Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [Только текст]
Шрифт:
М. И. Осипова — Е. Н. Вревской.
«…Сдается мне, что Катрин Керн вовсе не прочь выйти за Сергея Львовича. Она всерьез за ним ухаживает, и чуть только он оказывает мне больше внимания, она усиливает свои любезности. Для Леона (Льва Пушкина. — Авт.) это было бы настоящим сюрпризом. Как бы он побледнел от бешенства» {820} .
Но, как известно, соперничество кузин не увенчалось ничьей победой: Екатерина Ермолаевна лишь в 1852 году вышла замуж за юриста М. О. Шокальского [160] , когда ей было уже 34 года; Мария Ивановна Осипова прожила долгих 76 лет, и как Анна Вульф любила, но не вышла за Пушкина-старшего (Александра), так и Маша Осипова любила, но не вышла за Пушкина-младшего (Льва). И не только за них — Пушкиных, а вообще — ни за кого. Обе — ни за кого. Никогда.
160
В семье Шокальских в Петербурге
Юлий Михайлович оставил воспоминания о Г. А. Пушкине. Они были опубликованы в 1895 г. в № 12 журнала «Русский архив». У академика Ю. М. Шокальского и его жены Любови Ивановны (1859–1923) была дочь Зинаида (ум. в 1957 г.).
В этот день в Зимнем дворце Петербурга состоялась пышная свадьба. Венчалась одна из дочерей великого князя Михаила Павловича [161] — 18-летняя великая княжна Елизавета, с герцогом Адольфом Вильгельмом Нассауским.
Утвержденный Николаем I свадебный церемониал гласил:
«18 января пятью выстрелами из Санкт-Петербургской крепости в 8 часов утра дано будет знать народу, что того числа имеет быть брачное торжество. В 12 часов съедутся в Зимний дворец дамы в русском платье, а кавалеры в парадных мундирах. Бракосочетание состоится в придворной церкви. Высокообрученная невеста имеет в сей день на голове корону, и сверх платья малиновую, подложенную горностаевым мехом мантию, с длинным шлейфом, который понесут четыре камергера…
161
За 25 лет супружества великого князя Михаила Павловича (1798–1849) и его двоюродной сестры великой княгини Елены Павловны (1806–1873), принцессы Вюртембергской, родилось пять дочерей: Мария (1825–1846); Елизавета (1826–1845); Екатерина (1827–1894), замужем за герцогом Георгом Мекленбург-Стрелицким; Александра (1831–1832); Анна (1834–1836). Семья жила в Михайловском дворце, построенном в 1825 г. специально для великого князя. Современники отмечали, что «с своей женой Еленой Павловной Михаил Павлович не сумел найти общих чувств и мыслей и причинил немало огорчений этой замечательной женщине»{1310}, с которой император Николай I иногда весьма своеобразно здоровался: «Bongour, madam Michel».
Этот долгий брак не был счастливым. А. О. Смирнова (Россет), у которой на свадьбе великий князь Михаил Павлович был посаженым отцом, впоследствии рассказывала поэту Якову Полонскому, как был заключен брак великого князя с принцессой: «Она ему не нравилась, он с ней почти не говорил, дичился быть с нею вместе, и эта антипатия его к ней доходила до того, что невеста раз объявила, что она не хочет выходить замуж. — „Отправьте меня вон из России, — говорила она, — я вижу, что не нравлюсь, поведение жениха это доказывает“. Но ее не пустили»{1311}.
Причину своей «антипатии» к невесте Михаил Павлович позднее так объяснил А. О. Смирновой: «…я просил у матушки (императрицы Марии Федоровны. — Авт.) разрешения жениться на Паше (в ту пору фрейлине его матери княжне Прасковье Александровне Хилковой (1803–1843), в замужестве Гендриковой. — Авт.), она мне отвечала: „Дитя мое, делай как хочешь, но перед тобой дурной пример Константина“. Вы знаете, как я люблю моего брата Константина, мне пришлось пожертвовать для него моей любовью к Паше, хотя я люблю ее больше всего на свете и буду любить до последнего вздоха»{1312}.
