Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих

Вазари Джорджо

Однако когда в 1536 году Антонио да Сангалло было поручено весьма широко и пышно украсить город к приезду императора Карла V, к чему, как говорилось в другом месте, были привлечены все художники, и хорошие и плохие, Рафаэлло да Монтелупо, который должен был украсить мост св. Ангела десятью стоящими на нем статуями, решил занять и Баттисту, так как видел, насколько тонко он рисует, и считал его юношей талантливым и захотел достать ему работу во что бы то ни стало. Поговорив о нем с Сангалло, он добился того, чтобы Баттисте было поручено написать четыре большие фрески светотенью на фасаде Порта Капена, ныне именуемые воротами Сан Бастьяно, через которые должен был въехать император. И Баттиста, который никогда не прикасался к краскам, изобразил над воротами гербы папы Юлия III и того же императора Карла, а также Ромула, который держал над папским гербом тиару, а над кесаревым — корону. Ромул этот был фигурой высотой в пять локтей, одетый по-древнему и с короной на голове, и по правую руку от него стоял Нума Помпилий, а по левую Туллий Гостилий, а сверху было написано «Quirinus pater».

На одной из историй, находившихся на фасаде башен, между которыми были ворота, был изображен триумф Сципиона старшего, сделавшего Карфаген данником римского народа, а на другой справа триумф Сципиона младшего, разрушившего и уничтожившего Карфаген. А еще на одной из двух картин, находившихся на заднем фасаде, вне башен, был изображен Ганнибал, отброшенный бурей от стен Рима, а на другой слева Флакк, входящий через эти самые ворота, дабы оказать помощь Риму против названного Ганнибала. Все эти истории или картины были первыми живописными работами Баттисты, и по сравнению с работами других они были очень хороши и заслужили большую похвалу. И если бы Баттиста начал заниматься живописью раньше, пользовался бы иногда красками и пускал в дело кисти, он несомненно превзошел бы многих, но то обстоятельство, что он упрямо стоял на одном мнении, которого придерживаются и многие другие, считающие, что тем, кто хочет писать красками, достаточно одного рисунка, принесло ему ущерб немалый.

Тем не менее заказ свой он выполнил гораздо лучше некоторых из тех, кто расписывал историями арку Сан Марко, где было восемь историй, по четыре с каждой стороны. А самыми лучшими из всех были работы Франческо Сальвиати и некоего Мартина и других немецких юношей, приехавших в Рим учиться.

Пользуясь случаем, не премину сказать и о том, что названный Мартин, хорошо разбиравшийся в светотени, написал несколько сражений христиан с турками с такой смелостью и такой прекрасной выдумкой в изображении отдельных стычек и военных действий, что лучше не сделаешь. Чудно было и то, что названный Мартин и его люди расписывали свои полотна с такими скоростью и проворством, чтобы закончить их вовремя, что так и не отходили от работы. А так как им все время подносили питье и доброе греческое вино, они, опьянев и разгорячившись и действием вина и увлечением работой, совершали поразительные вещи.

Поэтому когда их работы увидели Сальвиати, Баттиста и Калабриец, то все они признали, что тому, кто хочет стать живописцем, следует вовремя браться за кисти; поразмыслив об этом хорошенько позднее сам с собой, Баттиста перестал вкладывать столько рвения в отделку своих рисунков и начал иногда писать и красками.

Когда Монтелупо отправился во Флоренцию, где готовилось такое же грандиозное убранство для встречи упомянутого императора, он взял с собой и Баттисту. Но когда они приехали, оказалось, что убранство это благополучно закончено. Однако когда Баттиста все же получил работу, он сплошь расписал фигурами и трофеями постамент статуи, которую поставил на Канто де'Карнесеки фра Джованни Аньоло Монторсоли. А так как прослыл он среди художников юношей одаренным и стоящим, он принимал позднее большое участие и при встрече мадамы Маргариты Австрийской, супруги герцога Алессандро, и особенно в убранстве по проекту Джорджо Вазари дворца мессера Оттавиано деи Медичи, где названная госпожа должна была поселиться.

