Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль
Шрифт:
Так как при этом затрагивался вопрос о нем самом как о полпреде в связи с требованием его отозвания и так как он не располагал документальными данными, подтверждавшими, что руководство СССР фактически пошло на поводу у французских властей, Раковский вынужден был высказываться в общей форме и даже иносказательно. Он выражал мнение, что советское правительство оказалось слишком уступчивым. «Я нахожу, что в этом вопросе мы потеряли бой. Вопрос идет не о полпреде, и смешно думать, что здесь шла речь о том, чтобы я отстоял свое положение, свой пост… Вопрос шел о том, чтобы дать бой французской буржуазии». [1055] Высказывалось мнение о забвении советской стороной важного большевистского внешнеполитического правила – отказа от тайной дипломатии. Он решительно опроверг распространявшуюся властями версию, будто замалчивание инцидента печатью СССР в первые десять дней после его возникновения было предпринято по его просьбе. Правильно маневрируя, можно было обеспечить организованное общественное мнение в пользу дружественных советско-французских отношений. Раковский высказал твердое убеждение, что разрыв дипломатических отношений в качестве непосредственной угрозы отнюдь не фигурировал и не фигурировал бы даже и при значительно более твердой позиции правительства СССР. [1056]
1055
Там
1056
Там же. Л. 35–36.
Некоторые положения речи создают впечатление, что Раковский излагал здесь не столько свою позицию по международным делам, сколько мнение других членов оппозиции, более непримиримых революционеров, но хуже, чем он, разбиравшихся в расстановке сил в мире. При этом некоторые неосторожные, хотя и сделанные с оговорками высказывания послужили поводом для обвинения Раковского и оппозиции в целом в авантюристическом стремлении развязать войну с капиталистическим миром или, по крайней мере, пригрозить войной. При этом как на самой конференции, так и после нее, в частности на XV съезде партии, содержание речи Раковского грубо искажалось. Он заявил: «Когда нас прогнали из Пекина, когда нас провоцировали в Лондоне, когда провоцировали в Париже, – вы думаете, что, если бы мы были в иной обстановке (курсив наш. – Авт.), это не послужило бы поводом, чтобы им ответить должным революционным отпором?» Раздался вопрос дипломата Л. М. Карахана: «Как? Войной?» Раковский ответил: «Да, войной». Почувствовав сразу нелепость слова, сорвавшегося с языка и отнюдь не выражавшего его образа мыслей, Х. Г. Раковский попытался исправить положение. «Товарищи, не спешите, – сказал он. – Я думаю, нечего скрывать, это бесчестно. Я говорю только то, что мы не допустили бы, я говорю, что дали бы отпор и потому они бы не посмели». [1057]
1057
ЦАОПИМ. Ф. 3. Оп. 8. Ед. хр. 10. Л. 36–37.
С этого момента Раковскому не давали говорить. Раздались крики: «Что это, “урок дипломатии”?», «Кончай, о внутреннем положении скажи, о достижениях!», «Позор!». [1058] Оратор смог лишь высказать несогласие с заявлением Сталина на XIV съезде партии о превращении мирной передышки в длительный период и в то же время указал на решительную поддержку оппозицией политики мира. Попытка дать анализ западных оценок внутрипартийного положения в ВКП(б) не удалась, так как все больший шум и крики сорвали завершение речи. Клакерам и этого было мало. Раздавались возгласы: «Долой его из президиума!» [1059]
1058
Там же. Л. 37–41.
1059
Там же. Л. 38–41.
Справедливость требует отметить, что, хотя подчеркнутая нами выше оговорка и последовавшая за ней попытка разъяснения позиции меняли смысл выступления, должны были исключить какие-либо сомнения в том, что Раковский вовсе не выступает за войну с капиталистическим миром, в контексте всего высказывания они воспринимались с трудом, тем более в такой крайне недоброжелательной к нему обстановке, которая возникла на конференции.
