Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2
Шрифт:
В один из приемных часов в НТО ко мне явился член Главного Артиллерийского Комитета А. А. Дзержкович, мой бывший ученик по Артиллерийской Академии, и заявил мне, что он послан ко мне начальником Управления (в то время им был бывший генерал Р. К. Дурлахов) для переговоров относительно необходимости возобновить деятельность бывшего во время войны Химического Комитета, для разработки вопросов, связанных с применением в военном деле ядовитых газов и противогазов для защиты от них. Он сообщил мне, что после обсуждения этого вопроса в Артиллерийском Управлении, было установлено, что с 1918 года эта отрасль боевого снабжения заброшена и что теперь крайне необходимо в спешном порядке организовать сначала лабораторное исследование, а затем претворение в жизнь полученных результатов. Далее было единогласно признано, что единственным человеком, который может воскресить это дело, являюсь я, а потому Дзержковичу было поручено во что бы то ни стало уговорить меня взяться за это дело, обещая всякую помощь, как его личную, так и всего Управления. Мне очень не хотелось браться за это дело, но мне ничего не оставалось делать, как дать свое согласие и начать снова организацию Химического Института по ядовитым газам и противогазам. При первой же поездке в Петроград,
Площади, около церкви Василия Блаженного, где он и оставался до моего ухода из Комитета. Об его деятельности я расскажу впоследствии.
НТО в 1922 году возбудил ходатайство о посылке заграницу нескольких профессоров физики и химии для ознакомления с новейшими достижениями в этих науках; эти командировки были крайне необходимы, потому что за годы войны и революции наши библиотеки совершенно не получали иностранной научной литературы, и наши ученые не могли посылать свои работы в журналы тех иностранных научных обществ, в которых они до войны состояли членами. Вследствие прекращения взносов членской платы прекращалась и доставка научной литературы. Провести эти командировки было нелегкой задачей, потому что для этого требовалась валюта, а запасы ее тогда были очень малыми. Мне пришлось лично докладывать это дело в Совнаркоме, где в то время, за болезнью Ленина, председательствовал А. И. Рыков. Мне надо было проявить и красноречие, и большую настойчивость, чтобы доказать пользу для СССР командировки каждого из намеченных лиц. После этого надо было торговаться относительно отпуска денег, и мне удалось выторговать достаточные командировочные деньги для каждого, мотивируя это тем, что после 8-летнего промежутка, профессорам надо приобрести литературу, может быть купить некоторые аппараты для своих работ, а кроме того купить одежду, т. к. они все обносились и им неловко появляться в жалком одеянии перед своими иностранными коллегами, так как это может дать основание плохо подумать о нашей стране.
Из химиков было разрешено поехать: Н. Д. Зелинскому,
А. Е. Чичибабину и Е. И. Шпитальскому. Последнему пришлось отложить поездку; ему была сделана операция ноги, и он поехал в командировку несколько позднее. С Н. Д. Зелинским случилось неприятное происшествие: он был задержан на нашей границе агентами ЧК, потому что просрочил свою выездную визу. Агенты ЧК, заметив эту просрочку, вызвали его в свое помещение, обыскали и вернули обратно в Москву.
Н. Д. тотчас же позвонил мне по телефону, в страшном возмущении рассказал эту историю и просил о помощи. Через неделю он смог выехать снова. На этот раз все прошло благополучно и он совершил очень хорошую поездку noi Европе; по возвращении он пригласил меня к себе и угостил очень вкусным обедом. 'К сожалению, к моим научным трудам он относился с меньшим вниманием: это проявилось в том, что открытый мною в 1912 году смешанный катализатор окиси алюминия с окисью никкеля, в своей работе 1924 года (вместе с В. Комаревским) он описал, как впервые им предложенный. Мне пришлось указать ему, что это открытие принадлежит мне; он вполне согласился, извинился, обещал в следующей же работе поправить эту ошибку; но к сожалению, до сих пор этого не сделал, — вероятно забыл.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ ОТНОШЕНИЯ ВНУТРИ ПРЕЗИДИУМА ВСНХ
Чтобы содействовать личному сближению членов Президиума ВСНХ между собою, П. А. Богданов устроил у себя на квартире ужин, пригласив на него одних только членов Президиума. На ужин собрались: А. Н. Долгов, Краснощеков, Смилга, Пятаков, Середа и я; может быть, были и другие, но остальных я не могу припомнить. Хотя в то время спиртные напитки были еще запрещены, но хозяин заготовил изрядное количество водки и вин и великолепную закуску. Хотя я и не любил водки и только изредка выпивал одну рюмку, но в этой компании волей неволей пришлось выпить несколько рюмок в угоду хлебосольным хозяевам и новым товарищам по службе. Языки после известного «градуса» у всех развязались, и наши партийные товарищи уже не стеснялись присутствием двух беспартийных: Долгова и меня. Как всегда в подобных случаях началась критика начальства и из уст Смилги мы узнали, что «Алексей» (Рыков) его не любит и проваливает в Совнаркоме все предложения Смилги по топливной промышленности, а потому Смилге придется вскоре уходить;он об этом жалел, потому что был уверен в возможности наладить подачу топлива в скором времени, — если бы только ему не мешали.
Смилга очень разоткровенничался и рассказал нам, как он без ЧК изловил всех Нобелевских нефтянников, которые якобы были в связи с правлением фирмы Нобель и Ко., находящимся заграницей. В числе таких нефтянников был проф. М. М. Тихвинский, с которым я был в очень дружественных отношениях еще задолго до войны. До прихода большевиков он находился на службе у Нобель, но после от’езда правления заграницу остался в России и начал работать с большевиками. Он был в особенности дружен с председателем Химического Отдела и членом Президиума ВСНХ, Л. Я. Карповым и, как он сам мне говорил, поверял ему все свои дела, — как служебные, так и личные. М. М. был ранее большевиком, был хорошо известен Ленину и принимал участие, как химик, даже в изготовлении взрывчатых веществ для снаряжения бомб. Но, вероятно, под влиянием насильственных действий ЧК он не мог оставаться в партии и возвратил свой билет. Я не раз беседовал с ним на эту тему и отлично понимал причину его ухода из партии. Но тем не менее М. М. остался навсегда революционером и социалистом, не способным изменить своих убеждений в пользу старого режима. Однажды он получил письмо из заграницы от одного из членов правления фирмы Нобель, с запросом о материальном положении служащих фирмы, оставшихся в России, и с предложением помочь им деньгами. М. М. довел до сведения своего начальства о содержании этого письма и, вероятно, просил Карпова узнать мнение по этому поводу самого Ленина. Обо всем этом он говорил мне сам, и кроме того, после казни М. М. Тихвинского я слышал тот же самый рассказ и от Ш. Ш. Елнина, его хорошего знакомого и сослуживца. В скором времени М. М. получил ответ самого Ленина:
«Я ничего^ не имею против того, чтобы к нам притекало золото из заграницы, только бы мы поменьше посылали его туда».
В. Н. Ипатьев в Лаборатории его имени Высоких Давлений и Катализа в Northwestern University
Вследствие такого ответа главы правительства, фирма Нобель стала переводить некоторые суммы денег в распоряжение М. М. Тихвинского для раздачи некоторым бывшим служащим этой фирмы. Во время одного путешествия Смилги по Волге для осмотра всех складов нефти он познакомился с заведующим флотилией наливных судов, перевозящих нефть из Баку. Этот начальник транспорта, фамилию которого я не помню, заведывал этой флотилией Д01 войны у бр. Нобель и потому хорошо знал всех наиболее видных работников фирмы. Смилга рассказал нам, что он пригласил этого начальника флотилии на ужин и после хорошей выпивки и закуски сумел так повести дружескую беседу, что выпытал от него фамилии всех лиц, которые получали денежную помощь от товарищества бр, Нобель. Все это было проделано при свидетелях большевиках. Как только Смилга приехал в Москву, он сообщил обо всем ЧК, и она тотчас же арестовала всех указанных лиц; я не могу припомнить, был ли в числе их также и начальник флотилии. М. М. Тихвинский, конечно, был арестован в первую голову и был расстрелян (как я уже упомянул ранее) в сентябре 1921 юда, причем ему вменялось в вину, главным образом, что он посредством тайной корреспонденции доносил фирме Нобель во всех деталях о состоянии добычи нефти и производства нефтяных заводов.