По окончании этих празднеств Баттиста с огромнейшим рвением начал срисовывать статуи Микеланджело в Новой сакристии Сан Лоренцо, которые тогда бросились рисовать и лепить все скульпторы и живописцы Флоренции, в числе которых многое этим приобрел и Баттиста. Но при этом обнаружилась и его ошибка, состоявшая в том, что он так и не пожелал рисовать с натуры или писать красками, а только и делал, что срисовывал статуи и кое-что другое. И это так огрубило и засушило его манеру, что не мог он уже от этого избавиться и добиться того, чтобы не было в его работах той жесткости и сухости, какие видим мы на его полотне, где он с большим старанием и тщательностью изобразил насилие Тарквиния над римлянкой Лукрецией. Общаясь с другими художниками и посещая названную сакристию, Баттиста завел дружбу со скульптором Бартоломео Амманати, который вместе со многими другими изучал там произведения Буонарроти, и сдружились они так, что названный Амманати пригласил к себе жить Баттисту и Дженгу, урбинца, и так прожили они некоторое время вместе, весьма плодотворно изучая искусство.

А когда в 1536 году скончался герцог Алессандро и преемником его стал синьор Козимо деи Медичи, многие из служивших у покойного герцога остались на службе у нового, другие же не остались. И среди ушедших был и упоминавшийся Джорджо Вазари, который возвратился в Ареццо с намерением не служить больше при дворах, после того как он лишился кардинала Ипполито деи Медичи, своего первого господина, а потом и герцога Алессандро. По этой причине Баттиста и был взят на службу герцога Козимо, в гардеробной которого он на большом холсте написал с картины фра Бастьяно — папу Климента, с картины Тициана кардинала Ипполито, а с картины Понтормо — герцога Алессандро. Хотя картина эта не имела того совершенства, какое от нее ожидали, он увидел в той же гардеробной картон Микеланджело с Noli me tangere, который в свое время воспроизвел красками Понтормо, принялся выполнять такой же картон, но с более крупными фигурами и, когда его закончил, написал с него картину, где показал себя уже гораздо лучше в отношении колорита, картон же, который он срисовал точь-в-точь с картона Буонарроти, был очень хорош и выполнен с большим терпением.

После битвы при Монтемурло, когда были

разбиты и захвачены в плен ссыльные и восставшие против герцога, Баттиста в хорошей композиции изобразил происходившую битву, добавив в ней и много вымысла по собственному усмотрению, за что он получил большое одобрение, хотя в военных действиях и захвате пленных можно узнать многое, в точности заимствованное из произведений и с рисунков Буонарроти: так, в то время как в отдалении происходят военные действия, спереди изображены ищущие Ганимеда охотники, дивящиеся на птицу Юпитера, которая уносит юношу в небо; Баттиста взял это с рисунка Микеланджело, чтобы, воспользовавшись им, показать, что молодой герцог милостью Божьей из круга друзей поднимается на небо, или что-нибудь другое в том же роде. Эта история, говорю я, была сначала выполнена Баттистой на картоне и затем крайне тщательно написана красками, а ныне она вместе с другими названными работами находится в верхних залах палаццо Питти, только что целиком достроенного Его Светлейшим Превосходительством.

