Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
— Тогда еще помог свежий воздух, Филипп — это как раз то, что нужно в таких случаях. А сейчас у меня все время такое ощущение, будто мне его не хватает.
— Ах, сестрица, скоро вы об этом даже не вспомните и прикажете принести себе в комнату цветов.
— Нет, Филипп, уже две недели здесь нет никаких цветов, даже крошечной маргаритки. Странное дело, я так любила цветы, но теперь они внушают мне отвращение. Впрочем, довольно о них. Итак, у меня была мигрень, мадемуазель де Таверне мучилась мигренью, милый Филипп, и до чего же она удачлива, ваша мадемуазель де Таверне! Эта мигрень и вызванный ею обморок возбудили интерес к ее персоне при дворе и в городе.
— Каким же образом?
— Ее высочество дофина соизволила меня навестить. О, она такая чудная, такая нежная покровительница, она меня холит и лелеет и даже привела с собой своего врача. Когда же этот весьма серьезный господин, славящийся безошибочностью диагнозов, пощупал мой пульс, посмотрел мои глаза и язык, знаете, какая удача ждала меня?
— Нет.
— А вот какая: оказалось, что я совершенно ничем не больна, и доктор Луи не прописал мне никакой микстуры, никаких пилюль — это он-то, о котором рассказывают, что он каждый раз отрезает просто ужас сколько рук и ног. Теперь вам должно быть понятно, Филипп, что я чувствую себя прекрасно. Но скажите, кто вас так напугал?
— Да этот дурак Жильбер, черт бы его побрал!
— Жильбер? — с заметным раздражением переспросила Андреа.
— Да, он сказал, что вы серьезно хвораете.
— И вы поверили этому балбесу, этому лентяю, который только и знает, что делать или говорить гадости?
— Андреа, Андреа!
— Что такое?
— Вы опять побледнели.
— Да нет, просто этот Жильбер раздражает меня. Мало того, что я встречаю его на каждом шагу, так еще приходится слышать о нем.
— Полно вам, вы вот-вот опять лишитесь чувств.
— Да… О Боже! Но ведь…
Губы Андреа побелели, голос пресекся.
— Странно, — пробормотал Филипп.
Сделав над собой усилие, девушка заговорила снова:
— Нет-нет, это пустяки. Не обращайте внимания, это лишь небольшой приступ ипохондрии. Вот я уже на ногах. Хотите, пойдем прогуляемся, и через десять минут все пройдет.
— По-моему, вы переоцениваете свои силы, Андреа.
— О нет, ваше возвращение подняло бы меня даже со смертного одра. Давайте выйдем на воздух, Филипп!
— Сейчас, Андреа, сейчас, — мягко удерживая сестру, ответил Филипп. — Вы меня еще не вполне убедили; лучше присядьте-ка.
— Ладно.
Андреа села на софу и увлекла за собою Филиппа, которого держала за руку.
— Но почему, — продолжала она, — вы приехали так неожиданно, даже не известили заранее?
— А вы, милая Андреа, почему вы перестали мне писать?
— Да, это верно, но я не писала лишь несколько дней.
— Почти две недели, Андреа.
Девушка опустила голову.
— Бессердечная, — нежно упрекнул молодой человек.
— Нет, Филипп, просто больная. И верно, вы правы: вы перестали получать от меня письма, как раз когда я захворала, и с того дня все, что я люблю, стало вызывать во мне отвращение и утомлять.
— Впрочем, из всего, что вы мне наговорили, мне очень понравилось одно ваше выражение.
— Какое же?
— Вы сказали, что вас посетила удача. Тем лучше, значит, вас здесь любят, о вас думают, чего никак нельзя сказать обо мне.
— О вас?
— Да, меня все забыли, даже родная сестра.
— О, Филипп…
— Поверите ли, милая Андреа, со дня моего столь поспешного отъезда я так и не услышал ни слова про мифический полк, за которым меня отправили и который был обещан мне королем через посредство господина де Ришелье и моего отца.
— О, это меня не удивляет, — заметила Андреа.
— Не удивляет?
— Нисколько. Да будет вам известно, Филипп, что господин де Ришелье и отец все время как на иголках, они стали похожи на каких-то марионеток. Никак не могу понять, что с ними. Поутру отец летит к своему, как он называет, старому другу, потом отправляет его в Версаль, к королю, потом возвращается сюда и ждет или задает мне вопросы, которых я не понимаю. Так проходит день, не принося ничего нового. Тогда господин де Таверне приходит в бешенство: дескать, герцог вызвал его, а теперь предал. Кого предал герцог, я вас спрашиваю? Сама я ничего не знаю, да и, честно говоря, не слишком стремлюсь узнать. Господин де Таверне живет, словно грешник в чистилище, все время тщетно чего-то или кого-то ждет.
— А король, Андреа? Что же король?
— Король?
— Ну да, он ведь так расположен к нам.
Андреа боязливо оглянулась.
— В чем дело?
— Послушайте! Король — только тс-с! — по-моему, страшно капризен, Филипп. Сначала его величество, как вам известно, выказывал мне внимание, также, впрочем, как вам, отцу и всему нашему семейству. А потом вдруг все переменилось, и я никак не могу понять, почему. Короче, его величество больше на меня не смотрит, даже поворачивается спиной, а вчера, когда я упала в обморок в цветнике…
— Ага, значит, Жильбер прав: вы потеряли сознание, Андреа?
— И нужно же было этому негоднику Жильберу вам насплетничать — а может, и не только вам, но и всем вокруг! Какое ему дело, упала я в обморок или нет? Я знаю, милый Филипп, — добавила Андреа со смехом, — что лишаться чувств в королевском дворце неприлично, но ведь в конце концов я упала в обморок не для собственного удовольствия и не нарочно.
— Да кто же корит вас за это, сестрица?
— Как кто? Король. Именно в тот злополучный миг его величество вышел из Большого Трианона в сад. Я как последняя дура лежу на скамье в объятиях добрейшего господина де Жюсьё, который пришел мне на помощь, и тут король замечает меня. Знаете, Филипп, обморок вовсе не значит, что ты совершенно потеряла сознание и не видишь, не слышишь, что происходит вокруг. Ну вот, когда король увидел, что я лежу без чувств на скамье, он, насколько я заметила, нахмурился, бросил на меня гневный взгляд и процедил сквозь зубы несколько весьма нелюбезных слов, после чего удалился, крайне возмущенный тем, что я осмелилась плохо себя почувствовать у него в саду. Но, клянусь, милый Филипп, я не виновата.
— Бедняжка, — нежно сжимая руки девушки, проговорил Филипп, — конечно, не виновата. Но дальше, дальше.
— Это все, друг мой. А господин Жильбер мог бы обойтись без пересудов на мой счет.
— Ну вот, ты готова просто уничтожить этого юношу.
— А ты его защищаешь? Хорошенькое дело!
— Ради Бога, Андреа, не будь так сурова к этому мальчику. Ты вечно его обижаешь, помыкаешь им, я видел… О Боже, Андреа, да что опять с тобою?
На этот раз Андреа упала навзничь на диванные подушки, не в силах вымолвить ни слова; не помог и флакон. Филиппу пришлось дожидаться, когда обморок пройдет и кровообращение восстановится.