Жизнь Николая Клюева
Шрифт:
Толстой сидел на скамеечке, под веревкой, на которой были развешаны поразившие меня своей огромностью синие штаны.
Кое-как разговорились. <...> Я подвинулся поближе и по обычаю радений, когда досада нападает на людей, стал нараспев читать стих: «На горе, горе Сионской...», один из моих самых ранних Давидовых псалмов. Толстой внимательно слушал, глаза его стали ласковы, а когда заговорил, то голос его стал повеселевшим: «Вот это настоящее... Неужели сам сочиняет?..»
Больше мы ничего не добились от Толстого. Он пошел куда-то вдоль дома... На дворе ругалась какая-то толстая баба с полным подойником молока, откуда-то тянуло вкусным предобеденным духом, за окнами стучали тарелками... И огромным синим парусом сердито надувались растянутые на веревке штаны.
Старые корабельщики со слезами на глазах, без шапок шли через
Мир Толстому! Наши корабли плывут и без него».
Итак, все, что касается первых двадцати лет жизни Клюева, покрыто туманом, сомнительно, неопределенно. Возможно, из рассказов Клюева о себе удастся когда-нибудь извлечь и крупицы правды. Но в общих очертаниях истоки его биографии вырисовываются уже и теперь. Ясно, например, что Клюев с самой ранней юности был человеком религиозного склада. «Поэт исключительно религиозен», – писал о Клюеве Брихничев в 1912 году; о том же свидетельствуют и письма Клюева к Блоку. Однако почти с уверенностью можно утверждать, что в жизни молодого Клюева преобладали не столько таинственные сношения с сектантами и описанные им позднее необыкновенные приключения, сколько грубые будни провинциальной российской действительности. А.К. Грунтов пишет, что Клюев уже в начале 1900-х годов «стал уходить на заработки в Петербург». По всей видимости, он ездил в Петербург с земляками-вытегорами, сбывавшими в столице рыбу или звериные шкурки. А его духовная жизнь, конечно, не сводилась к одному лишь религиозному чувству: юноша увлекался литературой, сам пытался писать стихи и был, кроме того, весьма чуток к приближающимся раскатам революционной грозы.
Глава 2
РЕВОЛЮЦИЯ 1905 ГОДА
О настроениях и взглядах Клюева в 1903-1904 годах позволяют судить его ранние стихотворения,* [В анкете Всероссийского Союза поэтов Клюев весной 1925 г. указал, что начал писать стихи «лет около двадцати от роду»] напечатанные в сборнике «Новые поэты» (СПб., 1904). Это – первая из известных публикаций Клюева. К сожалению, отсутствуют сведения, которые могли бы пролить свет на историю создания этого сборника, объединившего под своей обложкой стихи начинающих поэтов «из народа», на личность его издателя Н. Иванова и отношения между издателем и молодым олонецким поэтом.
Два помещенных в сборнике клюевских стихотворения – это горькие и весьма наивные сетования поэта, остро ощущавшего царящие в жизни разлад, неблагополучие, нарушение естественных связей между Природой и социальным миром. Человек угнетен, унижен, он носит «оковы рабские», охвачен «содомской злобой»; в его душе нет больше места для радости, красоты, любви. Единственное отдохновение для страдающего поэта – сближение с «вольной» и прекрасной Природой:
Я опять на просторе, на воле
И любуюсь красою небес.
…………………………….
В этом царстве зеленом природы
Не увидишь рыданий и слез.
Негодование и гнев поэта нарастают в его стихотворениях 1905 года, вызванных к жизни начавшейся в стране революцией. Они публиковались в сборниках «Народного кружка», который возглавлял П.А. Травин (1877-1942), участник «Суриковского литературно-музыкального кружка», состоявшего из писателей-«самородков». В течение 1905 года «Народным кружком» были подготовлены к изданию пять сборников: «Утро», «Волны», «Прибой», «Огни» и «Звон». Из них успели выйти в свет только первые три. Клюев участвовал в сборниках «Волны» и «Прибой», где были напечатаны пять его стихотворений. Два других стихотворения Клюева предназначались для сборника «Огни», так и не дошедшего до читателей. По сохранившемуся цензурному экземпляру видно, что в одном из стихотворений («Пусть я в лаптях, в сермяге серой...») цензором были вычеркнуты следующие строки: «Века насилья и невзгоды, Всевластье злобных палачей, Желанье пылкое свободы Не умертвят в груди моей», а также строка «Что к свету путь загородил». В другом стихотворении («Мужик») были вычеркнуты вторая, третья, четвертая строфы и последняя строка. Приводим его полный текст:
МУЖИК
Только станет светать – на работу
Мужичок торопливо идет, –
Про свою вековую заботу
Песню скорбную тихо поет:
«Эх ты, жизнь, наша долюшка злая,
Безответный удел мужика,
Ты откуда явилась, лихая,
Подневольная жизнь батрака?
