Жизнь Николая Клюева
Шрифт:
Таким образом, Клюеву было нетрудно понять, что именно волнует и мучает Блока; и он сразу же подхватил затронутую им злободневную тему. Блоковские сомнения, бесспорно, перекликались с собственными исканиями Клюева той поры. Нельзя, однако, не признать, что «инвективы» Клюева в этом письме (как и в некоторых последующих) – не только позиция, но и поза, занятая «человеком из народа». Хорошо понимая, чем вызван интерес Блока к нему, Клюев сознательно углубляет тему «несближения» и как бы самоутверждается за счет своей коренной принадлежности к «народу». Искренне обличая тот общественный слой, к которому от рождения принадлежал Блок, Клюев в известной мере играет и даже юродствует, впадая то в неоправданно высокомерный, то в болезненно уязвленный тон, то поучая и наставляя Блока, то вдруг подчеркивая свою
Блок поначалу не заметил этой игры Клюева и отнесся к его письмам с доверием. Рассуждения Клюева о «народе» и «господах» он счел настолько важными, что процитировал их в статье «Литературные итоги 1907 года». Очень остро воспринял Блок и содержащиеся в клюевском письме «угрозы». В начале января 1908 года Блока посетили Н.В. Недоброво, его знакомый по университету, и А.И. Белецкий, в то время – начинающий поэт. Похвалив стихи Белецкого, Блок задал вопрос: «Ну, а дальше что же?» После этого начал говорить, что «подходит «нам» конец, что идет новая интеллигенция, которая истребит «нас». И в заключение прочел прелюбопытное письмо от какого-то олонецкого мужика, из которого явствует, что где-то за 300 верст от железной дороги мужички читают стихи Блока, судят о них, сами сочиняют символические стихи и грозят русской интеллигенции отставкой, исповедуясь ей в ненависти и в неисцелимой тоске народной, проистекающей из сознания, что "без Вас нам еще не обойтись"» (запись в дневнике Н.В. Недоброво от 8 января 1908 года).
Бунтарское начало, преобладающее, как казалось Блоку, в «народной душе», связывалось в его представлении прежде всего с сектантством и старообрядчеством, тем более что интерес к этим группам чрезвычайно обострился в русском обществе. В поисках «нового религиозного сознания» к ним тянутся уже на рубеже столетий Мережковский и З.Н. Гиппиус. «И вот что еще надо бы узнать, – обращается Мережковский к П.П. Перцову в мае 1900 года, – нет ли в глубинах русского народа сил, отвечающих нам. Нам нужно по-новому, по-своему «идти в народ». <...> Несомненно, что что-то везде, во всех (даже в марксистах) совершается, зреет, и мы пойдем навстречу. И тогда переход к народу будет проще, естественнее – через сектантов».
Пройдет несколько лет, и интерес к сектантству и старообрядчеству, к их фольклору и быту, к русскому Северу («классическому» краю раскольников-староверов) вспыхнет с неудержимой силой. Литература и публицистика, начиная с 1906-1907 годов, как бы заново открывают для себя эти области, уже частично освоенные русскими писателями XIX столетия (П.И. Мельников (Андрей Печерский), Н.С. Лесков и др.). О сектантах и старообрядцах пишут теперь М.М. Пришвин, В.Д. Бонч-Бруевич, А.С. Пругавин (оба последних были крупными знатоками и исследователями русского сектантства). Увлеченный сектантскими песнопениями, К.Д. Бальмонт выпускает в 1900-е годы целые тома фольклорных стилизаций – сборники «Жар-птица» (1907), «Зеленый вертоград. Слова поцелуйные» (1909). Воссозданные поэтом «Раденья Белых Голубей» – характерный памятник настроений и вкусов межреволюционной эпохи. К сектантам, «в народ» уходят и герои некоторых современных романов: достаточно вспомнить «Серебряный голубь» Андрея Белого.
