Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2
Шрифт:
В это же время мне приходилось хлопотать за Петровича. Я направился к Горькому, который в то время жил на Кронверкском проспекте, в Петрограде. Меня он принял очень ласково, но сказал, что не защитник всяких генералов. Я об’яс-нил ему, что генеральство здесь не при чем, что Петрович — профессор баллистики в Академии, а таких специалистов у нас в республике более нет, но мои доводы не произвели надлежащего эффекта; тогда я был мало известным человеком, и он наотрез отказал что-либо сделать.
От Горького я отправился в особое учреждение, которое имело целью оказывать содействие ученым. Главным секретарем состоял доцент Петроградского Университета Апатов, физик nq специальности. Достаточно было взглянуть на физиономию этого ученого, чтобы вывести почти безошибочное заключение, что его скорее всего можно было охарактеризовать, как дельца по всяким житейским вопросам, чем кабинетного ученого. Я вовсе не хочу критиковать его
Дом Н. Н. Ипатьева в Екатеринбурге (Свердловск), в котором была убита царская семья
нашего начальника. Когда я ему рассказал всю историю-, то он сейчас же соединился по телефону с Чека, вызвал председателя Бакаева и об’яснил ему, что без вины арестован начальник Академии, и что я, от лица всей Академии ручаюсь, что он ни в чем не виноват. Бакаев обещал пересмотреть все дело и освободить его в случае его невиновности. Через несколько дней начальник был освобожден; он просидел в общем около двух недель и жил в одной камере вместе с уголовным преступником, посаженным за убийство; товарищ по несчастью сначала принял его очень сурово, а потом почувствовал большую симпатию к Петровичу, и они расстались друзьями.
Моя жизнь в конце 1919 года и начала 1920 года была очень однообразна и бездеятельна. Я жил в казенной квартире, но в виду недостатка дров приходилось ютиться в маленькой комнатке рядом с кухней, которую я предоставил нашей бывшей гувернантке. Обе комнаты отапливались одной плитой, которая служила также для приготовления нашей скудной пищи. Температура в моей комнате с вечера была около 7-8 град., а к утру доходила до 4-5 град. Mademoiselle Jeanne готовила утром обед из супа с овощами или капустой, иногда с соленой рыбой, и жареного картофеля и различных каш. Вечером мы ели сухую рыбу (воблу), хлеб и чай. Целый день она была на уроках, а я навещал разные учреждения Академии Наук, Артиллерийский Комитет и др., более для разговоров, чем для дела. За исключением двух лекций в неделю, я ничего не делал; работать в лаборатории было невозможно, — и, в сущности говоря, я и многие мои коллеги и товарищи по Артиллерийскому Управлению были как бы пенсионерами, получая скудное пропитание, одинаковое для всех, согласно принципам настоящего коммунизма. За это время я много читал, а в особенности штудировал историю России по Соловьеву и польского историка Валишевского о царствовании Екатерины II. Иногда вечером, лежа в постели я думал, почему я, полный сил и энергии гражданин, могущий принести большую пользу своей стране не только с научной точки зрения, но также и для практического налаживания химической промышленности, должен бездельничать и быть на положении пенсионера. Отчего, думал я, не пойти к Ленину, не высказать ему свои переживания и не предложить свои силы для работы по соей специальности, столь необходимой в то время для нашей разрушенной страны. Несомненно, не только он, но и другие большевики, как интеллигенты, так и рабочие, были знакомы с моей деятельностью во время войны. Но меня удерживало от такого шага сознание, что они не поверят искренности моего желания получить работу и будут искать, быть может, другую причину.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ ПУТЕВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ В 1919 ГОДУ
В конце 1919 года я получил из Москвы телеграмму из Высшего Совета Народного Хозяйства за подписью члена Президиума тов. Г. И. Ломова с предложением отправиться в Казань для обследования и ревизии мыловаренного и свечного завода, бывшего Братьев Крестовниковых. Я должен был немедленно выехать в Москву для получения инструкций от Главжира. В то время вся промышленность РСФСР управлялась при помощи «Главков», которые об’единяли все заводы по данной отрасли промышленности. Главжир объединял все масляные, мыльные и свечные заводы республики. Управление Главка помещалось на Большой Дмитровке в Москве, и его председателем был не безизвестный по революционной деятельности товарищ Таратута. В Москве я узнал, что со мной поедет инженер Машкелейсон, которого я знал еще до войны; он работал по отвердению жиров в обществе Салолин и был еще до войны директором Нижегородского Масляного Завода, а при большевиках он был переведен в Петроград и назначен директором Петроградского Завода «Салолин». Я был очень рад, что поеду вместе с этим инженером, ибо, с одной стороны, было удобнее вдвоем ехать в это трудное путешествие, а, с другой стороны, я знал его, как знающего инженера, хорошо понимающего процесс отвержения жиров (насыщение растительных жиров водородом в присутствии катализатора).
