Жизнь Николая Клюева
Шрифт:
Я как-то зашел к Клюеву. Клетушка оказалась номером Отель де Франс, с цельным ковром и широкой турецкой тахтой. Клюев сидел на тахте, при воротничке и галстуке, и читал Гейне в подлиннике.
– Маракую малость по-басурманскому, – заметил он мой удивленный взгляд. – Маракую малость. Только не лежит душа. Наши соловьи голосистей, ох, голосистей...
Да что ж это я, – взволновался он, – дорогого гостя как принимаю. Садись, сынок, садись, голубь. Чем угощать прикажешь? Чаю не пью, табаку не курю, пряника медового не припас. А то, – он подмигнул, – если не торопишься, может, пополудничаем вместе. Есть тут один трактирчик. Хозяин хороший человек, хоть и француз. Тут, за углом. Альбертом зовут.
Я не торопился.
– Ну, вот и ладно, ну, вот и чудесно – сейчас обряжусь...
– Зачем же вам переодеваться?
– Что ты, что ты – разве можно? Собаки засмеют. Обожди минутку – я духом.
Из-за ширмы он вышел в поддевке, смазных сапогах и малиновой рубашке.
– Ну, вот – так-то лучше!
– Да ведь в ресторан в таком виде как раз и не пустят.
– В общую и не просимся. Куда нам, мужичкам, промеж господ? Знай, сверчок, свой шесток. А мы не в общем, мы в клетушку-комнатушку, отдельный то есть. Туда и нам можно...».
Кто же был он в действительности? Носитель «народной души», пришедший из «молитвенных чаш и молелен Севера» (слова Андрея Белого)? «Народный поэт» сектантского уклона (как думал, например, критик Иванов-Разумник)? «Земляной» и «кондовый» Микула, сказавший в литературе «свое русское древнее слово» (таким изобразила его Ольга Форш в романе «Сумасшедший корабль»)? Или все-таки «мужичок-травести», готовый с легкостью сменить поддевку и смазные сапоги на европейский «городской» костюм? Лукавый притворщик или одаренный актер? Искусный стилизатор или подлинный большой художник? Сказитель-«баян» или поэт-лирик? Мы постараемся ответить на эти вопросы.
Глава 1
ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ
С рожденья и до середины 1920-х годов Клюев был связан со своим родным краем – Олонецкой губернией, Олонией; здесь он появился на свет, рос и учился, жил то в одной, то в другой деревне, а с 1918 года по 1923-й – в уездном городе Вытегре.
Первые двадцать лет жизни Клюева представляют собой почти сплошное белое пятно: ни документами, ни свидетельствами современников мы не располагаем и вынуждены судить о детстве и юности поэта в основном по его собственным рассказам, относящимся к более позднему времени. Следовать за поэтом надлежит, однако, с крайней осторожностью.
Начнем с неопровержимых фактов. Дед, отец и сам Николай Алексеевич Клюев были приписаны к крестьянскому сословию деревни Мокеевская Введенской волости Кирилловского уезда Новгородской губернии, а проживали в Вытегорском уезде Олонецкой губернии, – утверждает А.К. Грунтов, первый биограф поэта. Им же установлена и точная дата рождения Клюева (10 октября 1884 года), обнаруженная в метрической книге Коштугской церкви Вытегорского уезда. Далее начинаются вопросы. Главный из них – место рождения Николая. В «деле», заведенном на Клюева в 1906 году, значится деревня Коштуги (встречаются также написания: Коштуга, Коштуг) Коштугской волости Вытегорского уезда Олонецкой губернии. А в протоколах допроса и иных документах следственных дел 1934-1937 годов Клюев назван, по месту «приписки» родителей, уроженцем деревни Мокеево (Макеево?) Введенской волости Кирилловского уезда Новгородской губернии.
Сложность вопроса в том, что деревни Коштуги как таковой на самом деле не было. Коштуги в то время – «общее название нескольких деревень, расположенных почти вплотную друг к другу» (из розысканий краеведа В.Н. Фирсова), принадлежавших как Коштугской волости Вытегорского уезда Олонецкой губернии, так и Оштинской волости Лодейнопольского уезда Новгородской губернии. Все они объединялись Коштугским приходом (наряду с административным делением существовало в старой России и другое – по церковным округам; при необходимом числе прихожан вокруг местного храма возникал приход, и к нему относились жители окрестных деревень независимо от волости, уезда и т. д.). Наиболее правильный вывод: родители Клюева, Алексей Тимофеевич и Прасковья Дмитриевна, проживали в то время, переезжая, возможно, из одной деревни в другую, близ границы Олонецкой и Новгородской губерний (по рекам Свири и Мегре),* [«...Родом я по матери прионежский, по отцу же из-за Свири реки, ныне Вологодской губ.» – сообщал о себе Клюев в одной из «автобиографий» (1925), и эти слова, по сути, – единственное свидетельство о родителях поэта, которое представляется более или менее достоверным] а будущий поэт появился на свет в одной из 18 деревень Коштугского прихода, а еще точней – в одной из деревень Коштугской волости Вытегорского уезда Олонецкой губернии.** [Ныне – Вологодская область] Родина Николая Клюева – олонецкая земля. Ответ же на вопрос, в какой именно деревне оказалась мать Николая в момент родов, так, видимо, и останется открытым. Сам Николай Клюев сделает в дальнейшем все возможное, чтобы затемнить свои подлинные истоки – как дату,*** [Клюев обычно преуменьшал свой возраст. Письменно он указывал, как правило, другой год рождения (1886 или 1887) и даже другое число (12-13 октября). В.А. Баталин (в 1920-е годы – студент-филолог, после войны – архимандрит Всеволод) рассказывал, что Клюев «не любил», когда пытались «уточнить его возраст» (неопубликованные записи).] так и место рождения.
