Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2

Ипатьев Владимир Николаевич

Д-р Каро с самого начала заявил мне, что со мной он уже познакомился в Лондоне на 7-ом Международном Конгрессе по чистой и прикладной химии в 1909 году, где он впервые делал доклад о получении кальций-цианамида. Он был со мной очень любезен и заявил мне, что он, совместно со своим компаньоном Michael, был бы очень рад начать работу в России, так как он находил, что Германия и Россия должны находиться в дружбе ввиду многих общих интересов. Я с своей стороны указал ему, что немецкая техническая помощь для нас является крайне необходимой и перечислил те насущные вопросы, которые наиболее интересуют в настоящее время СССР. На прощанье он сказал, что он подумает о всех возбужденных мною проблемах и постарается в самом ближайшем времени устроить новое свидание и познакомить меня со своим компаньоном. В заключении он заявил мне, что он очень ценит мои работы по катализу и высоким давлениям и считает, что оки сделали эпоху в химии, так как с моей легкой руки стали применять высокие давления также и в промышленности.

После моего приезда в Берлин я позвонил в Далем, в Кайзер Вильгельм Институт, к профессору Ф. Габер, с целью узнать, когда я мог бы его повидать. Дело в том, что я по своей натуре был очень застенчивым человеком и никогда не напрашивался на знакомство. Но перед моим от’ездом заграницу я виделся с А. Е. Мозером, профессором

Московского Технического Училища, который только что вернулся из заграничной командировки и сообщил мне, что Габер, узнав от него, что я скоро буду в Берлине, просил его сообщить мне, чтобы я непременно заехал к нему. На мой телефонный звонок проф. Габер любезно ответил мне, что будет очень рад видеть меня в этот-же день, в б часов вечера, и указал мне подробно маршрут в его Институт в Далеме. Было ровно б часов вечера, когда я поднялся на верх из подземной железной дороги; было очень темно, и я немного замешкался, чтобы лучше ориентироваться, как был окликнут одним господином, который спросил, не я ли профессор Ипатьев. На мой утвердительный ответ, он представился мне; это был сам профессор Габер, — и мы пошли к нему на квартиру. Такая личная встреча меня очень тронула и показала мне, что мои научные работы действительно оцениваются высоко, если такой выдающийся немецкий ученый идет на вокзал меня встречать. Наша дружеская беседа продолжалась не менее двух часов и касалась различных тем, но главным образом сосредоточивалась на вопросах, касающихся экономического состояния России. По его убеждению, Россия, как страна земледельческая, должна развить свое сельское хозяйство до совершенства и быть кормилицей всей Европы и поставлять всякого рода сырье; он был против широкого развития обрабатывающей промышленности, так как находил, что без помощи иностранной промышленности она не может подняться на такую высоту, чтобы конкурировать с западной индустрией. Я ему возражал в том смысле, что мы не думаем теперь о конкуренции, но для развития того-же сельского хозяйства нам необходимы и машины, и удобрительные туки, и т. п., и эти предметы нам необходимо изготовлять у себя дома. Кроме того, для обороны такой громадной страны, какой является СССР необходимо озаботиться установкой современных методов получения азотной кислоты, а, следовательно, и аммиака, так как доставка чилийской селитры во время войны может совершенно прекратиться. Проф. Габер был очень любезен и пригласил осмотреть его лабораторию после Рождественских праздников, познакомил меня со своей молодой супругой и маленькой дочкой. Я очень благодарил его за внимание и сказал, что с большим удовольствием воспользуюсь его приглашением; но так как в самое ближайшее время я должен был уехать в Англию и Францию¹ по делам промышленности, то я попросил позволения уведомить его, когда я вернусь в Берлин и установить время посещения его лаборатории. На прощанье он дал мне несколько рекомендательных писем к известным промышленникам, прося оказать мне содействие по осмотру немецких заводов. Это было мое первое знакомство с Габером, и при разговоре я заметил, что он не совсем здоровый человек: в нем замечалась какая-то нервность и было похоже, что он страдал какой-то внутренней болезнью; все время он пил газированную воду и говорил, что чувствует громадную жажду. Он сообщил мне, что собирается в далекое путешествие и намерен посетить Японию и Америку.

В Берлине я явился также к нашему полпреду Николаю Николаевичу Крестинскому. Полпредство помещалось в собственном доме, купленном у частного владельца около Ноллен-дорф Плац. Я довольно хорошо знал семью Крестинских; за два или три года до войны его брат, Владимир Николаевич, химик, окончивший Петербургский Университет, по моей рекомендации был принят в химическую лабораторию Охтенских Пороховых Заводов. Сестра-же полпреда, Варавара Николаевна, была моей ассистенткой в Женском Педагогическом Институте и одно время даже работала у меня в лаборатории. Николай Николаевич очень любезно меня принял, обещал полное содействие и сказал мне, что скоро приезжает его брат, Владимир

Николаевич, вместе с комиссией для закупки химических препаратов и химических и физических приборов. С своей стороны, я сообщил полпреду цель моей поездки заграницу и что я скоро должен буду уехать в Англию и Францию.

