Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы XXVII-LIV)
Шрифт:
– Но сегодня им не следует этого знать, милая моя душенька, - сказал Марк, - так что заприте дом и разведите посильней огонь на кухне; а когда все будет готово, поставьте свечу на окно - и мы войдем. Еще один! Хочется послушать про старых друзей. Вы мне расскажете про них, правда? Про мистера Пинча, и про мясникову собаку на углу, и про терьера через дорогу, и про колесника, и про всех остальных. Когда я нынче в первый раз увидел церковь, я думал, что жив не буду, что одна колокольня меня прикончит. Еще один! Не желаете? Ну, хоть самый маленький напоследок!
– Довольно с вас, я думаю, - сказала хозяйка.
– Подите вы прочь с вашими иностранными замашками!
– Какие ж они иностранные,
– воскликнул Марк. Английские, как устрицы, вот именно! Еще один, ведь это наш, английский, в знак уважения к стране, где мы живем! Этот между нами не считается, сами понимаете, - говорил мистер Тэпли.
– Я не вас теперь целую, заметьте. Я побывал среди патриотов. Я целую свою родину.
Было бы несправедливо придираться к проявлению патриотизма, которым он сопровождал это объяснение, и находить его холодным или равнодушным. В полной мере выразив свои национальные чувства, он поторопился к Мартину, а миссис Льюпин, сильно волнуясь и суетясь, стала готовиться к их приему.
Компания посетителей скоро высыпала в беспорядке из дверей, уверяя друг друга, что часы "Дракона" спешат на полчаса и что это, должно быть, гром на них так подействовал. Как ни надоело дожидаться Мартину и Марку, как ни промокли они и ни устали, оба приятеля были очень рады видеть эти давно знакомые лица и с любовным вниманием смотрели, как посетители выходят из дома и проходят мимо, совсем рядом с ними.
– Вон старик портной, Марк!
– прошептал Мартин.
– Вон он идет, сэр! Ноги у него стали еще кривее прежнего; правда, сэр? Настолько кривей, мне кажется, что теперь у него между ног можно прокатить большой бочонок, а когда мы с вами его знали, проходил только маленький. Вон и Сэм идет, сэр.
– Да, верно!
– воскликнул Мартин.
– Сэм, конюх. Любопытно было бы знать, жива ли еще та лошадь у Пекснифа?
– И сомневаться нечего, сэр, - возразил Марк.
– Это такого рода скотина, сэр, что долго еще будет таскаться по свету одер одром и, наконец, попадет в газеты под заголовком: "Необыкновенный пример живучести в четвероногом". Как будто она была когда-нибудь жива по-настоящему, так чтоб стоило об этом разговаривать! А вот и пономарь, сэр, как всегда - пьяный вдребезги.
– Вижу!
– смеясь, сказал Мартин.
– Но, честное слово, как же вы промокли, Марк!
– Я промок? А о себе вы как полагаете, сэр?
– Ну, все же не настолько, - сказал его спутник с озабоченным видом. Я же вам говорил, Марк, чтобы вы не держались с подветренной стороны, а почаще менялись со мной местами. Дождь все время поливает вас, с тех пор как начался.
– Вы не знаете, до чего мне приятно, сэр, - сказал Марк после недолгого молчания, - не сочтите это за дерзость, - до чего приятно слышать, что вы говорите так необыкновенно внимательно; я, конечно, не собираюсь вас слушаться ни за что, но с тех пор, как я свалился больной в Эдеме, вы совсем переменились.
– Ах, Марк, - вздохнул Мартин, - чем меньше мы будем об этом говорить, тем лучше! Не свечу ли я вижу там?
– Так и есть, свеча!
– воскликнул Марк.
– Господь с ней, какая же миссис Льюпин проворная! Идемте, сэр.
Неразбавленные вина, хорошие постели и отличная кормежка для людей и животных.