Вероятно, это дало повод Смирновой в мемуарах достаточно резко написать о Елене Павловне: «Великий князь Михаил Павлович тогда был за границей, где и обрел вюртембергское сокровище, которое отравило его жизнь»{1313}.
В сей день имеет быть по всем церквам благодарственное молебствование и как в оный, так и в следующие два дня колокольный звон, вечером во все три дня город будет иллюминован» {821} .
В эти счастливые для новобрачных дни придворный художник В. И. Гау написал их портреты.
|
Неизвестно, присутствовала ли на этом венчании в числе приглашенных Наталья Николаевна, которой «императорская фамилия» не раз «оказывала честь» украсить подобное торжество своим присутствием. Даже если и была, то могла ли она предположить, что спустя ряд лет судьбе будет угодно, чтобы ее младшая дочь Наталья Пушкина вторым браком вышла замуж за младшего брата герцога Адольфа — принца Николая Вильгельма Нассауского, получив при этом титул графини Меренберг. Конечно, нет. Не могла ни она, ни кто другой из присутствовавших на этой свадьбе предвидеть, как переменчива будет судьба к молодым супругам [162] , как неожиданно изменится в том новом, 1844 году и судьба самой Натальи Николаевны.
162
Из дневника А. О. Смирновой (Россет):
«1 марта (1845 года). … У Софьи Павловны Кутузовой говорили за достоверное, что Елизавета Михайловна Нассауская умерла от падучей болезни, и что муж ее хотел даже в случае счастливых ее родов привезти в Россию. Великая княгиня Елена Павловна скрыла это даже от Михаила Павловича. Мне кажется это невероятным. <…>
5 марта. Великий князь Михаил Павлович был у меня два раза и, наконец, застал меня в первый раз после смерти дочери. Он очень еще грустен, рассказывал ее смерть. Герцог Нассауский пишет ему часто, горюет по жене — все это опровергает слухи, которые распускают по городу»{1314}.
19 февраля 1844 года молодые покинули Петербург, отправившись в Висбаден, а 16 января 1845 г. герцогиня Елизавета Михайловна Нассауская скончалась при рождении дочери. Малютка прожила всего сутки. В одной из петербургских газет появился некролог: «Сие печальное известие повергло здешнюю столицу в глубокую горесть… Давно ли мы провожали юную царевну, украшенную всеми добродетелями своего пола, всеми доблестями высокого своего рода, цветущую здоровьем и красотою, на счастливое новоселие… И ее уже нет…»{1315}.
А овдовевший герцог после нескольких лет траура снова женился и в 1890 году взошел на престол государства Люксембург.
А пока, по-прежнему оставаясь во главе своей большой семьи, она не имела ни защиты, ни опоры. Опору нужно было искать внутри себя. Единственным утешением ее были дети. Ну, а родные, друзья?.. По большому счету, у нее не было ни тех, ни других. Из многочисленной семьи Гончаровых исключение составляла лишь сестра Александрина, которая все эти годы была рядом с нею, разделяя ее горькую судьбу.
Всякий раз с приходом января — первого месяца нового года, месяца гибели Пушкина, — Наталья Николаевна уединялась, соблюдая строгий пост и «предаваясь печальным воспоминаниям».
Имея весьма скудные средства к существованию, одна с четырьмя детьми, она была вынуждена распродавать свои украшения.
«…Выбор ея остановился на жемчужном ожерелье, в котором она стояла под венцом. Оно было ей особенно дорого и, несмотря на лишения и постоянныя затруднения в тяжелые годы вдовства, она сохраняла его, и только крайность заставила его продать гр. Воронцовой-Дашковой, в ту пору выдававшей дочь замуж. Не раз вспоминала она о нем со вздохом, прибавляя:
„Промаяться бы мне тогда еще шесть месяцев! Потом я вышла замуж, острая нужда отпала на век, и не пришлось бы мне с ним разстаться“»{822}, — пересказывала впоследствии слова матери А. П. Арапова.
