Жозеф Бальзамо. Том 1
Шрифт:
Ему показалось, что он узнает чепец Николь.
— Сударыня, мы догнали, а что дальше? — осведомился возница.
— Теперь обгони их.
— Обогнать их невозможно, сударыня. Дофину не обгоняют.
— Почему?
— Потому что это запрещено. Черт возьми, перегнать королевских лошадей! Да меня на галеры сошлют.
— Послушай, дружок, делай, как знаешь, но их надо перегнать.
— Так вы, значит, не из свиты? — спросил Жильбер, до сих пор считавший, что его спутница просто-напросто отстала, и видевший причину спешки
— Любознательность похвальна, но нескромность достойна порицания, — ответила ему дама.
— Простите, сударыня, — покраснев, извинился Жильбер.
— Так что будем делать? — поинтересовалась дама у форейтора.
— Поедем за ними до Витри, а там, если ее высочество сделает остановку, попросим позволения проехать.
— Да, но тогда они спросят, кто я, и узнают… Нет, так не пойдет. Поищем другой способ.
— Сударыня, — обратился к ней Жильбер, — если вы позволите мне высказать предложение…
— Высказывайте, друг мой, высказывайте. Если оно удачно, я ему последую.
— Надо поехать какой-нибудь окольной дорогой, которая обходит Витри, и таким образом мы окажемся впереди дофины, не выказывая ей непочтения.
— Мальчик говорит дело! — воскликнула молодая дама. — Кучер, есть тут какая-нибудь окольная дорога?
— А куда надо ехать?
— Да куда угодно, лишь бы обойти дофину.
— А, понятно, — отвечал кучер. — Тут сейчас направо будет дорога из Маролля, которая минует Витри и выходит к тракту в Ла-Шоссе.
— Браво! — вскричала дама. — Это то, что нам нужно!
— А известно ли вам, сударыня, что, поехав в объезд, я сделаю двойной перегон? — поинтересовался форейтор.
— Если мы будем в Ла-Шоссе прежде дофины, получишь два луидора.
— Сударыня, а вы не боитесь сломать карету?
— Не боюсь. Если карета сломается, я поскачу верхом.
И вот, свернув направо, берлина съехала с тракта на ухабистый проселок и покатила вдоль белесой речушки, впадающей в Марну между Ла-Шоссе и Мютиньи.
Форейтор сдержал слово: он сделал все, что было в человеческих силах, не только для того, чтобы разбить карету, но и для того, чтобы она доехала до места.
Раз двадцать Жильбер сваливался на свою спутницу, да и она не меньше падала в его объятия.
Правда, теперь Жильбер сумел быть учтивым до такой степени, что не выказывал смущения. Он уже так владел собой, что рот его не расплывался всякий раз в улыбке, хотя глаза и говорили молодой женщине, что она прекрасна.
Из тряски и уединения очень скоро родилась душевная близость; и к концу второго часа езды по проселку Жильберу уже казалось, будто он знаком со своей спутницей по меньшей мере лет десять, да и она могла бы поклясться, что знает Жильбера со дня его рождения.
Около одиннадцати карета выехала на тракт, ведущий из Витри в Шалон. Дама расспросила нагнавшего их нарочного, и тот сообщил, что дофина не только позавтракала в Витри, но и решила там отдохнуть часа два, поскольку крайне устала.
Еще он сказал, что послан на следующую почтовую станцию известить должностных лиц, ведающих сменными лошадьми, чтобы все было готово часам к трем-четырем пополудни.
Услышав это известие, путешественница возликовала.
Она вручила форейтору обещанные два луидора и, поворотясь к Жильберу, сказала:
— Ей-богу, на ближайшей станции мы тоже пообедаем.
Но все получилось так, что и на ближайшей станции Жильберу не суждено было пообедать.
21. ГЛАВА, В КОТОРОЙ МЫ ЗНАКОМИМСЯ С НОВЫМ ДЕЙСТВУЮЩИМ ЛИЦОМ
На вершине холма, на который взбиралась почтовая карета, виднелась деревня Ла-Шоссе, где следовало сменить лошадей.
Она являла собой живописное и беспорядочное скопление крытых соломой домов, расположенных в зависимости от прихоти их владельцев либо у самой дороги, либо на окраине леса, либо неподалеку от источника, но по большей части стоявших вдоль отлогого берега полноводного ручья, о котором мы уже упоминали; через ручей этот у каждого дома были переброшены мостки или хотя бы доска.
Но в тот момент, о котором мы рассказываем, самую примечательную особенность этой прелестной деревушки составлял мужчина, стоявший в нижнем течении ручья посреди дороги с таким видом, будто он поставлен здесь по приказу высших властей, и проводивший время за двумя занятиями — он либо жадно смотрел на дорогу, либо пожирал глазами великолепного серого коня с длинною гривой, привязанного к ставню одной из хижин; конь был оседлан и в ожидании хозяина нетерпеливо тряс головой, дергая при этом ставень.
Время от времени незнакомец, утомясь бесплодным, как мы уже говорили, разглядыванием дороги, подходил к коню, с видом знатока осматривал его, пытался погладить по мускулистому крупу или ущипнуть за тонкую ногу. Затем, увернувшись от удара копытом, чем обеспокоенное животное отвечало на каждую подобную попытку, снова принимался наблюдать за пустынной дорогой.
Наконец, не видя на ней ни одного экипажа, незнакомец постучал в ставень.
— Эй! Есть кто-нибудь? — крикнул он.
— Кто там? — раздался мужской голос, и ставень отворился.
— Сударь, если вы хотите продать свою лошадь, покупатель уже нашелся, — сообщил незнакомец.
— Вы же видите, что в хвост коню не вплетен соломенный жгут, — последовал ответ из окна, и ответивший с крестьянской непосредственностью захлопнул ставень.
Ответ, очевидно, не удовлетворил незнакомца, потому что он постучал во второй раз.
Это был мужчина лет сорока, высокий, крепкий, с красным лицом и иссиня-черной щетиной; на его узловатые руки ниспадали широкие кружевные манжеты. Обшитую галуном шляпу он носил набекрень, по моде офицеров из провинции, желающих нагнать страху на парижан.