Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы I-XXVI)
Шрифт:
– Неужели вам никогда не приходило в голову, - сказал Мартин, - что замужество может испортить вам жизнь, озлобить вас, сделать глубоко несчастной?
Мерри опять опустила глаза; теперь она вырывала траву с корнями.
– Дорогой мистер Чезлвит, какие ужасные слова! Конечно, я буду с ним ссориться, я бы стала ссориться с каким угодно мужем. Жены, по-моему, всегда ссорятся с мужьями. Ну, а чтобы испортить мне жизнь или озлобить меня, то я думаю, до всех этих ужасов дело не дойдет, разве если муж станет мной командовать; а я сама думаю им командовать. Я уже и теперь командую, воскликнула Мерри, качая головой и усиленно хихикая, - он у меня прямо-таки в рабстве.
– Пусть будет так!
– сказал Мартин, вставая.
– Пусть будет так! Я хотел узнать ваши мысли, моя милая, и вы мне их открыли. Желаю вам счастья. Счастья!
– повторил он, глядя на Мерри в упор и показывая на калитку, в которую тем временем входил Джонас. И, не дожидаясь, пока подойдет племянник, он вышел в другие ворота.
– Ах ты злой старикашка!
– воскликнула шутница Мерри.
– Такое отвратительное страшилище - шляется по кладбищам среди бела дня и пугает людей до полусмерти! Не ходите сюда, чучело, не то я сейчас же убегу!
"Чучело" был мистер Джонас. Он сел на траву рядом с Мерри. не слушая этого предостережения, и угрюмо спросил:
– О чем говорил тут мой дядя?
– О вас, - отвечала Мерри.
– Он говорит, что вы для меня недостаточно хороши.
– Ну да, еще бы! Это всем известно. Надеюсь, он собирается подарить вам что-нибудь стоящее? Он не намекал на что-нибудь в этом роде?
– Нет, не намекал!
– отрезала Мерри самым решительным тоном.
– Старый скряга, вот он кто такой!
– сказал Джонас.
– Ну?
– Чучело!
– воскликнула Мерри в притворном изумлении.
– Что это такое вы делаете, чучело?
– Обнимаю вас, только и всего, - ответил обескураженный Джонас. Ничего плохого в этом нет, я полагаю.
– Наоборот, это очень плохо, раз мне не нравится, - возразила его кузина.
– Да отстанете ли вы наконец? Мне и без вас жарко.
Мистер Джонас убрал руку и с минуту смотрел на Мерси скорее глазами убийцы, чем глазами поклонника. Но постепенно морщины у него на лбу разошлись, и, наконец он нарушил молчание, сказав:
– Послушайте, Мэл!
– Что вы мне хотите сказать, грубое вы существо, дикарь вы этакий? воскликнула его прелестная нареченная.
– Когда же это будет? Не могу же я болтаться тут всю жизнь, сами понимаете, да и Пексниф тоже говорит - это ничего, что отец недавно умер; мы можем обвенчаться и здесь, без всякого шума; а раз я остался совсем один, то и соседи поймут, что надо было поскорее взять жену в дом, особенно такую, которую отец знал. А старый хрыч (то есть мой дядюшка) не будет вставлять палки в колеса, на чем бы мы ни порешили, он еще нынче утром говорил Пекснифу, что если вам это по душе, то он не против. Так что, Мэл, - спросил Джонас, снова отваживаясь ее обнять, - когда же это будет?
– Ну вот еще, надоело!
– воскликнула Мерри.
– Вам надоело, а мне нет, - сказал Джонас.
– Что вы скажете насчет будущей недели?
– Насчет будущей недели! Если б вы сказали через три месяца, я бы и то подивилась вашему нахальству.
– А я и не говорил через три месяца, - возразил Джонас.
– Я сказал через неделю.
– В таком случае я говорю нет, - воскликнула мисс Мерри, отталкивая его и вставая, - только не на будущей неделе. Этого не будет до тех пор, пока я сама не захочу, а я еще, может быть, целый год не захочу. Вот вам!
Он поднял глаза и посмотрел на нее так же мрачно, как смотрел на Тома Пинча, но сдержался и не ответил.
– Никакое чучело с пластырем на глазу не может мне приказывать и решать за меня, - сказала Мерри.
– Вот вам!
И все-таки мистер Джонас сдержался и не ответил.
– В будущем месяце, это уж самое раннее; назначать день я подожду еще до завтра; а если вам не нравится, то и никогда этого не будет, - сказала Мерри, - а если вы не перестанете ходить за мной по пятам и не оставите меня в покое, то и совсем этого не будет. Вот вам! И если вы не будете слушаться и делать все, что я вам велю, то и совсем никогда этого не будет. Так что не ходите за мной по пятам. Вот вам, чучело!
С этими словами она ускользнула от него и скрылась за деревьями.
– Ей-богу, сударыня, - сказал Джонас, глядя ей вслед и раскусывая соломинку с такой силой, что она вся рассыпалась впрах, - я вам это припомню, когда вы будете замужем! Сейчас еще ладно, как-нибудь потерпим пока что, и вы это тоже понимаете, а потом я вам отплачу с лихвой. Ну и скучища же адская сидеть тут одному. Я всегда терпеть не мог старых, заброшенных кладбищ.
Как только он свернул в аллею, мисс Мерри, которая уже ушла далеко вперед, вдруг оглянулась.
– Ага!
– сказал Джонас с мрачной улыбкой и кивком головы, которые предназначались не ей.
– Пользуйтесь временем, пока оно не ушло. Убирайте сено, пока солнце светит. Поступайте по-своему, покуда это еще в вашей власти, сударыня!
ГЛАВА XXV
отчасти профессиональная; сообщает читателю ценные сведения относительно того, как надо ухаживать за больными
Мистера Моулда окружали его домашние божества. Он наслаждался отдыхом в лоне своего семейства и взирал на всех спокойно и благожелательно. День стоял душный, окно было открыто, и потому ноги мистера Моулда покоились на подоконнике, а спина опиралась на ставень. На блестящую лысину мистера Моулда был накинут платок, в защиту от мух. Комната благоухала пуншем, и на маленьком столике под руками у мистера Моудда стоял бокал этого усладительного напитка, смешанный так искусно, что глаз мистера Моулда, заглядывая в холодный прозрачный пунш, встречался с другим глазом, который спокойно взирал на него из-за сочной лимонной корочки, мерцая, как звезда.
В самой глубине Сити, в районе Чипсайда *, стояло заведение мистера Моулда. Его гарем - иначе говоря, жилая комната, она же гостиная миссис Моулд - был расположен над маленькой конторой, примыкавшей к мастерской, и выходил окнами на небольшое тенистое кладбище. В этом внутреннем покое и сидел теперь мистер Моулд, безмятежно глядя на свой пунш и на своих домашних. А если на какую-нибудь минуту он отрывался от всех этих приятностей для более широкой перспективы, чтобы потом вернуться к ним с новым интересом, его влажный взор, подобно солнечному лучу, проникал сквозь идиллическую завесу турецких бобов, которые вились перед окном по веревочкам, - и тогда он созерцал могилы оком художника.