Второе мое свидание с д-ром Каро состоялось перед самым праздником Рождества и он познакомил меня с своим компаньоном Michael. Это был совсем молодой человек, лет 26-28, по виду энергичный и увлекающийся различными возможностями; впоследствии он показал себя большим дельцом и спекулянтом. Он владел большими средствами и имел несколько химических заводов в Германии. Свое большое состояние он нажил во время войны 1914 года, с’умев извлечь из отбросов различных руд, дорогие и необходимые для военного снаряжения металлы, как то — вольфрам, молибден и пр. Нужда во время войны в этих металлах была очень велика и и потому правительство охотно предоставило ему возможность наладить извлечение полезных элементов из отбросов. Благодаря умелой организации дела и приглашению опытных металлургов, ему удалось с выгодой провести извлечение этих дорогих металлов, и он из бедного предпринимателя стал богатым человеком. Во время нашей беседы, в присутствии также и Макодзюба, Каро поднял вопрос о желательности прочитать в Берлине несколько лекций о моих работах по катализу и высоких давлениях. Это было очень любезно с его стороны, я не возражал, и он, не долго думая, тотчас-же позвонил профессору Габеру и профессору Нернсту, который был в то время ректором Берлинского Университета, и спросил их мнение по этому поводу. Они оба ответили, что они будут рады организовать эти лекции и что лучше всего это будет сделать в Университете. Они обещали сговориться с проф. Шленком, который теперь возглавлял химический факультет в Университете, являясь заместителем Эмиля Фишера. Проф. Нернст просил, чтобы я зашел к нему в его кабинет в Университете после Рождественских каникул, предупредив его об этом заранее. Все это было записано г. Макодзюбом и передано Сто-моньякову, который переслал эту записку в Президиум ВСНХ.

После деловых переговоров о возможности установки производства кальций-цианамида в СССР, Каро пригласил нас всех на обед в Отель Бристоль, и дружеская беседа затянулась на долгое время. После обеда Каро предложил мне, как только я вернусь из Франции, навестить его, и он устроит мне посещение их завода в Пистриц.

Перед моим от’ездом в Англию я познакомился в общих чертах с деятельностью одного советского учреждения, которое называлось «Бинт», т. е. Бюро Иностранной Научно-Технической Помощи для СССР. Это учреждение, как показывает само название, предназначалось для установления связи между нашими научными Институтами и заграничными и для собирания всевозможных научных сведений, полезных для научных исследований в СССР. Бинт был организован за год до моего приезда в Берлин Научно-Техническим Отделом ВСНХ, и для этой цели были командированы заграницу Н. М. Федоровский, исполнявший короткое время обязанности председателя коллегии НТО и его заместитель, профессор физики Александр Александрович Эйхенвальд. Ко времени моего приезда в Берлин, Бинт насчитывал около 100 сотрудников и намеревался расшириться еще далее, так как ставил себе все новые .и. новые задачи по обслуживанию наших Институтов. Бинт находился в связи с НТО. Главными помощниками Федоровского являлись инженер Ройтман (служившего ранее в нефтегазе в Петрограде) и А. Ф. Третлер, специалист по книжному делу, так как долгое время до революции работал в известной книжной фирме Риккер в Петрограде. Беглый осмотр этого учреждения показал, что затея обходится Советскому Правительству очень дорого, но, конечно, нельзя было еще сказать, насколько этот расход оправдывается той пользой, которую Бинт приносит российской технике и науке. К рассмотрению этого вопроса я вернусь впоследствии. Н. М. Федоровский об’яснил мне подробно, насколько важно это учреждение и пригласил к себе на обед. В то время он жил в Берлине со второй женой (латышкой) и имел уже от нее ребенка; его первая жена с ребенком была им оставлена в Москве. Мне придется впоследствии вернуться к характеристике Николая Михайловича, когда я опишу мою деятельность в НаучноТехническом Отделе ВСНХ. Что-же касается ознакомления с деятельностью Бинта, то я отложил это дело до моего возвращения в Берлин из Англии, Бельгии и Франции.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ ВСТРЕЧИ В ЛОНДОНЕ

Чтобы в’ехать в Бельгию и в Францию надо было получить разрешения от правительств этих стран, что представляло большие трудности, так как СССР не имел с ними дипломатических сношений. Необходимо было поручительство лиц, пользующихся известностью и доверием соответствующих правительств и, кроме того, точно указать деловую цель пребывания в этих странах. Поэтому из Берлина я обратился с просьбой о получении в’ездной визы к моим хорошим знакомым, с которыми мне пришлось работать в России во время войны по снабжению армии взрывчатыми веществами и химическими продуктами. Таким человеком во Франции был Иосиф Фроссар, мой уполномоченный по Московскому району, а в Бельгии — Гомон, директор Константиновских заводов, принадлежащих Бельгийскому Обществу. Визы для в’езда в эти страны я просил прислать мне в Лондон, так как я намеревался оставаться в Англии около месяца, и вообще Лондон должен был стать моей главной квартирой, и я находился в распоряжении Наркома Внешней Торговли — Красина, который в то время был также и нашим полпредом в Англии. Еще во время моего пребывания в Берлине я получил телеграфное уведомление от упомянутых лиц, что визы мне будут даны и что я получу их в Лондоне.

