Жизнь и приключения Заморыша
Шрифт:
– Ну что ж, раз ты сам признаешься, то незачем и время тратить на опрос. Ставлю тебе единицу.
Он обмакнул перо в чернила, но ставить отметку в журнале не спешил, видно, ждал, что я скажу.
И я сказал так, будто советовался с ним, какую правильнее поставить мне отметку:
– Единицы, наверно, мало: все-таки я два часа зубрил. Да вы меня, на всякий случай, спросите, Лев Савельевич.
Учитель взял в руку свою длинную, бороду, засунул кончик ее в рот. Пожевав бороду, он сказал:
– Хорошо, Мимоходенко, я проверю, чего ты достиг за два часа зубрежки без любви к предмету. Но прежде ответь мне на такой вопрос: представь себе, что ты идешь по улице... Да, по улице...
Все с любопытством ждали, что сегодня придумал Лев Савельевич, чтобы потешиться надо мной. По голосу учителя я, конечно, догадывался, что вопрос, который он мне задаст, будет каверзный.
– Так вот, ты идешь по улице... Представил это себе?
– Нет, Лев Савельевич, еще не представил.
– Почему?
– Да вы же не сказали, по какой: по Петропавловской, по Ярмарочной или по Приморской.
– Все равно, по улице вообще.
– Как же все равно? На Петропавловской дома большие и магазинов не счесть, зато деревьев почти совсем нету, а на Ярмарочной тополи растут, зато дома маленькие.
– Ну хорошо, пусть будет по Петропавловской. Представил?
– Теперь представил.
– Вот идешь ты и видишь: стоит на тротуаре лоток. Представил?
– В каком же это месте - лоток?
– Ну, скажем, около музыкального магазина Когеля.
– Там, Лев Савельевич, лотки никогда не стоят. Лотки дальше, около магазина Арбузова.
– Ладно, пусть около Арбузова, - согласился Лев Савельевич.
– И вот ты видишь лоток, а на лотке халву.
Мальчишки разводят руками так, будто растягивают резиновую ленточку: тяни, мол, тяни. И я тяну.
– А какая халва, Лев Савельевич? Медовая или сахарная?
– Допустим, сахарная. Представил?
– С орехами или без орехов?
– Скажем, с орехами. Представил?
Я прикрыл глаза и так стоял до тех пор, пока Лев Савельевич не сказал:
– Ну?
– Представил, Лев Савельевич.
– Хорошо. Вот и ответь мне, Мимоходенко, как ты поступишь: пройдешь мимо лотка или остановишься и поглазеешь?
Я вздохнул:
– Чего ж глазеть, Лев Савельевич! Денег-то все равно нету.
– Значит, пройдешь мимо?
– Мимо, Лев Савельевич.
– А если б в кармане у тебя медяки звенели? Остановился б?
– Тогда б, конечно, остановился.
– Ага! Остановился б!
– торжествующе вскричал учитель.
– Остановился б! Так какой же ты после этого Мимоходенко, если не мимо проходишь, а останавливаешься около каждого лотка с халвой?!
Довольный своей выдумкой, учитель тоненько, с взвизгиванием, смеется. Смеется и весь класс. Сбитый с толку, я молчу.
Вдоволь насмеявшись, учитель сказал:
– А теперь просклоняй мне по-церковнославянски слово "раб". Послушаем, что у тебя получается, когда ты зубришь без должной любви к предмету.
Я взял мел и точно, как напечатано в церковнославянской грамматике, написал на доске слово "раб" во всех падежах, даже ударение поставил над "е" в форме звательного падежа. Пока я писал, Лев Савельевич жевал бороду и косился на доску.
– Так, правильно. Рабе. Именно рабе. Что ж, Мимоходенко, поставлю тебе тройку с минусом. Поставил бы тебе пять, но две единицы высчитываю из оценки за нелюбовь к предмету, а минус ставлю в назидание, дабы ты впредь с должным чувством относился к языку, на котором совершали богослужение еще наши далекие предки.
– Адам и Ева, - вставил верзила Степка Лягушкин, желая показать свой знания.
– Адам и Ева, - машинально повторил Лев Савельевич, но тут же спохватился и назвал Степку дураком.
Вписав в журнал тройку с длинным и толстым, как бревно, минусом, учитель ласково сказал:
– Ну как, Мимоходенко, ты доволен? Правильно я тебе поставил оценку?
– Правильно, Лев Савельевич, - ответил я с удовольствием.
– Все-таки три с минусом это же не три с двумя минусами, правда?
– Постой, постой!
– потянулся опять за ручкой Лев Савельевич.
– Именно с двумя! Второй минус за то, что ты, негодяй, осмеливаешься говорить со мной, как равный с равным.
Но тут весь класс как мог стал на мою защиту:
– Лев Савельевич! Это же не потому! Лев Савельевич, это ж потому, что он у нас немножко пристукнутый! Лев Савельевич, не ставьте ему второго минуса!
Раздался звонок, и учитель, еще раз укусив бороду, вышел из класса.
Только Николай Петрович, тот добрый учитель, который принимал меня в приготовительный класс, время от времени ставил мне четверки, но Николая Петровича в нашем училище уже три года нет, а все остальные учителя, как бы хорошо я ни ответил, никогда мне больше тройки не ставили. Почему не знаю. Может, потому, что я щуплый, как цыпленок, и младше всех в классе.
Как же такому ставить четверку? Вот Алексей Васильевич - тот мог бы и мне поставить четыре, но он редко опрашивает учеников.
Меня еще ни разу не спрашивал: так у меня по истории никакой отметки и не стоит.
В перемену ко мне подошел круглоголовый, плотный Илька Гиря.
Он хлопнул меня по спине и сказал:
– Молодец, Заморыш! Здорово растянул разговор. Если бы не ты, стоять бы мне сегодня истуканом у доски: у меня от того "рабе" язык вроде суконного делается.
– Он хитровато подмигнул мне: - Задачи решил?