Трудно соотнести заботы Натальи Николаевны с хлопотами барона Луи Геккерна, «изнемогавшего под тяжестью расходов на содержание и воспитание маленьких сирот», занимавшего при этом выгодный дипломатический пост нидерландского посла при венском дворе. Тем более что барон был, по словам его великовозрастного «приемыша», «неизменно щедрым».
Вряд ли у Геккерна были основания приходить «в отчаяние», прося «прислать… хоть сколько-нибудь денег», ибо все его письменные взывания к совести Дмитрия Гончарова совершались, по его словам, не ради себя, а «во имя памяти… прекрасной Катрин».
Во всяком случае, именно в этом он хотел бы убедить своих легковерных родственников Гончаровых.
Луи Геккерн — Дмитрию Гончарову.
«Вена, 9 февраля 1844 г.
Сударь,
Я только что получил письмо от графа Строганова, который мне сообщает, что он все еще ожидает вашего приезда в Петербург, чтобы постараться уладить наши с вами дела. Однако время идет, и я не вижу исполнения ни одного из ваших обещаний, что вы мне дали. Умоляю вас во имя памяти нашей прекрасной Катрин, не дать мне изнемогать под тяжестью расходов на содержание и воспитание бедных маленьких сирот. До настоящего времени я делал все, чтобы они ни в чем не нуждались, а чтобы заменить, насколько это возможно, их бедную мать, я им нанял сразу же гувернантку, обзаведение, как вы знаете, всегда очень дорогое.
Но я не могу в конце концов нести все эти расходы. Мне стало известно, что Жорж, которому я поручил управление частью своего состояния, сделал некоторое количество долгов, надеясь покрыть их позднее деньгами, что он должен был получить от вас. Ради бога, Демитрий, не приводите меня в отчаяние и выполните часть ваших обещаний, прислав мне хоть сколько-нибудь денег.
Вы мне должны на сегодня двадцать тысяч рублей, уплатите мне часть, а на остальное выдайте вексель. Все мы смертны, тому мы имеем печальный пример, надо привести в порядок наши дела. Я надеюсь скоро получить уведомление о вашем приезде в С.-Петербург и узнать, к какому соглашению вы пришли с графом Строгановым. Но пришлите мне что-нибудь в счет вашего долга, мои расходы в данное время выше моих возможностей.
Прощайте, примите уверения в моих почтительных чувствах
Б. де Геккерн»{823}.
Что касается Дантеса, то даже будучи членом Генерального совета департамента Верхнего Рейна, он никак не мог свести концы с концами… И в этом он, подобно своему «приемному отцу», лицемерно пытался убедить всех и вся в Полотняном Заводе.
Да, «бедным» Дантесу и Геккерну только и оставалось, что рассчитывать на помощь со стороны…
Все это, вероятно, и побудило Дантеса вслед за Геккерном написать теще достаточно резкое письмо с требованием денег: «Что меня больше всего поражает в вашей переписке со мною, любезная Матушка, это ваше постоянное стремление объяснить и оправдать поведение моих шуринов в отношении меня… Совершенно возмутительно под разными вздорными предлогами не выполнять взятых священных обязательств перед сиротами»{824}.
А между тем в 1844 году, вскоре после смерти Екатерины, вдовец Дантес позировал для портрета [163] , который затем был подарен им с его собственноручной подписью супругам Фризенгоф, жившим в своем замке в Бродзянах.
Жену свою Дантес похоронил на городском кладбище Сульца. На ее могиле была установлена надгробная плита, которую вскоре вынуждены были заменить на другую, поскольку на ней были указаны ошибочные даты: Екатерина умерла 3 октября, а надпись свидетельствовала, что она умерла на пять дней позже…
163
Художник неизвестен.