Жизнь Николая Клюева
Шрифт:
Перечень этих имен и названий, относящихся к древней и отчасти «потаенной» литературе, в большей степени отражает, видимо, духовный мир самого Клюева, нежели его матери. Поэт не раз пытался представить ее носительницей той культуры, которой он последовательно овладевал сам, но отнюдь не в детстве, а позднее – уже в зрелые годы. Конечно, старообрядческие корни семьи Клюевых – факт вполне правдоподобный; хорошо известно, что русский Север, начиная с XVII века, был густо заселен раскольниками. Однако настойчивое стремление Клюева изобразить себя духовным наследником «древлего благочестия», соединить себя чуть ли не кровными узами с вождями старообрядчества (с самим Аввакумом, с братьями Денисовыми, основателями известного «обшежительства» на реке Выг, и др.) – все это говорит
В очерке «Праотцы» Клюев «уточняет»:
«И еще говаривала мне моя родительница не однажды, что дед мой Митрий Андреянович северному Ерусалиму, иже на реце Выге, верным слугой был. <...> Чтил дед мой своего отца (а моего прадеда) Андреяна как выходца и страдальца выгорецкого. Сам же мой дед был древлему благочестию стеной нерушимой». Рассказы Клюева о «праотцах», если даже они и зиждутся на какой-то основе, относятся, несомненно, к его художественным вымыслам.
Смерть матери в ноябре 1913 года была для Клюева страшным ударом. Ее памяти посвящены «Избяные песни» – одна из вершин зрелой поэзии Клюева. Замечательные (при всей их «литературности») строки о матери находим и в очерке Клюева «Гагарья судьбина»:
«Жизнь на родимых гнездах, под олонецкими берестяными звездами, дала мне песни, строила сны святые, неколебимые, как сама земля.
Старела мамушка, почернел от свечных восковых капелей памятный часовник. Мамушка пела уже не песни мира, а строгие стихиры о реке огненной, о грозных трубных архангелах, о воскресении телес оправданных. За пять недель до своей смерти мамушка ходила на погост отметать поклоны Пятнице-Параскеве, насладиться светом тихим, киноварным Исусом, попирающим врата адовы, апосля того показать старосте церковному, где похоронить ее надо, чтобы звон порхался в могильном песочке, чтобы место без лужи было. И тысячецветник белый, непорочный из сердца ее и из песенных губ вырос.
Мне же она день и час сказала, когда за ее душой ангелы с серебряным блюдом придут. Ноябрь щипал небесного лебедя, осыпал избу сивым неслышным пухом. А как душе мамушкиной выдти, сходился вихрь на деревне. <...>
Мамушка лежала помолодевшая, с неприкосновенным светом на лице. Так умирают святые, лебеди на озерах, богородицына трава в оленьем родном бору... Мои «Избяные песни» отображают мое великое сиротство и святыню – мать. Избяной рай остался без привратника; в него поселились пестрые сирины моих новых дум и черная сова моей неизглаголанной печали. Годы не осушили моих глаз, не размыкали моего безмерного сиротства. Я – сирота до гроба и живу в звонком напряжении: вот, вот заржет золотой конь у моего крыльца – гостинец Оттуда – мамушкин вестник.
Все, что я писал и напишу, я считаю только лишь мысленным сором и ни во что почитаю мои писательские заслуги. <...> Тысячи стихов моих ли или тех поэтов, которых я знаю в России, не стоят одного распевца моей светлой матери».
А.К. Грунтов полагает, что мать и отец Клюева были грамотными людьми, поскольку в доме их в Желвачево находилось «немало старопечатных и рукописных книг». Возможно, что так и было. Но нельзя не вспомнить, что сам Клюев в 1911 году с горечью жаловался на малограмотность родителей, не понимающих «ни музыкальной души, ни призвания своего "Николеньки"». Думается, что взаимоотношения Клюева с родителями, даже с матерью, были на самом деле не столь безмятежными.
У Клюевых было трое детей: кроме Николая (младшего) – сын Петр и дочь Клавдия. О Петре Клюеве известно, что он учился в Вытегре, затем стал чиновником почтово-телеграфного ведомства, служил в Кронштадте, а после Октябрьской революции – в Вытегре. В своей статье «Северное сияние» (1912) И.П. Брихничев рассказывал (разумеется, со слов самого Клюева), что родителям поэта «был более дорог другой сын, правда, ничем не выдающийся, но хорошо сравнительно устроившийся – по-земному...».
