Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих

Вазари Джорджо

Во дворце герцога Козимо Ридольфо расписал зеленую комнату по сводам гротесками, по стене же видами, весьма понравившимися герцогу. Последние годы в старости Ридольфо жил очень весело: выдав дочерей замуж и видя сыновей отлично пристроенных по торговой части во Франции и в Ферраре и, хотя страдал от подагры и принужден был либо постоянно сидеть дома, либо приказывать носить себя в кресле, тем не менее он переносил эту напасть с большой терпеливостью, как и некоторые неудачи сыновей. И даже и в глубокой старости, сохраняя великую любовь к произведениям искусства, ему желательно было видеть получавшие особое одобрение постройки, картины и тому подобные вещи, создававшиеся каждодневно, или хотя бы получать о них представление. Так однажды, когда синьора герцога не было во Флоренции, он приказал отнести себя в своем кресле во дворец; там он отобедал и провел весь день, осматривая дворец, переделанный и перестроенный настолько, по сравнению с тем, каким он был раньше, что он и не узнал его; отправляясь же оттуда вечером, он заявил: «Умру удовлетворенным, ибо смогу отвезти на тот свет новости нашим художникам о том, что видел, как мертвый воскрес, урод стал красавцем, а старик омолодился».

Прожил Ридольфо семьдесят пять лет, умер в 1560 году и был погребен там же, где его родичи, в Санта Мариа Новелла. Микеле же, его ученик, которого, как я сказал, звали не иначе, как Ридольфов Микеле, после того как Ридольфо отошел от искусства, расписал фреской три большие арки ворот города Флоренции: в Порта а Сан Галло

он изобразил с величайшим умением Богоматерь, св. Иоанна Крестителя и св. Козьму; в Порта аль Прато — другие подобные же фигуры, а в Порта алла Кроче — Богоматерь, св. Иоанна Крестителя и св. Амвросия; картинам же и образам его, искусно написанным, несть числа. Приглашал и я его вместе с другими за опытность его и добросовестность не однажды для работ во дворце и оставался, как и все остальные, вполне им доволен. Но что мне в нем особенно нравится помимо того, что человек он поистине порядочный, воспитанный и богобоязненный, это то, что в мастерской у него всегда много молодых людей, которых он обучает с любовью невероятной.

Учеником Ридольфо был и Карло Портелли из Верхнего Лоро ди Вальдарно, которым во Флоренции написано несколько досок и бесчисленное множество картин в Санта Мариа Маджоре, в Санта Феличита, у монахинь Монтичелли, а в Честелло образ на дереве в капелле Бальдези по правую руку от входа в церковь, на котором изображено мучительство св. Ромола, епископа Фьезоланского.

Жизнеописание Джованни да Удине, живописца

В Удине, фриульском городе, некий гражданин по имени Джованни, из семейства Нани, был первым, занявшимся ремеслом вышивания, в чем за ним следовали его потомки, достигшие такого превосходства, что стали род этот называть не Нани, а Рикаматори (вышивальщиками). Оттуда происходил и Франческо, проводивший постоянно жизнь как почетный гражданин в охоте и тому подобных занятиях, у которого в 1494 году родился сын, нареченный именем Джованни. С самых малых лет он проявил такую склонность к рисованию, что приходилось дивиться, ибо, занимаясь вместе с отцом охотой и птицеловством, он все свободное время рисовал собак, зайцев, коз и вообще всякого рода животных и птиц, что только под руку попадалось, и делал это так, что всех приводил в изумление. Заметив эту склонность Франческо, отец отвез его в Венецию и отдал в обучение искусству рисования к Джорджоне из Кастельфранко, проживая у которого юноша так научился ценить творения Микеланджело и Рафаэля, что решил уехать в Рим во что бы то ни стало. И, получив рекомендательные письма от Доменико Гримано, ближайшего друга его отца, к Бальдассаре Кастильоне, секретарю герцога мантуанского и ближайшему Другу Рафаэля Урбинского, он туда и отправился, был там устроен этим самым Кастильоне в рафаэлевскую школу молодых людей, где начала искусства воспринял превосходно. И это было весьма важно потому, что если кто-либо усвоил дурную манеру с самого начала, то лишь в редких случаях он освобождается от нее без затруднений, научившись лучшей.

