Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2
Шрифт:
Ленин и его банда вполне доверяют Ипатьеву и пользуясь его известностью послали его для пропаганды большевизма во Францию и других странах, тогда Ипатьев ничем не отличается от этой гнусной банды. Если-же такого полного доверия к нему нет, то прежде, чем послать его для деловых сношений (чему Додэ не особенно верит), Ленин должен был бы принять такие меры, о которых я нахожу более удобным умолчать. Я не имел ни малейшего желания возражать на подобное писание, — хотелось только сообщить автору, что дом Романовых вышел из Ипатьевского монастыря, процарствовал 3.00 лет и за это время Россия выросла в громадную империю. Потому я не вижу основания для перемены своей фамилии в том, что царской семье суждено было погибнуть в нашем доме.
Газета «Общее Дело» издавалась в Париже под редакцией известного Бурцева; она вели непримиримую' борьбу против большевиков, называя их насильниками и врагами русского народа. Конечно, Бурцев не мог оставить без внимания факт моего приезда во Францию с особо важными поручениями от Ленина и его правительства. Со свойственным ему юмором он написал статью о моем приезде, в которой не постеснялся, подобно Л. Додэ, изобразить меня, как человека с продажной душой.
Я показал обе газеты моему другу И. Фроссару, и он, по прочтении их, сказал мне:
«Владимир Николаевич, всякий, кто знает Вас, не поверит ни одной написанной здесь строчке, а Вас знает так много народа, что не стоит обращать внимание на это нелепое писание; история не только Вас оправдает, но и оценит Вашу деятельность для Вашей страны во все времена ее лихолетия».
Уроки войны показали, какое громадное значение имеет химическая промышленность, и потому во Франции после войны было обращено большое внимание на развитие всех отраслей химической промышленности. Для научных исследований в лабораториях требовались химические реактивы, и так как их производство во Франции было в зачаточном состоянии, то для уничтожения зависимости от Германии, которая до войны поставляла эти реактивы во все страны, фирма Paulencs Freres приступила к производству этих веществ в большом масштабе. Вероятно, с целью заручиться моей рекомендацией для поставки химических реактивов в СССР, а также из желания похвастаться развитием их деятельности, они настойчиво приглашали меня посетить их завод и лаборатории. Я был занят более важными делами, но согласился, — с условием, что они заедут за мной очень рано утром, чтобы не помешать исполнению- моей намеченной программы. Я был очень доволен, что согласился осмотреть их новые производства, методы очистки химических веществ, а также гидрогенизацию различных органических веществ, как то ароматических углеводородов, фенолов и пр., — по методу не Sabatier и Senderens, а Ипатьева, т. е. под давлением и в присутствии окиси никкеля, а не восстановленного никкеля.
Мое удовольствие еще более возросло, когда директор завода представил мне их консультанта, Mr. Senderens, сотрудника Sabatier по гидрогенизации. Он тоже был очень рад меня видеть и поговорить со мной, но так как я мог остаться на фабрике только короткое время, то он очень просил меня заехать к нему на квартиру, где мы могли бы поговорить в спокойной обстановке. Мы условились о времени, и в назначенный час я приехал к Сендеренс и провел с ним в беседе около двух часов. Хотя и был он аббатом, но он не исполнял церковных служб, а был инспектором классов в Тулузской Духовной Семинарии и всегда интересовался химией. Он встретил меня очень радушно и назвал меня «eminent chemist Russe», а когда я сказал, что не надо говорить комплиментов, то он дал мне свою только что опубликованную статью о дегидратации органических соединений, в которой он к моей фамилии прибавил указанный эпитет. Из разговора я понял, что он разошелся с Sabatier, но, конечно, мне было неловко спрашивать о причине их разрыва после довольно продолжительной и плодотворной совместной работы. Далее оказалось, что он имеет в саду собственную лабораторию, и он мне показал, какие реакции он там производит. Он сообщил, что мои работы по гидрогенизации углеводов под сравнительно малыми давлениями в водных растворах привлекали его особое внимание, и он стал повторять мои опыты и при еще более нежных условиях получил промежуточное соединение между сахаротами и алкоголями ангидридного характера в виде хорошо развитых кристаллов, часть которых он мне дал на память. Senderens произвел на меня очень симпатичное впечатление, и своим обращением и разговором напоминал мне тип настоящего ученого старого типа, имеющего философское воззрение на науку и на ее применение на пользу людскую. Он мне дал с автографом последнюю свою брошюру относительно дегидратации органических соединений под влиянием катализаторов, где с самого начала отдает должное моему открытию глинозема, как первого катализатора для дегидратации алкоголей.