«Коштугский приход (Олонецкой губернии), – сообщал в конце прошлого века тамошний учитель-краевед К. Филимонов, – занимает часть пространства Вытегорского и Лодейнопольского уездов, граничную черту между которыми составляет река Мегра, вытекающая из озера Мегрозера (Новгородской губернии); на правом берегу реки местность принадлежит к Вытегорскому уезду, а на левом – к Лодейнопольскому. Название свое Коштугский приход получил от имени речки Кошт, составляющей приток р. Мегры...». Из того же очерка узнаем, что жители села Коштуг отличаются набожностью, что ранее здесь обитали раскольники (Филипповская секта), почти полностью вытесненные к концу XIX столетия, что главное занятие коштугских жителей – хлебопашество, но в зимнее время они рубят лес, заготавливая дрова и бревна для отправки в Петербург, а также охотятся на глухаря (по-местному – «мошник»), рябчика или белку. Любят в Коштуге и повеселиться. «После Пасхи молодые парни и девушки почти каждый вечер собираются из окрестных деревень по вечерам в какую-нибудь одну деревню и там поют песни и танцуют под общепринятый деревенский инструмент – гармонику. Такие песни и танцы продолжаются почти до самого утра, и за это пение коштужане получили прозвание "краснопевов"». Спустя много лет в «песнях» и «былях» Клюева появится поэтическое описание «красовитого» деревенского праздника – «мирское столованьице», «гулянье круговитое» с его яркими разнообразными приметами:
Как у девушек-согревушек
Будут поднизи плетеные,
Сарафаны золоченые.
У дородных добрых молодцев –
Мигачей и залихватчиков,
Перелетных зорких кречетов,
Будут шапки с кистью до уха,
Опояски соловецкие,
Из семи шелков плетеные.
С Коштугской волостью Клюев, видимо, расстался еще в раннем детстве: в 1890-е годы его отец перебрался в деревню Желвачево Макачевской волости Вытегорского уезда (ныне – Вытегорский район Вологодской области),* [Деревня Желвачево (или Желвачева) находилась на реке Андоме в 36 верстах к северу от г. Вытегра. Подобно многим олонецким селениям, эта деревня состояла всего из нескольких крестьянских хозяйств. В 1873 г. она насчитывала 9 дворов с 53 жителями. В начале XX века число жителей в Желвачево уменьшилось до 45] получив там место сидельца в казенной винной лавке. До этого он служил урядником (низший чин в уездной полиции), а еще ранее – отбывал воинскую повинность в царской армии (в жандармском корпусе), где дослужился до фельдфебеля. Сохранилась фотография, на которой Клюев изображен вместе с отцом – крепким, рослым, уверенным в себе крестьянином. Летом 1916 года, познакомившись с А.Т. Клюевым в Петрограде, Есенин с восхищением писал Николаю Клюеву: «Вот натура – разве не богаче всех наших книг и прений? <...> Есть в нем, конечно, и много от дел мирских с поползновением на выгоду, но это отпадает, это и незаметно ему самому, жизнь его с первых шагов научила, чтоб не упасть, искать видимой опоры. Он знает интуитивно, что, когда у старого волка выпадут зубы, бороться ему будет нечем, и он должен помереть с голоду... Нравится мне он».
О матери Клюева следует сказать особо, хотя сведения, коими мы располагаем, чрезвычайно скудны. Она родилась приблизительно в 1855 году и, по свидетельству помнивших ее вытегорских старожилов, была женщиной высокого роста, всегда одетой в платье темного цвета, с черной косынкой на голове. Отличалась мягким, приветливым нравом. Клюев обожал свою мать, называл ее «былинщицей», «песельницей» и никогда не забывал отметить, что именно она обучила его «грамоте, песенному складу и всякой словесной мудрости». Однако образ матери, вырастающий в рассказах Клюева, сильно стилизован. Он создавался уже в 1910-е годы, когда стало распространяться представление о Клюеве как о потомке вождей и «страдальцев» русского раскола. Повествованием о матери Клюев пытался обосновать и удостоверить свою родовую причастность к «праотцам» – старообрядцам. Поэтому, говоря о ней, ему было, например, важно упомянуть про ее «жгучую» духовность раскольничьего склада. «Глядит, бывало, мне в межбровья взглядом, и весь облик у нее страстотерпный, диавола побеждающий...». В одном из своих «автобиографических» очерков (1920-е годы) Клюев в свойственном ему «узорчатом» стиле рассказывал:
«Родительница моя была садовая, а не лесная, по чину серафимовского православия. Отроковицей видение ей было: дуб малиновый, а на нем птица в женьчужном <так! – К.А.> оплечье с ликом Пятницы Параскевы <...>* [Параскева Пятница – великомученица, день которой, по православному календарю, отмечается 28 октября. Клюев чтил Параскеву в память о своей матери, Прасковье Дмитриевне]. С того часа прилепилась родительница моя ко всякой речи, в которой звон цветет знаменный, крюковой, скрытный, столбовой... Памятовала она несколько тысяч словесных гнезд стихами и полууставно; знала Лебедя и Розу из Шестокрыла, Новый Маргарит – перевод с языка черных христиан,** [«Новый Маргарит» – избранные сочинения византийского писателя-проповедника Иоанна Златоуста (IV век), изданные князем А.М. Курбским во второй половине XVI века] песнь искупителя Петра III, о Христовых пришествиях из книги латынской удивительной, огненные письмена протопопа Аввакума, индийское Евангелие и много другого, что потайно осоляет народную душу – слово, сон, молитву, что осолило и меня до костей, до преисподних глубин моего духа и песни...».