Итак, Джованни, пробыв лишь самое короткое время в Венеции под руководством Джорджоне и увидев нежный, красивый и изящный почерк Рафаэля, решил, будучи юношей талантливым, овладеть этой манерой во что бы то ни стало. А так как его благим намерениям отвечали и талант его и руки, плоды его решения были таковы, что в самое короткое время он научился так хорошо рисовать и писать красками легко и изящно, что прекрасно удавалось ему воспроизводить вещи с натуры, говоря одним словом все, созданное природой: животных, ткани, инструменты, сосуды, пейзажи, постройки и зелень, в чем никто из молодых людей той же школы не мог превзойти его. Но больше всего он особенно любил рисовать всякого рода птиц, так что в короткое время составил целую книгу, столь прекрасную и разнообразную, что Рафаэль ею и развлекался, и восхищался. При Рафаэле проживал и некий фламандец по имени Джованни, превосходный мастер рисовать красиво плоды, листья и цветы, донельзя похожие на настоящие, в манере, впрочем, немного сухой и напряженной; у него Джованни из Удине научился рисовать их так же красиво, как рисовал учитель, и более того, в манере мягкой и сочной, которая в некоторых случаях, как об этом будет рассказано, удавалась ему превосходнейшим образом!. Он научился также изображать пейзажи с разрушенными строениями, обломками древности, а также писать красками на холсте пейзажи и зелень в манере, применявшейся после того не только фламандцами, но и всеми итальянскими живописцами.

Итак, Рафаэль, весьма любивший талант Джованни, работая над деревянным образом святой Цецилии, что ныне в Болонье, поручил Джованни написать орган, который держит святая, воспроизведенный им с натуры столь отменно, что кажется рельефным, а также все музыкальные инструменты у ног святой и, что важнее всего, написанное им схоже с тем, что сделано Рафаэлем, настолько, что кажется, будто это одна рука. Вскоре после этого во время производившихся у Сан Пьеро ин Винколи раскопок руин и остатков дворца Тита в целях нахождения статуй было обнаружено несколько подземных помещений, сплошь покрытых и наполненных гротесками, мелкими фигурами и историями, с лепными украшениями низкого рельефа. Отправившийся посмотреть на них Рафаэль взял с собой Джованни, и оба были поражены свежестью, красотой и качеством этих работ. Причем особенно они были удивлены тем, что они сохранились столь долгое время; однако в этом не было ничего особенного, ибо до них не доходил и не касался их воздух, обычно с течением времени все разъедающий из-за переменчивости погоды. Гротески же эти (названные так потому, что были найдены в гротах) отличались таким рисунком, были так разнообразны, причудливы и прихотливы, причем упомянутые тонкие украшения из лепнины чередовались с полями, разнообразно расписанными историйками, такими красивыми и изящными, что запали они Джованни и в ум и в сердце и, увлекшись их изучением, он рисовал и воспроизводил их не раз и не два; а так как получались они и у него легко и изящно, ему оставалось лишь найти способ изготовления стука, на котором выполнялись гротески. И хотя над этим, как говорилось выше, ломали голову задолго до него многие и не нашли другого способа, кроме изготовления стука на огне из гипса, извести, греческой смолы, воска и толченого кирпича с прибавлением золота, они тем не менее так и не нашли настоящего способа изготовления стука, подобного найденному в этих древних гротах и помещениях. Но так как в это время выводились арки и задняя трибуна Святого Петра на извести и пуццолане, как об этом рассказывалось в жизнеописании Браманте, и в ямы бросали и резную листву, и овы, и другие обломы, Джованни начал присматриваться к этому способу применения извести и пуццоланы, а затем испробовал, можно ли из них делать барельефные фигуры, причем убедился в том, что таким способом выходит все, за исключением наружной поверхности, которая получалась не такой тонкой и гладкой, как в старину, а также и не такой белой. По размышлении ему пришло в голову, что нужно примешивать к извести белого травертина вместо пуццоланы, то есть чего-либо белого, почему, испробовав и кое-что другое, он истолок куски травертина и нашел, что он для этого подходит, но все же работы получились серыми, а не белыми и шершавыми и зернистыми. В конце же концов он истолок куски самого белого мрамора, какие только мог найти, превратил в мелкий порошок, просеял его и смешал с известкой из белого травертина. И оказалось, что таким образом и получил без всякого сомнения настоящий древний стук со всеми желательными для него свойствами.