Смысл речи был искажен уже в следующих выступлениях – А. П. Розенгольца, Л. М. Карахана, лишь незадолго перед этим тесно сотрудничавших с ним в Наркоминделе, а затем и в заключительном слове Н. И. Бухарина. Если даже такой опытный политический деятель, как Карахан, посвятивший всю свою речь полемике с Раковским, воспринял его слова как призыв к войне [1060] (по всей видимости, неискренне), то что говорить о других, намного менее искушенных делегатах?!
1060
ЦАОПИМ. Ф. 3. Оп. 8. Ед. хр. 10. Л. 56–61.
А. П. Розенгольц пытался противопоставить Раковского нынешнего Раковскому прежнему и недостойно утверждал, будто нынешний призывал на его изгнание из Франции ответить угрозой войны. «Не искажайте моих слов!» – воскликнул Христиан Георгиевич. [1061] Розенгольц договорился до того, что приписал ему в прошлой дипломатической деятельности курс капитулянтства (инсинуации Сталина срабатывали в полной мере!): «Нам, близко знавшим Раковского и его линию, было чрезвычайно странно выслушать заявление Раковского, направленное против уступок. Ведь т. Раковский на протяжении ряда лет в области внешней политики проводил политику уступок, на которые ЦК не шел, уступок, означавших в значительной степени капитуляцию нашу перед капиталистической Европой. (Реплики т. Раковского не слышно)». [1062]
1061
Там же. Л. 45.
1062
Там же. Л. 44.
Несколько более сдержанным был Бухарин, посвятивший выступлению Раковского целый раздел заключительного слова под названием «Политика мира или тактика авантюр?». [1063] Бухарин заявил, что Раковский ведет «игру с опасными вещами», и продолжал: «Вот наша линия и наше маневрирование. А ориентация Раковского какая? Такая, чтобы подвинуть советские войска к границе, конечно не к французской… а к польской… Как мы ни уважаем Раковского, а до самого последнего времени он был одним из лояльных членов оппозиции, но так маневрировать мы ни в коем случае не могли. Это было бы преступное маневрирование, легкомысленное маневрирование, игра с огнем, с войной». [1064]
1063
Там
1064
Правда. 1927. 23, 27 ноября.
Столкнувшись с искажением своих высказываний и с прямой фальсификацией, еще не привыкший к этому, Х. Г. Раковский вел себя нервно, перебивал выступавших. Из зала была брошена презрительно-враждебная реплика: «Дайте ему холодной воды». [1065]
Приходится признать, что московская губпартконференция существенно уменьшила авторитетность Раковского в партийной среде, аппарат во многом добился своего, и выступление самого Христиана Георгиевича этому невольно способствовало. В пропаганде следующих месяцев велась широкая спекулятивная кампания, связанная с извращенно толкуемым выступлением Раковского на Московской партконференции. В издевательской передовой статье журнала «Коммунистический Интернационал» развязно утверждалось: «На конференцию явились побитые вожди оппозиции Каменев и Раковский. С чем они пришли? Чтобы принести повинную за свои антипартийные и антисоветские выступления, за свою нелегальную работу, за свою неслыханную клевету на партию в подпольных листках, за свою преступную агитацию на улице? Ничего подобного». [1066]
1065
ЦАОПИМ. Ф. 3. Оп. 8. Ед. хр. 10. Л. 44.
1066
Коммунистический Интернационал. 1927. № 48. С. 5.