И. Е. Фроссар устроил мне свидание с некоторыми банкирами, которые были заинтересованы в русских делах, а кроме того, сообщил мне, что меня очень хочет видеть бывший французский посол Нуланс, но так как время моего пребывания в Париже было исчерпано, а просить о новом разрешении я считал неудобным, то это свидание не состоялось.
На станцию железной дороги приехал меня проводить мой друг Фроссар и наша француженка M-lle Jeanne Bruand, которая была гувернанткой наших детей в течении почти пятнадцать лет и была другом нашей семьи. Она из газет узнала о моем прибытии в Париж и приехала из провинции на несколько дней, чтобы повидать меня и распросить о нашем житье в СССР. Мой сын, Николай, был все время в контакте с ней, и она даже временами помогала ему и морально, и, кажется, материально. Кроме этих моих друзей, меня провожали два агента полиции до самой границы, где мы обменялись издали вежливыми поклонами.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ ПЕРЕГОВОРЫ В БЕРЛИНЕ
Я приехал в Лондон около половины февраля и тотчас-же приступил к составлению^ второго рапорта В. И. Ленину, в котором подробно описал все виденное и слышанное во Франции. К сожалению я не могу припомнить, где находятся копии этих двух рапортов, посланных мною из заграницы. Конечно, по приезде в Лондон я и Фокин имели продолжительную беседу с Красиным и Клышко относительно Генуэзской конференции. Фокин указал Красину, что я, стоявший во время войны во главе всей химической промышленности, а также призванный ныне советским правительством для ее восстановления и дальнейшего развития, был бы крайне полезным экспертом в Генуе. Л. Б. Красин вполне согласился с этим предложением и сказал мне, чтобы я наметил те вопросы по развитию химической промышленности, которые желательно было бы обсудить на конференции. С своей стороны, он прибавил, что ему придется скоро отправиться в Москву для обсуждения всех вопросов, связанных с означенной конференцией, и он не забудет сделать предложение правительству о моем назначении экспертом по химической промышленности.
Закончив все дела в Лондоне, 1-го марта я выехал в Берлин. Здесь у меня оставалось только одно незаконченное дело: обследование деятельности Бинта и сокращение его штатов. Для помощи мне в этом деле из Москвы приехал член коллегии НТО, Михаил Яковлевич Лапиров-Скобло, очень энергичный сотрудник НТО, работавший в нем почти с самого основания. Лапиров-Скобло был инженер-электрик, работавший некоторое время на заводе электрических ламп, который был построен во время войны. Он принимал участие в Военно-Промышленном комитете и, благодаря своему общительному характеру, был знаком с громадным числом деловых лиц старого режима, а также со всеми выдающимися в то время большевиками. Он сотрудничал в «Правде» и был очень близок к Бухарину, редактору «Правды»; он был в великолепных отношениях с Н. П. Горбуновым, секретарем Совнаркома, при котором он поступил на работу в НТО, когда тот возглавлял НТО. Достаточно было только раз поговорить с М. Я., чтобы понять общую симпатию, которой он пользовался среди людей, какого бы политического толка они ни были. Мне пришлось наблюдать этого человека в различных случаях нашей деловой работы в НТО, и я могу сказать, что такого ловкого и. приспособляющегося ко всякой обстановке человека я редко встречал в своей жизни. Он хорошо говорил и не был лишен остроумия, а в своих многочисленных фельетонах, которые он помещал в разных журналах, создавал себе славу очень образованного человека и искусного организатора. Я помню, как В. А. Куйбышев, произнося речь о необходимости издания советской энциклопедического словаря, перечисляя лиц, которые должны были