В то время не существовало правильного расписания поездов на железных дорогах, и при покупке билетов нам сказали, что поезд в Казань уйдет вечером, но в котором часу, этого определить не могли и советовали приехать поранее. Когда я приехал на Казанский вокзал, то моему взору представилась картина, напомнившая грешников в аду. Вокзал был переполнен народом, который помещался на полу, так что пробраться через эту массу народа представляло большие затруднения. Люди жили здесь по несколько дней; многие были больны сыпным тифом и находились в безпамятном состоянии; среди живых лежали трупы. Воздух был так ужасен, что вызвал приступы тошноты.
Мы имели место в международном спальном вагоне, найти который было нелегко. Из Москвы поезд вышел около 12 часов ночи. Шли очень малой скоростью, так как паровозы отапливались дровами не первого качества. Расстояние между Москвой и Казанью' — 750 километров; мы прошли его в 5 суток, т. е. делая в сутки около 150 километров. На станциях стояли часами; так, в Сергаче мы простояли около 5 часов, вследствие недостатка топлива на станции и неисправности паровозов. В нашем спальном вагоне уборная была в неисправности и без воды; умываться приходилось на стоянках, причем воду мы брали из паровоза и мыли лицо и руки тут же, на свежем воздухе. Чтобы питаться в дороге и привести с собой некоторый провиант для семей, мы взяли из Москвы несколько фунтов соли и несколько кусков мыла, так как знали, что на деньги в провинции ничего нельзя купить; продукты можно было получать только в обмен, причем самыми ходовыми товарами были соль и мыло; деревня в особенности нуждалась в соли, которую туда совсем не доставляли, и за маленький стаканчик соли можно было получить фунт, а то и больше, свежего сливочного масла или целую жареную курицу; производя такой обмен, мы недурно питались всю дорогу.
В Казань мы приехали поздно вечером совсем измученными, так как нам не приходилось раздеваться в виду холода в вагоне и отсутствия постельного белья. Со станции мы сначала направились в лучшую гостинницу, но когда вошли в отведенную нам комнату, то решили, что в ней нельзя оставаться, так как она была не натоплена, а некоторые стекла в окнах были разбиты. Поэтому я решил, несмотря на позднее время, поехать в заводскую контору и там переночевать, расчитывая, что она будет по крайней мере натоплена. Мои предположения оправдались. Контора помещалась в здании, в котором были также и жилые помещения для служащих. На наше счастье одна большая комната была свободна; из нея несколько дней тому назад выехали жильцы. Но она была полна сору и без мебели. Я попросил достать щетку, и мы первым делом занялись уборкой и проветриванием. Окончив это занятие, мы стали разыскивать кровати; с большим трудом нам удалось найти только одну железную кровать, не только без матраца, но и без досок. Инженер Машкелейсон заявил, что он будет спать на полу. На мое счастье, в канцелярии нашелся толстый картон, который мог заменить доски. Постелив картон, я отлично выспался, укрывшись великолепным романовским барашковым полушубком, который был неиз-ным моим спутником за годы революции, — с 1917 до 1921. Он был особенно хорош тем, что вшам и другим насекомым было очень затруднительно заползать ко мне.
На другой день заводское начальство соблаговолило дать нам два тюфяка, набитых сеном, но второй кровати так и не нашлось. Что же касается питания, то с ним в Казани дело тогда обстояло много лучше, чем в столицах; рынки в Татарской республике были открыты, и крестьяне привозили в город свои излишки для обмена на необходимые им товары. Мы провели несколько дней на заводе, сделали полный экзамен всем производствам, которые часто останавливались за недостатком сырья. Попутно было нами в подробности осмотрено отвердение растительных жиров, которое было установлено Крестовниковыми еще до войны, при чем их способ несколько отличался от способа, принятого на заводах Салолина и Саломас (последний был на Кавказе около Екатеринодара). Персонал заводоуправления состоял большей частью из старых служащих, и они нам сказали, что многие инженеры и техники по приказанию белых должны были уйти с ними.
Во время моёго пребывания в Казани я свиделся с проф. Казанского Университета Арбузовым, который жаловался мне на тяжелое положение, создавшееся в Университете, и на невозможность продолжать научные исследования вследствие недостатка средств и невозможности достать необходимые препараты и аппараты из заграницы за неимением валюты.
Обратный путь нам пришлось совершать не в спальном, а в так называемом «штабном вагоне», который представлял из себя вагон третьего класса с нарами в три этажа. Мы взяли места на нижних нарах. Так как по дороге было много больных сыпным тифом, то мне приходилось быть очень осторожным, ибо я еще не имел этой болезни; Машкелейсон уже перенес тиф, и потому ему не надо было принимать никаких предосторожностей. Я имел с собой бутылку с ксилолом, которым я опрыскивал те места, где мне приходилось сидеть или лежать; кроме того я обвязал руки, ноги и шею лентами, пропитанными черной ртутной мазью’ при прикосновении к такой ленте насекомые погибали.