Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
— А я, сударь, прошу избавить меня от необходимости вам отвечать, поскольку, судя по вашим расспросам, вы уже не владеете собой.
— О Господи, да как вы не понимаете, что каждое ваше слово толкает меня к ужасной пропасти!
— Сударь!
— Доктор! — пылко воскликнул Филипп. — Неужели вы владеете столь страшной тайной, что для того, чтобы ее узнать, мне необходимо собрать все свое хладнокровие и мужество?
— Но я понятия не имею, что вы там такого напридумывали, господин де Таверне, ничего подобного я не говорил.
— О, вы поступили во сто раз хуже — вы заронили подозрение! Но это же немилосердно, доктор! Вы же видите, как разрывается мое сердце. Прошу вас, умоляю: говорите же, говорите! Не бойтесь, мне хватит хладнокровия и мужества… Эта болезнь, а быть может, бесчестье… О Господи, доктор, не прерывайте меня!
— Господин де Таверне, мне нечего сказать ни ее высочеству дофине, ни вашему отцу, ни вам, и не нужно меня ни о чем просить.
— Да-да, но вы же видите, как я истолковываю ваше молчание, вы видите, что я следую за вашей мыслью и попадаю в мрачную, роковую пучину; остановите же меня, если я заблуждаюсь!
— Прощайте, сударь, — отрезал врач.
— Нет, вы не уйдете просто так, не сказав ни да, ни нет. Одно слово, одно-единственное слово — это все, о чем я прошу.
Доктор остановился.
— Сударь, — проговорил он, — только что вы сказали мне, и это привело к роковому недоразумению, столь вас огорчившему…
— Не будем больше об этом, сударь.
— Напротив, будем. Только что — возможно, чуть позднее, чем следовало бы, — вы сказали мне, что мадемуазель де Таверне — ваша сестра. Но до этого с невероятным пылом — что и ввело меня в заблуждение — вы заявили, что любите мадемуазель Андреа больше жизни.
— Совершенно верно.
— Если ваша любовь столь сильна, то и мадемуазель, надеюсь, платит вам взаимностью?
— О, сударь, Андреа любит меня, как никого на свете.
— Прекрасно. Вот и возвращайтесь к ней и выясните все у нее, ведя расспросы в том направлении, которое для меня под запретом. Если она любит вас так же, как вы ее, она вам ответит. Есть множество вещей, которые можно сказать другу и нельзя — врачу, и вполне возможно, сестра ваша решится признаться вам в том, на что я не хотел бы даже намекать. Прощайте, сударь.
С этими словами врач снова сделал шаг в сторону флигеля.
— О нет, нет, это невозможно! — обезумев от горя, вскричал Филипп; голос его пресекался от рыданий. — Нет, доктор, наверное, я не так понял — не могли же вы сказать мне…
Доктор отошел, но вдруг остановился и мягко, с сочувствием произнес:
— Последуйте моему совету, господин де Таверне. Поверьте, это лучшее, что вы можете предпринять.
— Но вы только представьте: поверить вам — значит, утратить самое святое в моей жизни, обвинить ангела, искушать Господа. Если вы, доктор, требуете, чтобы я в это поверил, то дайте по крайней мере доказательства.
— Прощайте, сударь.
— Доктор! — в отчаянии возопил Филипп.
— Осторожней, сударь. Пылкость ваших речей вынудит меня сказать то, о чем я дал себе слово никому не говорить и пытался скрыть от вас.
— Да, доктор, вы правы, — еле слышно, почти беззвучно ответил Филипп. — Но разве наука не может ошибаться? Признайтесь, что и вам приходилось ошибаться.
— Крайне редко, сударь, — отозвался врач. — Я прошел суровую, школу, и мои уста произносят «да» лишь после того, как глаза и разум скажут: «Я видел, я знаю, я уверен». Разумеется, вы правы, сударь: порой и я могу ошибиться, ведь я всего лишь человек, но, по всей вероятности, на сей раз это не так. Попытайтесь успокоиться, сударь, и давайте на этом расстанемся.
Но Филипп не мог так просто сдаться. С умоляющим видом он взял доктора за руку, и тот остановился.
— Прошу вас, сударь, о последней, высшей милости, — снова заговорил Филипп. — Вы видите, в каком смятении находится мой рассудок, временами меня охватывает нечто подобное безумию, и для того, чтобы знать, жить мне или умереть, я хочу иметь подтверждение, так ли все ужасно. Я вернусь к сестре и не стану ни о чем ее расспрашивать, пока вы еще раз не осмотрите ее. Подумайте над этим.
— Это вам следует подумать, сударь, а мне нечего добавить к тому, что я сказал.
— Сударь, пообещайте мне — Боже, в такой милости даже палач не откажет своей жертве! — пообещайте же прийти к моей сестре после визита к ее высочеству дофине. Богом заклинаю вас, доктор, пообещайте мне это!
— Это ни к чему, сударь, но коль скоро вы так настаиваете, мой долг — сделать, как вы хотите. После ее высочества дофины я зайду к вашей сестре.
— Благодарю вас, доктор. О, вы придете и признаете, что ошиблись.
— Я желаю этого от всего сердца, сударь, и если я ошибся, то не премину с радостью признаться в этом. Прощайте!
И, вырвавшись наконец на свободу, доктор удалился. Филипп остался стоять на поляне; дрожа, словно в лихорадке, обливаясь ледяным потом, он был в таком возбуждении, что не понимал уже, где он, с кем только что разговаривал и что за тайну открыл.
В течение нескольких минут молодой человек бессмысленно глядел то на небо, на котором мало-помалу загорались звезды, то на дворец, где уже зажгли свет.
143. ДОПРОС
Придя в чувство и немного приведя в порядок мысли, Филипп направился к Андреа.
По мере того как он приближался к флигелю, призрак несчастья постепенно таял; ему начало казаться, что это был только сон, а не жестокая действительность, которую он не желал принимать. Чем больше удалялся он от доктора, тем меньше верил его словам. Конечно, наука ошиблась, а добродетель все так же непорочна.
Разве врач не подтвердил это, пообещав навестить сестру?