В Англию я отправился в последних числах декабря через Остенде. Ехал я с некоторым опасением, так как очень мало знал эту страну и кроме того, совершенно не знал языка.

Меня утешало, что мне на помощь должен был приехать инженер JI. Ф. Фокин, который немного знал английский язык и одно время даже жил и работал в Англии. С другой стороны, мои хорошие знакомые англичане Mr. Bennett и Godfrey, директора Невского Стеаринового завода в Москве, после начала революции уехали в Англию и жили в Лондоне. Mr. Godfrey я написал о дне моего прибывания в Лондон, и он был так любезен, что встретил меня на Victoria Station, отвез в Hotel Russell Square и первые дни принял на себя заботу о моем пребывании в Лондоне, пока не приехали Л. Ф. Фокин. Я с благодарностью и с теплым чувством вспоминаю Соломона Годлеевича Годфрей и его семью, которая отнеслась очень сочувственно к моему положению и во многом помогла мне ориентироваться в незнакомой мне обстановке. Они мне рассказывали все перипетии их от’езда ;из Москвы, где они на одном и том-же месте (угол Вознесенской улицы и Немецкой) прожили 36 лет и где родились их дети. Они потеряли все имущество и все деньги, которые они держали в русских ценностях, и им пришлось почти без средств прожить на севере Финляндии, на границе, в карантине около 90 дней, пока им не дали разрешение отправиться в Англию. Но. за время своего пребывания в России они так полюбили эту страну и русский народ, что, несмотря на потерю всего своего состояния, нажитого честным путем, они сказали мне, что каждую минуту готовы вернуться обратно в Москву и забыть все перенесенные обиды и потери. И это приходилось слышать от всех иностранцев, проживших в России до революции несколько лет.

По приезде J1. Ф. Фокина, мы отправились к Красину для получения инструкций в нашей деятельности. Контора нашего полпреда помещалась в то время на Бонд стрит, и правой рукой его был товарищ Клышко, коммунист, который во время войны был чертежником на заводе Виккерса. Это был некончивший студент-технолог (кажется 2-х или 3-х курсов); Красин его пригласил в качестве первого советника Торгпредства. Сначала Клышко встретил нас не очень дружелюбно, но потом при ближайшем знакомстве, когда узнал цель нашего приезда, он стал к нам относиться очень сочувственно.

Так как я находился в распоряжении Л. Б. Красина, то я не мог ничего предпринять, не испросив его согласия. В это время, в январе 1922 г., Ллойд Джорджем и Брианом был поднят вопрос о Международной Конференции, на которую должен быть приглашен и СССР. На этой конференции, которую было решено собрать в Генуе, должны были быть рассмотрены вопросы политические, экономические и торговые. СССР согласился принять участия в этой конференции и прислать делегацию из дипломатов и экспертов-техников. Открытие конференции было назначено на апрель. Ллойд Джордж говорил, что он надеется увидать на этой конференции Ленина и пожать ему руку. Но этому не суждено было исполниться, так как Ленин стал себя очень плохо чувствовать: он стал страдать бессонницей, общим недомоганием и выглядел очень изнуренным человеком. О нездоровьи Ленина я услыхал от И. Т. Смилги еще в Берлине, но в Лондоне я прочитал статью в «Times» одного американца, который приезжал в СССР для деловых переговоров и имел аудиенцию у Ленина; состояние здоровья Ленина он рисовал в довольно мрачных красках.

В Лондоне в то время находился наш преподаватель металлургии Артиллерийской Академии полк. Николай Тимофеевич Беляев. Он был моим учеником по химии, а по металлургии был учеником проф. Д. К. Чернова, к которому он относился с особым благоговением. Во время войны 1914 года он был командирован в Англию в помощь ген. Гермониусу, который ведал всеми приемками военного снабжения. После выхода России из Антанты, заказы были приостановлены. Гермониус уехал из Англии, и все дела передал Беляеву для их ликвидации. Так как Беляев категорически отказался признать власть большевиков, то он стал считаться эмигрантом и, конечно, советскому человеку без разрешения начальства, никаким образом нельзя было вступить с ним в какие-либо отношения. Кроме Беляева, в Лондоне проживал бывший член Госуд. Совета Филипп Антонович Иванов, который был дирек-