Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира
Шрифт:
Христианин еще не докончил этих слове, и прежде, чем кто либо мог воспротивиться его движению, он поразил кинжалом свою жену в грудь и упал с нею рядом, пронзив себя тем же орудием.
Мессалина пожала плечами и толкнула ногой еще трепещущие трупы.
– Подымите эту падаль! – крикнула ода своим лакеям.
На луперкалиях, празднествах установленных Ромулом и Ремом, в память того, что они были вскормлены волчицей,– царствовало самое бесстыдное распутство. И Мессалина была первой женщиной в Риме, из такого высокого класса, которая опустилась ниже самой
На Луперкалиях, в течение многих часов, как только дневной свет уступал место светильникам, можно было видеть полунагую Мессалину, с распущенными волосами, с лицом разрумяненным вином, бегающую кругом смоковницы, под которой, по преданию, Ромул и Рем были вскормлены молоком волчицы.
На Сатурналиях Мессалина также давала народу пример самого безобразного разврата.
С известной точки зрения это имело еще извинения. Паганизм, исключительно состоявший из чувственных элементов, узаконивал злоупотребление всеми наслаждениями, всеми страстями, всеми пороками, как будто надеясь посредством этого с успехом бороться с новой религией…
Предаваясь со всею пылкостью своей кради и нервов, нечистым безумствам луперкалий и сатурналий, Мессалина повиновалась богам… она не была преступна… Но от чего с ужасом отвращается ум, что поднимает в душе отвращение, что поражает глаза, так это-то, когда эта презренная женщина,– жена Цезаря, не довольствуясь более принимающими поцелуи любовниками, преследует тех, которым их продают…
Ювенал, в одной из своих кровавых сатир, вывел Мессалину предпочитающей нары царственному ложу; он показал нам эту царственную куртизанку закутывающеюся в одежду темного цвета, скрывающую под черным париком свои белокурые волосы и спешащей в сопровождении наперсницы в один из тех подлых домов Субурского квартала, где ожидала ее пустая коморка, над дверью которой было написано имя Лизиски, под которым она проститутствовала, и цена ее ласк.
Ювенал также передал нам, что усталая, но не пресыщенная, Лизиска в час утреннего рассвета, с пожелтевшими щеками, еще пропитанная вонью ламп, «возвращалась к изголовью императора, принося с собою смрад своего чулана».
Мы опускаем занавес на этом отвратительном периоде из истории Мессалины. Что может быть любопытнее и ужаснее этого очерка страшного падения? Ее смерть?
Да, смерть и предшествовавшие ей Факты. И мы расскажем, как умирала волчица.
Мессалине самой хотелось управлять в цирке колесницей, запряженной четверкой лошадей, приведенных из Македонии.
Она была очень искусна в управлении своими конями. Однако, однажды одна из лошадей споткнулась и увлекла других в своем падении. Августа так сильно была брошена на землю из колесницы, что потеряла сознание.
Когда она пришла в себя, первая фигура, привлекшая ее внимание между окружавших ее,– была фигура консула Гая Силлия.
Гай Силлий слыл во всей империи за прекраснейшего римлянина; можно бы предложить, судя по характеру Мессалина, че он был одним из её любовников. Но это было бы ошибкой. Мессалина ни разу за всю жизнь не перемолвилась с ним ни словом; Силлий, с своей стороны, находясь с нею вместе, казалось, не замечал её существования.
То была глухая борьба равнодушия между этими лицами. То был с их стороны расчет. Ни один не хотел сделать первого шага, дабы остаться господином другого.
После этого понятно удивление Мессалины при виде Силлия в числе лиц, которые, по-видимому интересовались ею; и это удивление возросло еще более, когда она узнала что он первый бросился к ней на арену и перенес ее в императорскую ложу.
Лед был разрушен; Силлий сделал первый шаг, она – второй.
Через нисколько минут, удалив всех, кроме него, она быстро спросила:
– Так ты меня любишь?
– Люблю, – отвечал он.
Черты Мессалины осветились радостью. Она торжествовала. Но эта радость была непродолжительна.
– Да, - повторил Силлий, – я люблю тебя, но я боюсь, чтобы эта любовь не значила того же, как если б я не любил.
– Почему?
– возразила императрица. – Разве тебе кажется, что я нахожу неприятным сделаться твоей любовницей?
– Нет… но мне невыносимо быть твоим любовником! Мне…
– Что ты хочешь сказать?
– Я хочу сказать… Я очень требователён, без сомнения, но я уж таков и потому-то так долго я избегал тебя!.. Я хочу сказать, что мне нужно все или ничего… Все или ничего, слышишь?.. Мессалине-императрице, я отдам душу… Жене Клавдия – ни волоса!..
Императрица улыбнулась.
– Ты ревнив? – заметила она.
Силлий сделал презрительно-надменный жест.
– Ревнив? полно! – отвечал он.– Ревнуют к мужчине, а Клавдий не мужчина, не человек, он – скот… Нет, я не ревную к Клавдию; он мне не нравится– вот и все.
– Тогда я тебе сказала бы «я требую».
– Моей крови, как крови Аппия Вициния и многих других? Что же? Я не дам тебе ни одного поцелуя…
– Но ты, который так громко говоришь,– ты также не свободен, как и я..,.
– Правда; но гарантируй мне будущее, и я без размышления пожертвую тебе настоящим.
– Однако, Юния Силана, жена твоя, – прекрасна.
– Во всем мире для меня одна только женщина прекрасна: ты!
– Ты откажешься от Юнии, если я прикажу тебе?
– Завтра, сегодня же.
– А потом?
– Потом? Народ устал от ига Клавдия; пусть Мессалина, не заботясь о своем первом муже, завтра станет женой другого… женой настоящего мужчины… и завтра же народ, просвещенный этим смелым презрением, столкнет сидящего на троне автомата.
– Чтоб возвести другого истинного мужчину… второго мужа императрицы?..
– Почему нет?..
Силлий так гордо произнес эти слова, что страсть тем более пылкая, что она так долго была сдерживаема, питаемая императрицей к прекраснейшему римлянину, выразилась в лихорадочном восторге Мессалины.
– А! вскричала она, сжимая ему с страшной силою руку,– ты прав! В тебе римляне найдут, по крайней мере, Императора. Ступай скажи Юнии Силане, что она больше не жена тебе, и, клянусь богами! через неделю ты будешь моим мужем. Быть может, ты отвергнешь меня, когда падет Клавдий… Но какое мне дело? Раз в жизни я буду любима истинным мужчиной.