Эх ты, поле, родимое поле,
Что я кровью своею полил,
Если б был я на радостной воле –
Я б тебя еще больше любил!
Да обрезаны соколу крылья,
Загорожены к свету пути,
Цепью тяжкою злого насилья
Силы скованы в мощной груди!»
……………………………..
Только станет светать – за рекою
Песню жалобно кто-то поет,
И звучит эта песня тоскою
И кому-то проклятия шлет.
Многое в стихах молодого Клюева напоминает творчество крестьянских поэтов XIX века (И. Никитина, И. Сурикова, С. Дрожжина) и их последователей, поэтов-«суриковцев». Муза этих поэтов была жалобной, заунывной. Основная тема их творчества – горемычная бедняцкая доля; ведущий мотив – безысходность. «Долюшка злая», «подневольная жизнь батрака» – эти и другие выражения Клюев как бы заимствует из словаря крестьянских поэтов. С другой стороны, молодой Клюев был, очевидно, знаком и с поэзией русского революционного народничества (Н.А. Морозов, П.Ф. Якубович), и с некрасовской традицией (Л.Н. Трефолев). Гневные бунтарские настроения усиливаются в его стихах 1905 года. Жалобная мужицкая песня начинает звучать угрожающе: «И кому-то проклятия шлет». Освобождение народа от векового рабства – этим благородным пафосом проникнуты клюевские стихотворения революционной поры. Поэт жаждет изменения жизни и верит, что оно свершится с приходом Революции.
Где вы, невинные, чистые,
Смелые духом борцы,
Родины звезды лучистые,
Доли народной певцы?
Родина, кровью облитая,
Ждет вас как светлого дня...
«Порывы кипучие», увлекающие поэта, особенно ощутимы в «Гимне свободе» («Друг друга обнимем в сегодняшний день...»). Однако важно отметить, что даже в 1905 году – в самый апогей революции – Клюев воспринимает ее не только как социальное, но и как религиозное обновление. Бунтарские устремления Клюева были направлены на осуществление его религиозных чаяний (в духе раннехристианских апостольских заветов). Революция представала Клюеву наступлением царства Божьего, а долгожданное освобождение крестьян от нищеты и рабства было для него равносильно воплощению христианского идеала – «братства». Это роднит Клюева с русскими сектантами, религиозность которых выражала, как правило, социальный протест. Молодой Клюев (независимо от того, насколько близок он был к тем или иным сектантским общинам) глубоко усвоил мятежный дух русского сектантства, его «антигосударственность» и «антицерковность». (К официальной церкви Клюев в те годы относился недоверчиво и «православным» себя просил не считать). Встречая «свободу», люди «братски» обнимают друг друга и – в изображении Клюева – наряду с новыми революционными песнями слагают и «новые молитвы» («Гимн свободе»). Эта черта – слияние мятежного и религиозного чувства – выражает основную направленность творчества молодого Клюева.
На революционные события Клюев откликнулся не только свободолюбивыми стихами. Активный сторонник «народного дела», поэт с головой погружается в пропагандистскую работу: на собраниях и крестьянских «сходах» призывает к неповиновению властям, разъясняет решения Всероссийского Крестьянского союза. Есть основания полагать, что в апреле 1905 года Николай Клюев был подвергнут обыску и привлечен к дознанию в связи с тем, что распространял среди служащих станции Кусково Московско-Нижегородской железной дороги прокламации революционного содержания; во всяком случае, из запроса, направленного год спустя олонецким жандармским ротмистром Павловым помощнику начальника Московского жандармского управления в Московском и Звенигородском уездах, явствует, что по этому делу привлекался «некто Клюев». Идет ли речь об одном и том же лице или о разных людях, – не установлено.
В конце 1905 – начале 1906 года Клюев неутомимо продолжает свою деятельность в родных местах – Вытегорском уезде Олонецкой губернии. В январе 1906 года за антиправительственную пропаганду Клюев был арестован и заключен в тюрьму. Четыре месяца (с 25 января по 26 мая) провел он в вытегорской уездной тюрьме, затем был переведен в Петрозаводск, где пробыл еще два месяца (до 26 июля). Это было его первое тюремное заключение.
«Впервые я сидел в остроге 18 годов от роду, – рассказывал Клюев в 1923 году, – безусый, тоненький, голосок с серебряной трещинкой. Начальство почитало меня опасным и «тайным». Когда перевозили из острога в губернскую тюрьму, то заковали меня в ножные кандалы. Плакал я, на цепи свои глядя. Через годы память о них сердце мне гложет...».