Всяческой дискредитации Раковского способствовала и предвзятая информация, поступавшая с Украины, в частности оглашенная на Московской губпартконференции. Е. М. Ярославский в докладе о внутрипартийной борьбе утверждал, например: «Тов. Раковский здесь с трибуны заявил о том, что он держал себя на Украине очень хорошо, что ничего непартийного он не сделал; но вот мы получили шифровку, тогда же подписанную тт. Кагановичем и Постышевым, что Раковский явился туда на торжественное собрание горсовета, что ему дали слово и, когда аудитория стала его прерывать, Раковский обратился к присутствовавшим на трибуне иностранным крестьянским делегатам, среди которых были и социал-демократы, и беспартийные, с речью: “Пусть видят иностранные товарищи, как у нас дают свободно говорить”, и затем, продолжая по-немецки, он сказал: “Это фашизм, это социал-фашизм”. (Голоса: Исключить надо из партии)». Извращенно трактуя события, Ярославский поведал далее, что в Харькове оппозиционеры организовали собрание, требуя «вызвать Раковского на доклад», а когда на это собрание явились представители ЦКК КП(б)У, «срывали» их, протестовали и даже пытались организовать забастовки.
Непредвзятые слушатели должны были бы понять, что такого рода инциденты свидетельствовали об авторитете Раковского, но непредвзятых на форуме ВКП(б) уже почти не было. По поводу выезда Раковского из Харькова в Днепропетровск, несмотря на телеграмму из Москвы, Ярославский с деланым возмущением при одобрении зала провозгласил: «С каких это пор пошло дело так, что на вызов ЦКК можно наплевать?» [1067]
В эти дни Х. Г. Раковский оказался участником еще одного, на этот раз подлинно трагического события. 17 ноября покончил самоубийством один из деятелей оппозиции, видный дипломат А. А. Иоффе. В предсмертном письме, адресованном Л. Д. Троцкому (оно вскоре было опубликовано на Западе), [1068] он писал, что был отстранен от партийной и советской работы, а в последнее время, несмотря на тяжелую болезнь, даже был лишен квалифицированной медицинской помощи.
1067
Партия и оппозиция накануне XV съезда ВКП(б): Сборник документальных материалов. М., 1928. Вып. 1. С. 243–244.
1068
Троцкий Л. Портреты. С. 229–243; Демократически сговор (София), 1927. 29 декември; Новая и новейшая история. 1990. № 3. С. 103–108.
Письмо Иоффе было захвачено ОГПУ, но весть о нем разнеслась, и в конце концов власти передали его фотокопию Раковскому. «Почему письмо, написанное Иоффе для меня и запечатанное им в конверт с моей фамилией, было вручено Раковскому, и притом не в оригинале, а в фотокопии, объяснить не берусь», – писал позже Л. Д. Троцкий. [1069]
Так как Иоффе до кончины оставался членом партии, причем «номенклатурным деятелем», похороны проводились от имени ЦК. Была создана соответствующая комиссия, куда от ЦК вошел М. Н. Рютин (тогда еще рьяно выступавший со сталинистских позиций, но через пять лет решительно разоблачивший террористическое единовластие), а от имени друзей покойного Х. Г. Раковский. 19 ноября Раковский вместе с Троцким и И. Н. Смирновым возглавил траурное шествие на Новодевичье кладбище. В процессии участвовали около полутора тысяч человек. Ее сопровождали милиция и агенты ОГПУ. Когда процессия достигла ворот кладбища, представители властей издевательски сообщили, что право войти на его территорию получат только 20 человек. Толпа вломилась на кладбище, бросив вызов ОГПУ. Троцкий и Раковский выступили на траурном митинге. Громкая, отрывистая речь Христиана Георгиевича слышна была издалека. [1070] Раковский развернул красное знамя, покрыл им гроб и воскликнул: «Я рад, что мы идем под этим флагом до конца, и мы клянемся в этом над вашей могилой». [1071]
1069
Троцкий Л. Моя жизнь: Опыт автобиографии. Берлин, 1930. Т. 2. С. 182.
1070
Serge V. M'emoires d’un r'evolutionnaire. Paris, 1951. P. 250–251.
1071
Payne R. The Rise and Fall of Stalin. New York, 1965. P. 405. Речь Троцкого опубликована в его книге «Портреты» (С. 224–227), а в наше время в журнале «Новая и новейшая история» (1990. № 3. С. 108–109). См. также: Иоффе Н. А. Воспоминания об отце // Новая и новейшая история. 1990. № 3. С. 102–103.