Очень этому обрадовавшись, он показал, что сделал, Рафаэлю, который в это время строил, как рассказывалось раньше, по заказу папы Льва X Лоджии папского дворца,

и тот поручил Джованни отделку всех лепных сводов с прекраснейшими украшениями, окруженными гротесками, наподобие древних и с красивейшими и капризнейшими выдумками, изобилующими вещами самыми разнообразными и необыкновенными, какие только вообразить возможно. Выполнив все эти украшения средним и низким рельефом, он после этого перемежал их небольшими историями, пейзажами, листвой и разнообразной отделкой, где он постарался показать все доступное искусству в этом роде. И в этом он не только сравнился с древними, но, сколько можно судить по тому, что мы видели, превзошел их: ибо эти работы Джованни по красоте рисунка, по выдумке в фигурах и по краскам, выполнены ли они из стука или написаны, несравненно лучше древних работ, о которых можно судить по Колизею, или же по росписям в термах Диоклетиана и других местах. Да и где же еще можно увидеть написанных птиц, которые, так сказать, и по краскам, и по перьям, и всеми своими частями более похожи на живых и настоящих, чем те, которые находились в узорах и на столбах этих лоджий? И пород их там столько создано природой, одни такие и другие иные, и многие из них сидят на колосьях, метелках и ветках не только пшеницы, овса и проса, но и всех родов злаков, овощей и плодов, производившихся землей во все времена для нужд и пропитания птиц. Таковы же и рыбы и все водяные и морские чудища, выполненные Джованни там же, но, чтобы чего-нибудь не пропустить, наговорив слишком много, лучше об этом умолчать, не пытаясь одолеть невозможное. Но что сказать о разнообразных видах плодов и цветов, каких там бесконечное множество, всякого рода, качества и цвета, рожденных природой во всех частях света, во все времена года? А также и о разных музыкальных инструментах, изображенных там точь-в-точь как настоящие? А кто не знает, ведь дело это известное, как Джованни в торце этой лоджии, когда папа еще не решил, что следует изобразить на этой стене, написал балюстраду, продолжая настоящую, а над нею ковер, и кому, как я сказал, неизвестно, что, когда однажды папа спешил по делам в Бельведер, один из слуг, который не знал, в чем там дело, издали подбежал, чтобы приподнять написанный ковер, да в дураках и остался? В общем же, не в обиду будь сказано другим художникам, живопись эта в своем роде самая красивая, самая редкостная и самая превосходная из всех когда-либо открывавшихся глазу человека. И смею утверждать, что именно по этой причине не только Рим, но и все другие части света переполнены ныне живописью подобного рода. Ибо помимо того, что Джованни был восстановителем и как бы изобретателем и стука, и прочих гротесков, сия прекраснейшая его работа стала образцом для всех, пожелавших работать в этом роде. И не говоря уже о молодых людях, помощниках Джованни, которых было в разные времена, можно сказать, бесчисленное множество, и другие научились этому у настоящего мастера и распространили свои работы повсеместно. После этого Джованни начал расписывать под этими лоджиями второй этаж, где украшения из стука и росписи стен и сводов этих вторых лоджий он выполнил в другом, отличном от прежнего, роде. Тем не менее и они получились исключительно красивыми благодаря прекрасно придуманным и по-разному разбитым перголам из тростника, обвитым виноградными лозами со спелыми гроздьями, жимолостью, жасмином, розами, и переполненным разного рода животными и птицами.

