знаете, откуда эти вши берутся? Это, сударь, вам каторжные подрадели"! — "Как каторжные?" спросил я, удивившись, сего человека. — "Вы конечно, ответствовал он, от них не остерегаетесь в то время, как вы их перекликаете и стоите под их койками?" — Ну! что ж? спросил я еще большие удивившись, — я конечно стою под их койками, ибо весь потолок ими в казармах увешан. — "Ну, сударь! так оттуда-то они их на вас и спускают". — Что ты говоришь? не правду ли? "Конечно так, и это у них давнишнее обыкновение", сказал он. — Ах, проклятые, закричал я: дам же им за это хорошую баню! — "Нет, сударь, ответствовал мне он, а извольте ходить перекликать лучше в епанче и с шляпою с распущенными полями, а то все вы от них не избавитесь; в шляпе же и синей епанче скорее можно выбрать". Обрадовался я чрезвычайно, узнав сие бездельничество и поблагодарив сего человека за совет: в тот же день, употребив более осторожности, поймал одного бездельника, мечущего на меня вши, и велел дать ему за то слишком более ста ударов, ибо бить их состояло в моей власти. После ж того не только стал ходить в казармы их в епанче и шляпою с распущенными полями, но и становиться для переклички их в такое место, где б надо мною не было висящих их постелей и коек, и чрез самое то от сего зла избавился.
Впрочем, как мы пробыли тут целый почти месяц, то имел я случай узнать Рогервик в подробности. Он составлял всю мою бытность изрядное местечко, имеющее в себе несколько сот домов и одну церковь. По большей части жили в нем промышленники, ставящие каторжным потребные к содержанию их припасы. Звание свое получил он от острова Рогера, лежащего на море против самого сего места, а Виком называется тот уезд или берег, где оный был построен. Построению оного и содержанию каторжных в сем месте было известное и великое намерение императора Петра Великого, чтоб построить тут гавань, а со временем на острове Рогере город. И подлинно, если б намерение сие могло б совершиться, то была бы тут гавань, не имеющая себе почти подобной. Но жаль, что непреоборимые препятствия делали тому помешательство, и не подавали надежды, чтоб когда-нибудь могла она быть сделана. Работа каторжных состояла в ломании в тутошнем каменистом береге камней, в ношении их на море и кидании в воду, дабы сделать от берега до острова каменную широкую плотину, которую они назвали «мулею». Но сего-то самого сделать было и не можно, ибо как скоро от берега поудалились, то пришла не только превеликая и более нежели на 30 сажен простирающаяся глубина, но и дно морское было так гладко и каменисто, что не можно было никак утвердить основания. Не успеет подняться большая буря, как в один час разрушит и снесет все то, что лет в пять накидано было. Уже были опускаемы тарасы и деланы разные другие выдумки, но ничто не помогало, но все остановилось в одной поре. Совсем тем сделано было уже тогда сей «мули» более двухсот сажен.
Каторжных водили на работу окруженных со всех сторон беспрерывным рядом солдат с заряженными ружьями. А чтоб они во время работы не ушли, то из того же камня сделана при начале мули маленькая, но не отделанная еще крепостца, в которую впустив расстанавливаются кругом по валу очень часто часовые, а в нужных местах бекеты и команды. И сии то бедные люди мучатся еще более нежели каторжные. Те по крайней мере работая во время стужи тем греются, а сии должны стоять на ветре, дожде, снеге и морозе, без всякой защиты и одним своим плащом прикрыту быть, а сверх того ежеминутно опасаться, чтоб не ушел кто из злодеев.
Собственное жилище их построено в самом местечке и состоит в превеликом и толстом остроге, посреди которого построена превеликая и огромная связь, разделенная внутри на разные казармы или светлицы. Сии набиты были полны сими злодеями, которых в мою бытность было около тысячи; некоторые жили внизу на нарах нижних или верхних, но большая часть спала на привешенных к потолку койках. Честное или злодейское сие собрание состоит из людей всякого рода, звания и чина. Были тут знатные, были дворяне, были купцы, мастеровые, духовные и всякого рода подлость, почему нет такого художества и рукомесла, которого бы тут наилучших мастеров не было и которое бы не отправлялось. Большая часть из них рукоделиями своими питаются и наживают великие деньги, а не менее того наживались и богатились определенные к ним командиры. Впрочем, кроме русских были тут люди и других народов, быль французы, немцы, татары, черемисы и тому подобные. Те, которые имел более достатка, пользовались и тут некоторыми множайшими пред другими выгодами: они имели на нарах собственные свои отгородки и изрядные каморочки, и по благосклонности командиров не хаживали никогда на работу. Видел я тут также и славного Андреюшку, который некогда под именем «Христа» играл в Москве странную ролю и вскружил у многих господ совершенно их голову; мужичонка пакостной и ни к чему годный и ему вместе с апостолами его доставались всего чаще от солдат толчки и побои. Все без изъятия они закованы в кандалах, по примеру прочих, и многие имеют двойные и тройные железа, для безопасности чтоб не могли уйтить с работы.