Этими же веяниями был захвачен и Блок. «Хочу заниматься русским расколом», – пишет он матери 20 сентября 1907 года. Далеко на Севере, в дремучих лесах, в скитах и срубах раскольников-староверов поэту видится «сжигающий Христос», несущий пламя всероссийского мятежа. «Тревожную поэзию его, – писал о Блоке Андрей Белый в 1909 году, – что-то сближает с русским сектантством». В статье «Литературные итоги 1907 года» сказано: «...в России растет одно грозное и огромное явление <...> Явление это – сектантство». Блок не сомневался, что именно сектанты и старообрядцы несут в себе огненное «аввакумовское» начало, что стихийный протест, зреющий в глубине народной, выплеснется однажды наружу. 27 ноября 1907 года Блок писал матери про «многомиллионный народ, который с XV века несет однообразную и упорную думу о боге (в сектантстве)». Вслед за этим Блок добавляет: «Письмо Клюева окончательно открыло глаза». Совершенно ясно, что уже тогда – в ноябре 1907 года – Клюев персонифицировал для Блока ту самую сектантскую, то есть религиозно-патриархальную
Посланцем этой «огненной», «аввакумовской» («народной»!) России и в какой-то мере ее пророком оказался для Блока после 1907 года именно Клюев. Очевидец блоковских метаний тех лет, С.М. Городецкий впоследствии утверждал, что «своеобразное народничество» Блока проявилось прежде всего в его переписке с Клюевым. «В Клюева он крепко поверил», – подчеркивал Городецкий. Общение с Клюевым было важным, подчас жизненно необходимым для Блока и в 1907-1908 годах, и позднее – в 1911 году. Клюев становится для него также эталоном честности и гражданственности, его мнением Блок поверяет собственные поступки. Примечательна, например, запись в дневнике Блока, сделанная 27 ноября 1911 года: «Дважды приходил студент, собирающий подписи на воззвании о ритуальных убийствах (составленном Короленкой). Я подписал. После этого – скребет, на душе тяжелое. Да, Клюев бы подписал, и я подписал – вот последнее».
Глубокое впечатление произвела на Блока статья Клюева, полученная им в сентябре 1908 года для пересылки во Францию В.С. Миролюбову. В статье (она называлась «С родного берега») говорилось о положении дел в олонецкой деревне, о растущем среди крестьян недовольстве, о приобщении их к политической борьбе. Бунтарские настроения крестьян, их «ненависть ко всякой власти предержащей» неотделимы, в изображении Клюева, от их религиозных чаяний. Слова «земля есть достояние всего народа» и «земля Божья» для Клюева равнозначны. Религиозность народа, по Клюеву, не препятствие для восприятия революционных идей, а напротив – «своего рода чистилище, где все ложное умирает, все же справедливое становится бессмертным».
Прочитав статью Клюева, Блок, прежде чем отослать ее Миролюбову во Францию, сделал с нее копию. В письме к Е.П. Иванову от 13 сентября 1908 года он назвал ее «документом огромной важности (о современной России – народной, конечно), который еще и еще утверждает меня в моих заветных думах и надеждах». Отдельные отрывки из статьи Клюева, в том числе – крамольные частушки крестьянской молодежи, Блок цитирует в своей статье «Стихия и культура» (декабрь 1908 года). Как верно заметил ученый-фольклорист В.Г. Базанов, еще более существенным, хотя и далеким откликом Блока на клюевскую статью является поэма «Двенадцать», где «разудалые песни <...> сливаются с музыкой Октябрьской революции». Отношение Блока к публицистике Клюева передают также его слова о том, что Клюев «пишет в прозе очень замечательные вещи».
С неизменным вниманием прислушивался Блок и к суждениям Клюева о своей поэзии. Последовательно проводя (и подчас заостряя) «народную» точку зрения, Клюев не стеснялся указывать Блоку на то, что, по мнению олонецкого поэта, было в блоковских стихах «интеллигентского». Он упорно продолжал играть на блоковском чувстве вины перед народом (и, стало быть, перед ним, Клюевым, тоже). Блок же, воспринимавший свою принадлежность к культуре как некий «грех», готов был заранее согласиться на любое обвинение, коль скоро оно исходило от носителя «народной души». Наиболее яркий пример – письмо Клюева, содержащее разбор книги «Земля в снегу» (1908). «Многие стихи из Вашей книги, – пишет Клюев, – похабны по существу, хотя наружно и прекрасны – сладкий яд в золотой, тонкой чеканки чаше, но кто вкусит от нее? Питье усохнет, золотой потир треснет, выветрится и станет прахом. Смело кричу Вам: не наполняйте чашу Духа своего трупным ядом самоуслаждения собственным я – я!»
Это одно из наиболее «обличительных» посланий Клюева к Блоку, обвиненному не только в индивидуализме («самоуслаждении»), но и барстве («Отдел «Вольные мысли» – мысли барина-дачника», – сказано у Клюева). Однако Блок отнесся к упрекам Клюева в высшей степени доверчиво. «Всего важнее для меня – то, что Клюев написал мне длинное письмо о «Земле в снегу», где упрекает меня в интеллигентской порнографии (не за всю книгу, конечно, но, например, за «Вольные мысли»). И я поверил ему в том, что даже я, ненавистник порнографии, подпал под ее влияние, будучи интеллигентом», – пишет Блок матери 2 ноября 1908 года. «Другому бы я не поверил так, как ему», – добавляет Блок.