Огонь на кухне пылал ярко и буйно, стол был накрыт, чайник кипел; туфли были на месте, машинка для снимания сапог тоже; ломти ветчины жарились на рашпере; пяток яиц шипел на сковородке; полнокровная бутылка шерри-бренди перемигивалась с кувшином пенистого пива; всякие деликатесы свешивались с балок, так что казалось, стоит раскрыть рот - и что-нибудь отменно сочное и вкусное только обрадуется предлогу в него свалиться.
Миссис Льюпин, которая
Невозможно было удержаться - даже бесплотный дух и тот ее обнял бы. А так как в этом отношении люди ведут себя одинаково и у Атлантического океана и у Красного моря, Мартин немедленно ее обнял. Мистер Тэпли очень степенно последовал его примеру (как будто это была совершенная новость, до сих пор не приходившая ему в голову).
– Вот уж никогда не думала!
– сказала миссис Льюпин, поправляя чепчик и смеясь от всей души и в то же время смущенно краснея.
– Хотя я часто говаривала, что молодые люди мистера Пекснифа - это душа "Дракона" и что без них было бы скучно здесь жить, все же я никогда не думала, разумеется, что кто-нибудь из них позволит себе такую вольность, как вы, мистер Мартин! А еще того меньше - что я не рассержусь на него, а наоборот, буду рада первой обнять его на родине, после возвращения из Америки вместе с Марком Тэпли...
– В качестве его друга, миссис Льюпин, - вмешался Мартин.
– В качестве его друга, - повторила хозяйка, видимо довольная таким отличием, однако подавая мистеру Тэпли знак вилкой оставаться на почтительном расстоянии.
– Вот уж никогда не думала! А еще того меньше, что мне придется рассказывать о таких переменах, о каких я вам расскажу после ужина!
– Боже мой!
– воскликнул Мартин, бледнея.
– О каких переменах?
– Она, - сказала хозяйка, - совсем здорова и теперь находится у мистера Пекснифа. О ней вам вовсе не нужно тревожиться. Лучше нее вам на всем свете не найти невесты. К чему ходить вокруг да около или делать из этого тайну, не правда ли?
– прибавила миссис Льюпин.
– Я все знаю, как видите!
– Доброе мое создание, - ответил Мартин, - вы именно тот человек, которому и следует все знать. Мне в высшей степени приятно думать, что вы знаете все. Но на какие же перемены вы намекаете? Кто-нибудь умер?
– Нет, нет!
– сказала хозяйка.
– Ничего такого не случилось. Но больше я вам не скажу ни единого слова, пока вы не поужинаете. Задайте хоть сотню вопросов, я ни на один не отвечу.
Она говорила так решительно, что им не оставалось ничего другого, как только поужинать возможно скорее; и так как они прошли много миль и постились с самой середины дня, то им не пришлось особенно приневоливать себя, налегая на съестное. Ужин занял гораздо больше времени, чем можно было ожидать; ибо не раз, когда они думали, что все уже кончено, миссис Льюпин торжествующе доказывала им ошибочность такого предположения. Однако с течением времени, повинуясь природе, они отступили. Вытянув перед кухонным очагом ноги, обутые в туфли (что было удивительно приятно в такую сырую и холодную ночь), и с невольным восхищением любуясь ямочками на щеках цветущей, жизнерадостной хозяйки и тем, как огонь очага светится в ее глазах и поблескивает на черных как смоль волосах, они притихли и стали ее слушать.
Не однажды изумленные восклицания прерывали ее рассказ о том, как мистер Пексниф расстался со своими дочерьми и как этот добродетельный человек расстался с мистером Пинчем. Но все это было ничто по сравнению с негодующими восклицаниями Мартина, когда она рассказала о том, что стало предметом пересудов во всем околотке: как мистер Пексниф совершенно завладел душой и телом старого мистера Чезлвита и какую высокую честь он предназначал для Мэри. При этом сообщении туфли мгновенно слетели с ног Мартина, и он принялся натягивать мокрые сапоги, охваченный тем неясным стремлением куда-то немедленно бежать и что-то с кем-то сделать, которое является первым предохранительным клапаном у вспыльчивых людей.