Смотрение и караул за ними бывает наистрожайшими, но инако с сими злодеями и обойтится не можно. Выдумки, хитрости и пронырства их так велики, что на все строгости несмотря находят они средства уходить как из острога, так и во время работы и чрез то приводить караульных в несчастье. Почему стояние тут на карауле соединено с чрезвычайною опасностию, И редкий месяц проходит без проказы. Однако мы свой месяц отстояли благополучно и ничего худого не воспоследовало.
Но я уже отяготил вас, любезный приятель, повествованием о сих злодеях, из которых каждым сослан сюда верно не за пустое, а за великие злодеяния, и теперь время уже рассказать вам что-нибудь повеселее и смешное.
Возвращаясь в свои квартиры, имел я себе попутчика и в дороге товарища, а именно самого того г. Колюбакина, с которым мы стояли вместе в карауле, ибо как ему в полк свой мимо самой почти нашей квартиры ехать надлежало, то согласились мы ехать вместе. Подъезжая к нашей квартире вздумалось нам с ним порезвиться и с князем моим сыграть небольшую комедию. Князя моего он столько ж коротко знал, сколько и я, и почитал его себе хорошим приятелем. Долго мы думали, чем бы над ним подшутить, и наконец решились написать фальшивый от полку в нашу роту приказ и оных нарядить его в команду, ведая что сие наиболее его вздурит и тронет. Не успели мы вздумать, как тотчас сие и сделали. Мы остановились в последней корзине и сочинили сообща приказ, предписав князю наистрожашим образом в оном, чтоб он по получении неотменно чрез час из квартиры выехал и явился б в штаб для отправления его в команду, о которой по прибытии объявится. Наступившая ночь поспешествовала нашему умыслу: мы послали к нему приказ сей с незнакомым ему солдатом и настроив оного что ему делать и говорить, велели, подав, подтвердить приказание, сами ж следовали за ним и пришедши пешком стали смотреть все происхождения, сквозь окошко. Князь лежал тогда растянувшись на постеле и находился в спокойнейшем состоянии, как вошел к нему солдат и приказ подал. Не успел он его прочесть, как началась наша комедия: ни с другого слова, вскоча, матерном он и полковника и всю полковую канцелярию. Это было первое явление. Потом подскочил он к солдату, взял его за шивороток и закричал: "Да не с ума ли они все там сошли? давно ль я был в команде?" — "Я сударь не знаю, ответствовал солдат, но мне что велено, то я и донес". — Донес! подхватил князь, — так поди ж ты назад и скажи им всем, и полковнику-та и адъютанту: С ума-де вы спятили все! — вот-де что князь велел вам сказать. — Не еду я; — болен я! Вот какая беда! поезжай им в правду через час, а куда — нелегкая знает! — "Мне велено, вашеблагородие, сказал тогда солдат, вам доложить, чтоб вы ни под каким видом не отговаривались". — О такой сякой! завопил тогда князь, и бросившись опять на солдата затопал ногами: Еще и ты стал мне досаждать. Поди! слышишь ли и скажи что я тебе велел и плюнь им в глаза. Сказав сие вытолкал он его вон. Мы со смеху надседались все сие видя и слыша и насилу могли утерпеть, чтоб не захохотать во все горло. Князь, прогнав солдата, начал опять читать приказ и вновь бранить и проклинать и полковника и канцелярию и все команды в свете, потом стал он шагать взад и вперед по горнице и сам с собою говорив: "Ну! что ты изволишь? как не поедешь? как сделаешь ослушание? и чем отговоришься? Но о! чтоб вам все черти на шею, проклятые! — Изволь, поезжай у них ночью и ломай себе голову". Мы велели тогда опять войтить солдату и спросить, что ж приказать изволит. Не успел он войтить, как князь опять на него оборвался и говоря ему: "Да поди ж ты, проклятый, от меня прочь", толкал опять его в двери, потом кричал слуге и велел лошадей готовить. В самое сие время вошли мы как бы тогда только с дороги и будто не зная ничего, спрашивали, что он так сердит и что за бумагу в руках держит. "Да как, братцы, не сердиться, отвечал он в превеличайшей будучи досаде: в последней команде был я, а теперь, нелегкая их побери, опять посылают. Поеду! разругаю! разбраню и полковника и весь причет его". Тогда не могли мы более утерпеть, но захохотали во все горло и тем комедию сию кончили. Князь догадался, что это мы его обманули, и обрадовавшись начал сам хохотать вместе с нами, хваля и браня нас за нашу выдумку.