Сестра поэта, Клавдия, также училась в Вытегре, работала затем сельской учительницей и приблизительно в 1909-1910 годах вышла замуж за своего земляка Василия Расщеперина и уехала с ним в Петербург. Василий работал на судоремонтном Адмиралтейском
Напрашивается вывод, что семья Клюева, и тем более будущий поэт, не имела прямого отношения ни к земледелию, ни к какому-либо другому крестьянскому труду. Это немаловажное обстоятельство впервые подметил А.К. Грунтов. «Трудно предположить, – писал он, – что семья Клюевых занималась крестьянством в полном понимании этого слова. Возможно, была корова, куры, две-три овцы. Садили картофель, овощи на приусадебном участке, возможно, арендовали покосы для заготовки сена и только. Возможно, что и этих в должном объеме с<ельско>-х<озяйственных> работ не велось в хозяйстве семьи Клюевых. Легенда о том, что Н.А. Клюев – крестьянин в дословном смысле этого понятия, неверна. <...> Можно допустить, что Н.А. Клюеву не были чужды крестьянские с<ельские> работы и он в какой-то мере занимался ими, но это не было его основным занятием и источником его существования».
Мы не знаем, как часто бывал в Желвачево, где держал винную лавку его отец. Во всяком случае, в начале 1890-х годов он чаще жил в Вытегре. По свидетельству вытегорских старожилов, Клюевы имели в Вытегре собственный дом, принадлежавший деду Николая – Тимофею Клюеву. С открытием в 1811 году Мариинской системы этот небольшой уездный городок – благодаря своему выгодному положению на берегах реки Вытегры – начал быстро развиваться; в конце XIX века его население составляло около 5000 человек. В городе были: учительская семинария, женская прогимназия (в ней училась Клавдия Клюева), приходское училище, несколько православных церквей. Со временем жизнь в Вытегре все более приобретала торговый, купеческо-мещанский характер. Город строился, совершенствовалась Мариинская система, на пристани грузились и разгружались суда с товарами, шла бойкая торговля на базарах и ярмарках, работали местные заводы: лесопильный, кирпичный, пивоваренный. Культурная жизнь Вытегры протекала более скромно; по-настоящему образованных людей в городе было немного. (Впрочем, в 1889-1892 годах в местной семинарии учительствовал Ф.К. Тетерников – будущий писатель Федор Сологуб).
Согласно сведениям, выявленным А.К. Грунтовым, Николай Клюев учился в церковно-приходской школе, а затем в двухклассном городском училище. Это подтвердил, в частности, один из вытегорских старожилов, В.П. Морозов, который в свое время сидел с Клюевым на одной парте. Попутно В.П. Морозов отметил, что уже в школьные годы Клюев выделялся среди прочих учеников «разными странностями». После окончания училища Клюев обучался якобы в Петрозаводской фельдшерской школе, но спустя год был отчислен по состоянию здоровья. Все эти данные требуют дополнительных уточнений. Сам же Клюев неохотно делился воспоминаниями о своих «университетах».* [Заполняя весной 1925 г. анкету для Всероссийского Союза поэтов, Клюев – видимо, не без умысла – в графе «образование» написал: «Нисшее <так! – К.А.>, языков не знаю»].
В ряду биографических фактов, не нашедших до сих пор подтверждения, особое место занимает пребывание Клюева на Соловках, где он якобы «спасался», надев на себя «девятифунтовые вериги». Об этом событии своей жизни Клюев не раз упоминал как о бесспорном. В 1912 году Брихничев писал со слов Клюева:
«Совсем юным, молоденьким и чистым, попадает поэт в качестве послушника в Соловецкий монастырь, где и проводит несколько лет». В 1916 году Клюев рассказывал о своей жизни в Соловецком монастыре известному историку литературы П.Н. Сакулину. «Ноги у меня, – писал Клюев в 1919 году в статье «Сорок два гвоздя», – удрученные соловецким тысячепоклонным правилом, и телеса верижные...». Но всего подробней и поэтичней описал Клюев свое пребывание (возможно, мнимое) на Соловках в очерке «Гагарья судьбина»: