Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [Только текст]
Шрифт:
В течение зимы посещения эти все учащались и с каждым разом он все более и более испытывал ея чарующее обаяние. В сердце, изсушенном отвергнутой страстью, незаметно всходили новые побеги, пробуждалась жажда другого, тихаго счастья. И невольно вспоминались тогда слова женщины, влияние которой даже и разрыв не мог уничтожить: „С сентиментальностью вашего ума и верностью привязанностей, соперничающей с плющом, во всем мире существует только одна женщина, способная составить ваше счастье — это Натали Пушкина, и на ней-то вам следовало бы жениться“.
Благодаря подобным размышлениям, мысль о браке незаметно вкралась в голову закоренелаго
Ему тогда только что исполнилось сорок пять лет (он оказался на три месяца старше Пушкина) [169] , и, конечно, не с легкомыслием увлекающагося юноши мог решиться на такой важный шаг.
Личное состояние отца было очень незначительно, но это был акуратный по природе человек, с весьма скромными потребностями, и доходов хватало с избытком на его холостую жизнь. Обзавестись разом многочисленной семьей являлось задачей, спугнувшей предшествовавших женихов, и сам он призадумался над ней, опасаясь осложнений и тревог в будущем.
169
П. П. Ланской родился 13 марта 1799 года.
Пробудившаяся любовь все громче заявляла свои права, внутренний голос настойчиво твердил: ты обрел свое счастье, не упускай его!
А время все шло, наступила весна…»{829}.
Обремененная заботами о воспитании и здоровье детей, Наталья Николаевна находилась в постоянной тревоге за их судьбу: дети часто болели. По настоянию врачей она решила на лето вновь поехать в Ревель, но на сей раз не столько для того, чтобы поправить собственное здоровье, сколько для укрепления здоровья детей, о чем и оповестила своих друзей.
Из писем П. А. Плетнева — Я. К. Гроту в Гельсингфорс:
«8 марта 1844 года. Петербург.
…Обедал у Ростопчиной. Она на лето едет в Ревель с Н. Н. Пушкиной»{830}.
«1 апреля 1844 года.
…Я недавно припомнил золотые слова Пушкина насчет существующих и принятых многими правил о дружеских отношениях. „Все, — говорил в негодовании Пушкин, — заботливо исполняют требования общежития в отношении к посторонним, то есть к людям, которых мы не любим, а чаще и не уважаем, и это единственно потому, что они для нас ничто. С друзьями же не церемонятся, оставляют без внимания обязанности свои к ним, как к порядочным людям, хотя они для нас — все. Нет, я так не хочу действовать. Я хочу доказывать моим друзьям, что не только их люблю и верую в них, но признаю за долг и им, и себе, и посторонним доказывать, что они для меня первые из порядочных людей, перед которыми я не хочу и боюсь манкировать чем бы то ни было, освященным обыкновениями и правилами общежития“»{831}.
Словно в подтверждение размышлений Плетнева о Пушкине и его философских воззрениях на дружбу, тогда же, в 1844 г., верный памяти Поэта В. И. Даль с грустью отмечал: «Много алмазных искр Пушкина рассыпано тут и там в потемках; иные уже угасли и едва ли не навсегда…»{832}.
Друзья Поэта, подолгу жившие вне России, живо интересовались тем, что происходило на родине в их отсутствие.
А. И. Тургенев — А. Я. Булгакову в Москву.
«14 мая 1844. Шанрозе
…Что ты ничего не напишешь о важных событиях в России? На сих днях у нас сердце дрогнуло от радости, когда прочли в „Дебатах“, что вышел указ о том, чтобы не бить солдат без суда! Вы пишете о концертах и певицах, а об этом ни слова! О равнодушные! Нет! — русские заграничные сильнее любят отечество вас, запоздалых домоседов! — Не могу добиться ни от кого — будет ли железная дорога из Москвы в Петербург? Начата ли? Куда доводят новые шоссе?»{833}.
Отвечая на вопрос Александра Ивановича из-за границы, можно было бы заметить, что строительство железной дороги в России между Петербургом и Москвой началось еще в 1843 г. и продолжалось до 1851 г. А в 1844 г. в Петербурге было начато и пробное асфальтирование на Полицейском мосту через Мойку. По этому поводу Ф. Булгарин писал в газете «Северная пчела»:
«Каждый день я восхищаюсь пробным мощением асфальтом на гребне Полицейского моста. Асфальт, вылитый в кубические формы, выдерживает самую жесткую пробу, потому что едва ли бывает где более езды, как на Полицейском мосту»{834}.
А между тем к маю 1844 г. взаимоотношения Натальи Николаевны и Петра Петровича Ланского стали обретать все более ясные очертания. Дело шло к тому, что Ланской уже всерьез подумывал о предстоящих переменах в своей жизни.
Обращаясь к тому времени, А. П. Арапова писала:
«…Наталье Николаевне советывали повести детей на морские купанья, и, соблазнившись пребыванием четы Вяземских в Гельсингфорсе, она сговорилась с ними туда поехать.
Все приготовления были уже сделаны, день отъезда назначен, даже билеты на всю семью заблаговременно взяты в мальпост.
Отец пришел к заключению, что эта разлука послужит ему на пользу. Вдали от обворожительной красавицы, ему легче будет обсудить положение и хладнокровно взвесить шансы pro u contra предполагаемого шага. Если, — размышлял он, — за три-четыре месяца чувство его только сильнее разовьется, то никакие преграды его не остановят, и он уже обдуманно и сознательно решит свою судьбу. Пустой случай, в котором он не преминул узнать Промысел Божий, всегда ему покровительствовавший, мгновенно разбил все доводы разсудка и привел его к неожиданному, но желанному концу, за который он не переставал благословлять Провидение до последней минуты своей долгой жизни.
За два дня до отъезда Наталья Николаевна, лежа на кушетке, читала книгу, и одна из ея ног от неудобнаго положения онемела.
Старший сын тем временем брал последний урок, гувернантка, вручая возвращенный учителем cachet (лист учета проведенных уроков. — Авт.), бывшия тогда в общем употреблении, просила денег для уплаты по ним.
Мать, не отдавая себе отчета в происшедшем, поспешно встала, и нога у нея так несчастно подвернулась, что она упала от острой боли, с вырвавшимся криком. Пришлось поднять ее с посторонней помощью; доктор константировал вывих щиколотки и предписал лежачее положение и безусловный отдых на несколько недель.