принять участие в редактировании различных отделов, назвал Лапирова-Скобло, как превосходного организатора. Зная М. Я. в течении 10 лет, я не могу судить, что он был хорошим организатором, так как, собственно говоря, сам он ничего не создал; в качестве члена коллегии НТО, он помогал физическим институтам проводить свои сметы и штаты и, как человек очень осторожный и умеющий точно определить политическое и административное положение каждого лица, к нему обращающегося, он оказывал ему соответствующую помощь. Со мной он был в самых хороших отношениях и между нами никогда не было недоразумений. Он только любил в разговорах со мною подчеркивать, что он давал обо мне, как об ученом, очень лестные оценки, когда кто-либо обращался к нему с вопросом о моей личности. Не знаю, правда или нет, но, по его словам, напр., Бухарин не раз спрашивал М. Я., действительно ли Ипатьев такая большая научная величина, как ему приходилось обо мне слышать. Но общее мнение о М. Я. было таково, что он милый, очень покладистый человек, незабывающий себя и легко приспособляющийся ко всяким комбинациям. И. Т. Смилга как-то раз выразился о нем, что он «фельетонный инженер», так как поверхностно судит о самых разнообразных вопросах, о которых пишет.
В Берлин Лапиров-Скобло был командирован ВСНХ, чтобы обревизовать и сократить Бинт. Раз М. Я. понял, что начальство желает сократить Бинт, то это должно быть сделано во что бы то ни стало, и он принялся так энергично за это дело, что мне пришлось сдерживать его порывы и защищать Н. М. Федоровского, организатора этого учреждения. Из 80 человек мы оставили на первое время только 20, а через год сократили еще более, чуть ли не до 5 человек; впоследствии, лет через пять, он совсем был упразднен; но не надо забывать, что Бинт несомненно принес в свое время существенную пользу для связи наших научных учреждений с заграничными. Необходимо упомянуть, что наиболее активными работниками в этом учреждении были инженер Ройтман, возглавлявший его после ухода Федоровского, а потом А. Ф. Третлер, который и после прекращения Бинта работал при берлинском Торгпредстве для вышеуказанной цели. Оба эти лица были очень хорошими работниками и делали все возможное, чтобы выполнять возлагаемые на них поручения.
По приезде в Берлин я узнал поразившие меня новости.
Во-первых, что я уже не являюсь начальником Главного Химического Управления, так как таковое вообще уничтожено и его функции переданы в Производственный Отдел ВСНХ; ведать химическими делами в этом отделе поручено химику Владимиру Павловичу Кравецу, который работал у меня в Химическом Управлении, а во время войны был в Баку на нефте-бензоловом заводе. Вторая новость заключалась в том, что я был назначен председателем коллегии НТО с оставлением меня членом Президиума ВСНХ, причем никакого запроса, согласен ли я занять эту должность или нет, сделано не было.
Упразднение Главного Химического Управления в то время, когда мы в течении 8 месяцев вели интенсивную работу для восстановления промышленности и ее дальнейшей правильной организации, представляло самую вопиющук> нелепость, какую только можно себе представить. Инициатива этой глупейшей меры принадлежала, несомненно, председателю ВСНХ П. А. Богданову, которому мое назначение в Президиум и начальником Главхима было вообще не по сердцу, так как он хотел видеть на этом посту своего товарища по Московскому Техническому Училищу, С. Д. Шейна. И тогда, а в особенности теперь, после того, как жизнь среди большевиков научила многому, я понял всю интригу против меня; человек, призванный руководить промышленностью СССР, из своих мелочных расчетов не постеснился погубить важное государственное дело...