Когда же впоследствии папа Лев пожелал расписать кордегардию копьеносцев на уровне названных лоджий, Джованни помимо украшений всего помещения в виде путтов, львов, папских гербов и гротесков отделал стены под пестрый камень разных пород и тому подобные древние инкрустации, применявшиеся римлянами в их термах, храмах и других местах, как это можно видеть в Ротонде и портике Сан Пьеро. В соседнем, менее обширном, помещении для прислуги Рафаэль Урбинский изобразил светотенью прекраснейшим образом апостолов, стоящих во весь рост в табернаклях, а Джованни на карнизе этого помещения изобразил с натуры множество разноцветных попугаев, принадлежащих в то время Его Святейшеству, а также бабуинов, мартышек вонючих и других диковинных животных. Однако работа эта была недолговечной, ибо папа Павел IV, располагая там свои закутки и комнатушки, уничтожил это помещение, лишив этот дворец произведения искусства в своем роде единственного, чего сей святой муж не сделал бы, если бы обладал вкусом в области искусства рисунка.

Джованни написал также картоны для шпалер и мебельных тканей, которые затем были вышиты золотом и шелком во Фландрии, изобразив там путтов, играющих с гирляндами, украшенными эмблемами папы Льва, а также разных животных с натуры, и ткани эти редчайшей работы находятся во дворце и ныне. Подобным же образом расписал он гротесками картоны для ковров, находящихся в первых залах консистории.

В то время, когда Джованни был занят этими работами, в конце Борго Нуово, близ площади Сан Пьеро, строился дворец мессера Джованбаттисты дель Аквила, где Джованни собственноручно отделал лепниной большую часть фасада, и работа эта была признана в своем роде единственной.

Он же расписал и отделал лепниной всю лоджию виллы, выстроенной кардиналом Джулио деи Медичи под Монте Марио, где животные, гротески, гирлянды и вся отделка прекрасны так, что кажется, будто Джованни решил победить и превзойти самого себя. И потому кардинал этот, весьма ценивший его талант, помимо многих бенефиций его родственникам, пожаловал ему лично каноникат во фриульской Чивитале, который Джованни позднее передал своему брату. Когда затем тот же кардинал поручил ему на той же вилле выполнить фонтан, где из мраморной слоновьей головы вода через хобот изливается в водоем, он во всем воспроизвел точь-в-точь храм Нептуна (здание, незадолго до того обнаруженное в древних развалинах близ Большого дворца, которое все было украшено произведениями природы, относящимися к морю), добавив превосходные и разнообразные украшения из стука; мало того, он намного превзошел искусство этого древнего здания, красиво и точно изображая животных, раковины и бесконечное множество других тому подобных вещей. А после этого он создал еще один фонтан, но на этот раз вроде лесного источника, в углублении заросшего кругом рва, где вода весьма искусно капает и бежит струями, стекая по губчатым камням и сталактитам, поистине будто на самом деле. А на вершине этой пещеры с губчатыми камнями он поместил большую львиную голову, увенчанную гирляндами из венериных волос и других искусно сплетенных там трав; трудно поверить, сколько изящества придавало все это дикому месту, все уголки которого были отменно прекрасными и приятными сверх всякого вероятия.

По окончании этой работы кардинал пожаловал Джованни орден святого Петра и отправил его во Флоренцию для отделки гротесками и лепниной одного из помещений палаццо Медичи, того, что на углу, где еще строитель его, Козимо Старший, устроил лоджию для удобства и собраний граждан по тогдашнему обычаю благороднейших семейств. И вот после того как лоджия эта была застроена по проекту Микеланджело, который превратил ее в помещение с двумя коленопреклоненными окнами, которые были первыми на наружных дворцовых фасадах в подобной манере и были забраны решетками, Джованни украсил весь свод лепниной и росписями, изобразив в тондо шесть шаров, герб дома Медичи, поддерживаемый тремя рельефными путтами, с величайшим изяществом и пристойностью. Помимо же этого он изобразил там очень много красивых животных и красивые гербы разных лиц и синьоров, принадлежащих к этому славнейшему дому, вместе с несколькими полурельефными историями из стука. Все же оставшиеся поля он расписал белым и черным на манер камней так отменно, что лучшего и вообразить невозможно. Четыре арки под сводом, одна в двенадцать локтей и остальные по шесть, остались не расписанными, и только много лет спустя, в 1333 году, восемнадцатилетний юноша Джорджо Вазари, находившийся тогда на службе у первого своего синьора герцога Алессандро деи Медичи, изобразил там истории с подвигами Юлия Цезаря, намекая на заказчика, вышеназванного кардинала Джулио.