Жизнь Николая Клюева
Шрифт:
«А в Соловках я жил по два раза. В самой обители жил больше года без паспорта, только по имени – это в первый раз; а во второй раз жил на Секирной горе. <...> Долго жил в избушке у озера, питался чем Бог послал: черникой, рыжиками; в мердушку плотицы попадут – уху сварю, похлебаю; лебеди дикие под самое оконце подплывали, из рук хлебные корочки брали <...>.
Вериги я на себе тогда носил девятифунтовые, по числу 9 небес, не тех, что видел ап<остол> Павел, а других. Без 400 земных поклонов дня не кончал. <...> Люди приходили ко мне, пахло от них миром мирским, нудой
Сохранилась и небольшая поэма Клюева «Соловки», опубликованная в 1989 году. Приводим из нее несколько строк:
Распрекрасный остров Соловецкий,
Лебединая Секир-гора,
Где церквушка рубленая клецки, –
Облачному ангелу – сестра.
Где учился я по кожаной триоди
Дум прибою, слов колоколам,
Величавой северной природе
Трепетно моляся по ночам...
Где впервые пономарь Авива
Мне поведал хвойным шепотком,
Как лепечет травка, шепчет ива
Над осенним розовым Христом.
Где и чему в действительности учился молодой Клюев? Об этом сегодня можно судить лишь предположительно. Уже на рубеже 1900-х и 1910-х годов Клюев поражал современников своей начитанностью, своими обширными познаниями в разных областях... Не приходится сомневаться, что и в юном, и в зрелом возрасте Клюев учился в основном самостоятельно, много читал, запоминал и обдумывал прочитанное. В своей статье, посвященной Клюеву, Брихничев подчеркивал, что поэт «систематического образования не получил, а своим необычайным духовным развитием обязан только себе, своей исключительной жажде знания». Кроме того, Брихничев высказал предположение (и оно представляется достоверным), что «на развитие поэта немало оказали влияние время от времени появлявшиеся в деревне ссыльные с Кавказа и других мест».
Одно из самых загадочных мест в биографии Клюева – его скитания в юности (после Соловков) по России, его пребывание в хлыстовском «корабле», его связи с сектантами. Вот что сообщал он о себе по этому поводу («Гагарья судьбина»):
«Раз под листопад пришел ко мне старец с Афона в сединах и ризах преподобнических, стал укором укорять меня, что не на правом я пути, что мне нужно во Христа облечься, Христовым хлебом стать и самому Христом* [То есть примкнуть к хлыстам («христам») – секте, возникшей в XVII веке как одно из ответвлений беспоповщины. Секта существовала в России в виде отдельных групп (Новый Израиль, Старый Израиль и др.) и подвергалась ожесточенным преследованиям со стороны властей] быть.
Поведал мне про дальние персидские земли, где серафимы с человеками брашно делят, и – многие другие тайны бабидов и христов персидских, духовидцев, пророков и братьев Розы и Креста на Руси.
Старец снял с меня вериги и бросил в озерный омут, а вместо креста нательного надел на меня образок из черного агата; по камню был вырезан треугольник и надпись, насколько я помню, «Шамаим», и еще что-то другое, чего я разобрать и понять в то время не мог.
Старец снял с себя рубашку, вынул из котомки портки и кафтанец легонький, и белую скуфейку, обрядил меня и тем же вечером привел на пароход
В городе Онеге, куда я со старцем приехал, в хорошем крашеном доме, где старец пристал, нас встретили два молодых мужика, годов по 35. Им старец сдал меня с наказом ублажать меня и грубым словом не находить.
Братья-голуби разными дорогами до Волги, а потом трешкотами и пароходами привезли меня, почитай, в конец России, в Самарскую губ<ернию>.
Там жил я, почитай, два года царем Давидом большого Золотого Корабля белых голубей-христов. Я был тогда молоденький, тонкоплечий, ликом бел, голос имел заливчатый, усладный».
В этом же очерке Клюев утверждал, что бывал на Кавказе, где виделся «с разными тайными людьми», что исходил всю Россию с севера на юг, от Норвегии до Персии: «От норвежских берегов до Усть-Цильмы,* [Поселок, расположенный при впадении реки Цильмы в Печору] от Соловков до персидских оазисов знакомы мне журавиные пути». В этих странствиях, подчеркивал Клюев, и следует искать истоки его «народной» поэзии. «Плавни Ледовитого океана, соловецкие дебри и леса Беломорья открыли мне нетленные клады народного духа: слова, песни и молитвы. Познал я, что невидимый народный Иерусалим – не сказка, а близкая и самая родимая подлинность, познал я, что кроме видимого устройства жизни русского народа как государства или вообще человеческого общества существует тайная, скрытая от гордых взоров иерархия, церковь невидимая – Святая Русь...»
«Клюев любил расцвечивать свою биографию яркими, но вымышленными эпизодами и часто «дурачил» своих слушателей», – подчеркивал А.К. Грунтов. Думается, что это был более сложный процесс. Рассказы Клюева о себе – не сплошной вымысел; в них, как можно предположить, причудливым образом соединяются и факты, и фантазия. Используя, возможно, отдельные подлинные события, Клюев на деле «обогащал», «расцвечивал» эту основу, превращал ее в «сказ», который с годами обрастал у него подробностями, совершенствовался. Другими словами, Клюев создавал поэтический миф.
История собственной жизни, рассказанная Клюевым в 1920-е годы, во многом определялась тем мифическим образом, который постепенно овладевал его сознанием. «Отпрыск Аввакума», призванный якобы говорить «от уст народа», от лица его древней религиозной культуры, Клюев вряд ли мог довольствоваться событиями своей, по-видимому, «обыкновенной» юности в провинциальном Вытегорском уезде. Творимый Клюевым миф требовал – для пущей убедительности – ярких деталей, высвечивающих, например, «аввакумовское» происхождение поэта, знание им «скрытой» народной жизни, его причастность к таинственной «народной душе» и пр.
Важным компонентом этой «биографии» оказалась и встреча с Л.Н. Толстым. Она состоялась, если верить Клюеву, приблизительно в 1890-е годы в Ясной Поляне, куда юноша будто бы заходил, странствуя по России с сектантами («корабельщиками»). Об этом рассказывается в очерке «Гагарья судьбина»:
«За свою песенную жизнь я много видел знаменитых и прославленных людей. Помню себя недоростком в Ясной Поляне у Толстого. Пришли мы туда с рязанских стран: я – для духа непорочного, двое мужиков под малой печатью и два старика с пророческим даром.