Так, выполняя эти и некоторые другие работы, находился Баттиста на службе у герцога до бракосочетания последнего с синьорой донной Леонорой Толедской, когда при подготовке к свадебным празднествам он принял участие в устройстве триумфальной арки у ворот, ведущих в Прато. По указаниям Ридольфо Гирландайо он изобразил на ней в нескольких историях деяния синьора Джованни, отца герцога Козимо: на одной из них этот синьор переходит реки По и Адду в присутствии кардинала Джулио деи Медичи, ставшего папой Климентом VII, синьора Просперо Колонна и других синьоров, а на другой изображен выкуп Сан Секондо. С другой же стороны, на другой истории, Баттиста изобразил город Милан и вокруг него лагерь Лиги, которая, распавшись, оставила там синьора Джованни. С правого бока арки он на другой картине с одной стороны изобразил Случай в виде женщины с распущенными волосами, протягивающей руку синьору Джованни, а с другой стороны — Марса, который подобным же образом подает ему меч. Еще одна история находилась под сводом арки; на ней рукой Баггисты был изображен синьор Джованни, защищающий между Тичино и Аббиатеграссо мост Роццо, подобно новому Горацию, с храбростью невероятной. Насупротив же было изображено взятие Караваджо, где в разгаре битвы бесстрашный синьор Джованни огнем и мечом пробивает себе путь через вражеское войско. Между колоннами по правую руку в овале было изображено взятие им же Гарлассо с одной лишь ротой солдат, а по левую руку между двумя другими колоннами — взятие у врага миланских укреплений. На фронтоне, который оставался за спиной у входящего, названный синьор Джованни был изображен на коне под стенами Милана: выступив в турнире одиночкой против рыцаря, он пронзал его копьем насквозь. Над главным карнизом, доходящим до другого карниза, на котором покоится фронтон, на другой большой истории, написанной Баттистой с большой тщательностью, в середине восседал на скале со скипетром в руке император Карл V, увенчанный лавровым венком, у ног же его возлежала река Бетис с двугорлым сосудом, а подле нее река Дунай, изливающая из семи горл воды свои в море.

Не буду рассказывать о бесчисленном множестве статуй, обрамлявших на этой арке как эту, так и другие картины, ибо я рассказал обо всем относящемся к Баттисте Франко, и не мое дело рассказывать об этих свадебных празднествах то, что подробно описано другими: ведь помимо того, что, когда было нужно, об авторах этих статуй уже говорилось, излишне говорить о них еще что-либо (тем более что статуи эти не стоят уже на своих местах, где можно было их видеть) и выносить о них суждение.

Возвращаясь же к Баттисте, скажем, что лучшей его работой для этих свадебных торжеств была одна из упоминавшихся выше десяти картин, входивших в убранство большого двора палаццо Медичи, — та, где он изобразил светотенью герцога Козимо со всеми его герцогскими регалиями. Но, как он ни старался, рисовавшие хуже Бронзино и другие, превзошли его выдумкой, смелостью и искусством светотени. Ибо (как об этом уже говорилось) картины следует писать с легкостью, размещая вещи по своим местам с толком, без вымученности и напряжения, от которых вещи кажутся грубыми и жесткими, а кроме того, от излишнего выписывания они часто темнеют и портятся и, если долго около них возиться, они лишаются всех хороших качеств, какие придают им непринужденность, изящество и смелость, но всего этого, хотя оно в большей своей части проистекает и приобретается от природы, можно, однако, частично добиться учением и мастерством.

После этого Ридольфо Гирландайо взял с собой Баттисту в Вальдикьяну, где Мадонна ди Вертильи принадлежала раньше флорентийскому монастырю дельи Анджели камальдульского ордена, ныне же стала самостоятельным монастырем, заменив бенедиктинский монастырь у ворот Пинти, разрушенный во время осады Флоренции. Там Баттиста расписал упоминавшимися уже историями двор, а Ридольфо украсил главный алтарь и написал для него на дереве образ; покончив же с этим, они, как рассказано в жизнеописании Ридольфо, украсили и другой живописью сие святое место, весьма прославленное и знаменитое многочисленными чудесами, совершаемыми там Богоматерью.

Баттиста возвратился затем в Рим, как раз в то время, когда был открыт Страшный суд Микеланджело. И поскольку он усердно изучал манеру и творения этого мужа, он жадно его разглядывал и, бесконечно им любуясь, срисовал его целиком. После этого он решил остаться в Риме, где для кардинала Франческо Корнаро, жившего в перестроенном своем дворце с фасадом, обращенным к кладбищу, на углу у Сан Пьеро, он расписал по стуку лоджию, выходящую на площадь, своего рода гротесками с многочисленными мелкими историями и фигурами, и работа эта, выполненная весьма тщательно и прилежно, была признана очень красивой.