Этот рассказ Смилги произвел на меня очень тягостное впечатление и, может быть, именно он был причиной того, что я выпил лишнее и едва ли не первый раз в жизни приехал домой около 4-х часов ночи в сильном градусе, привел тем в удивление жену, так как в подобном состоянии, до этой пирушки с большевиками, она меня никогда в жизни не видала.
На этом же вечере я рассказал, что Главное Артиллерийское Управление просило меня взять на себе заботу об организации в СССР производство ядовитых газов и противогазов. Я интересовался узнать, как в неофициальной обстановке члены Президиума относятся к моему участию, в этом деле. Все тотчас же воспользовались случаем и выпили за процветание этого дела под моей эгидой, а П. А. Богданов прибавил:
«Ну, если Владимир Николаевич снова возьмется за это дело, то успех, наверное, будет».
Я сообщил ранее, что Ленин не мог выслушать летом 1922 года моего доклада о поездке заграницу, так как был болен после случившегося с ним удара, и доктора строго-настрого запретили ему заниматься какими-либо делами, хотя он был в полном сознании. Но в начале осени он настолько поправился, что доктора разрешили ему принимать некоторое участие в делах, строго ограничив, конечно, время работы. От секретаря Совнаркома Н. П. Горбунова я получил тогда записку, в которой он писал мне, что Владимир Ильич считает очень полезным, чтобы я написал для широкой публики два фельетона в «Правде», в которых описал бы все виденное и слышанное относительно экономического и технического развития промышленности. Для меня написание таких двух фельетонов не представляло трудностей, так как вскоре по возвращении из заграницы меня просили в ВСНХ прочитать лекцию о моем путешествии в Москве, в зале Советов (бывшее Дворянское Собрание). Моя лекция собрала много народа и вызвала оживленный обмен мнений. Я отметил в своей лекции, что в Германии после войны химическая промышленность обогатилась новыми процессами, весьма важными для мирного времени, установление которых и в нашей стране крайне желательно. Принимая же во внимание наши дружественные отношения с Германией, можно надеяться, что мы могли бы получить от немцев техническую помощь. Одному из присутствующих моя речь очень не понравилась. В резких выражениях он упрекал меня в пристрастии к немцам и, не пожелав выслушать мои раз’яснения, демонстративно ушел с лекции. Впоследствии эта моя речь была напечатана в журнале «Наши Достижения», который был создан А. М. Горьким. Эта речь послужила мне материалом и для составления двух фельетонов в «Правде», которые предназначались для широкой публики и должны были отличаться простотой.
В. И. Ленин был очень доволен этими фельетонами и просил через Горбунова, чтобы я время от времени сообщал кое-что широкой публике о достижениях в химии. В это время его здоровье настолько поправилось, что он решил выступить с большой речью на одном из больших заседаний не то Московского Совета, не то ЦИК’а. Кроме того он председательствовал в Совете Народных Комиссаров, где в его присутствии разбирался вопрос о предоставлении Уркарту концессии на Урале для добывания меди, свинца и серебра на Уральских, Кыштымских и Ридигерских заводах. Этот вопрос был внесен Красиным, которого я, будучи в Лондоне, помирил с Уркартом. Красин для проведения этой концессии приехал в Москву и очень энергично защищал необходимость концессии, но потерпел фиаско: Уркарт концессии не получил. С этого времени началось падение престижа Красина в коммунистических кругах, — в особенности после одной фразы, которую он позволили себе сказать на одном многолюдном собрании:
«Вы требуете, — заявил он, — чтобы работа шла четко и быстро, а сами присылаете мне на ответственные места молодых партийцев, ничего не понимающих в деле, которое им поручается. Пришлите мне одного спеца, — не партийного, но хорошо знающего дело, — и он заменить шесть коммунистов».
Эта фраза вызвала большое негодование в партийных кругах, и Красину ее никогда не забыли. Какая разница: Ленину не поставили в вину, когда он за хорошего спеца готов был отдать десять коммунистов, а Красину не хотели простить и шести!