Жребий викинга
Шрифт:
— После того, как я отправлю «гонцом к Одину» третьего жреца подряд, четвертый тут же объявит, что боги уже не нуждаются в наших жертвоприношениях.
Гуннар поначалу взглянул на принца с явной опаской, как бы говоря: «Да, не хотелось бы мне дожить до твоей коронации, юный конунг конунгов!», но затем едва заметно улыбнулся.
— Ты прав, Гаральд Суровый [42] : многое в укладе и в традициях норманнов следует менять. Но для этого мало желания короля, нужно, чтобы перемен хотели все мы, безбожно медлительные и упрямые викинги.
42
Под этим прозвищем — Суровый — король Гаральд и вошел со временем в историю Норвегии. Правда, за высокий рост его еще называли Высоким или Длинным. Но будем считать, что наш герой все же больше достоин истинно королевского прозвища Суровый.
— Я как-то спрашивал жреца, знает ли он, кто из конунгов ввел этот жуткий обычай — убивать воина воловьим ярмом. Он сказал, что не знает. Не только он, вообще никто не знает этого, не запомнили почему-то.
— Неужели действительно никто не знает?
— А может, не хотят называть имени этого конунга? Чтобы все считали, что убиение это жертвенное происходит не по воле человека, а по воле бога Одина.
Принц задумчиво помолчал, а затем изрек:
— Так вот, после моего правления норманны на все века запомнят, что король Гаральд Суровый ввел обычай не приносить своих воинов в жертву ни богам, ни врагам.
— Ни богам, ни врагам… — повторил Гуннар. — Не знаю, будут ли твои воины любить такого короля, но уважать себя, ты их, наверное, потребуешь.
— Не сомневайся, они будут уважать своего конунга конунгов, — и в самом деле сурово пригрозил Гаральд. — Потому что я заставлю их уважать всех конунгов.
— Заставишь, да, — Гуннар остался верен своей укоренившейся привычке повторять услышанные им слова. Причем никогда нельзя было с точностью определить, согласен Воитель с ними или же относится к ним скептически.
Вот и сейчас, молвив свое: «Заставишь, да», он тут же отвернулся от Гаральда и озадаченно посмотрел на приближавшиеся к «Одинокому моржу» королевские корабли. Однако принцу показалось, что мысленно конунг уже поблагодарил то ли Христа, то ли Одина за то, что правителем его пока еще остается Олаф, а не он, Гаральд Суровый.
— Эй, уберите парус! — скомандовал он норманнам, стоявшим у красного полотнища. — Позволим судну короля «Конунг морей» приблизиться к нашему борту! — Вместе с принцем он проследил за тем, как моряки быстро и привычно убирают парус, и лишь после этого вновь заговорил: — А скажи-ка, Гаральд Суровый, в своих суждениях о нашем новом иудейском Боге Христе ты будешь столь же храбр, как и в суждениях о поверженных нами языческих богах?
— Наверное, новый Бог мудрее, если не требует, чтобы кого-либо из воинов-христиан отправляли к нему на Ладье Одина, убивая их при этом воловьим ярмом. Хотя, может быть, это не сам Христос мудрее, а те, кто в него верует?
Гуннар ошарашенно повертел головой, словно ворот грубой шерстяной куртки вдруг погибельно врезался ему в шею. Подобных суждений о вере и обычаях слышать ему, старому вояке, еще не приходилось.
Под дружные возгласы обоих экипажей корабли соприкоснулись борт к борту, и Гуннар понял, что ему пора перейти на борт «Конунга морей», чтобы засвидетельствовать свое почтение, а главное, выяснить, куда же все-таки король намерен направиться после Швеции в первую очередь: прямо к берегам Руси или сначала все-таки пристанет к германским берегам?
Впрочем, не исключал конунг и того, что Олаф пожелает надолго задержаться на шведских берегах, чтобы оставаться поближе к Норвегии, под патронатом отца королевы Астризесс. И ничего, что пока что свергнутый конунг Норвегии ни разу не упомянул о такой возможности. Это раньше, когда Олаф правил, у него не хватало ни времени, ни воли, чтобы погостить у своего тестя-шведа, но теперь у него, изгнанника, времени будет хватать.
Прежде чем покинуть борт «Одинокого моржа», Гуннар озадаченно взглянул на принца и, полагая, что разговор еще не закончен, произнес:
— Как стать настоящим воином и мореплавателем — этому я тебя еще научу. А вот как стать королем… Причем как стать не просто королем, а королем Гаральдом Суровым, который сумеет изгнать из Норвегии датчан и добиться независимости своей страны, — этому я научить тебя уже не смогу. Но верю, что этому ты научишься сам, принц Гаральд, если только этому вообще можно научиться. Ведь королями не становятся, а рождаются? — вопросительно взглянул он на принца.
— Так утверждают сами короли и конунги, — пожал плечами Гаральд. — Вам ведь хочется верить, что вы тоже рождены для того, чтобы стать конунгом конунгов?
Гуннар одобрительно рассмеялся и похлопал будущего короля викингов по плечу; пока что он мог себе такое позволить.
— Наверное, для норманнов — народа воинов, мореплавателей и рыбаков — ты окажешься слишком мудрым правителем. Норманны привыкли видеть во главе своих дружин воинов, а не философов.
— А почему вы решили, что со своими подданными я буду вступать в такие же диспуты, в какие вступаю с приставленными ко мне учителями — германцами и шведами? — жестко улыбнулся Гаральд, и в улыбке его конунг уловил нечто по-настоящему циничное, а значит, истинно королевское.
— Тоже верно: с подданными дискутировать не следует, ими нужно повелевать, — помрачнев, согласился Гуннар, наблюдая, как один из моряков устанавливает и закрепляет на бортах судов переходной трап. — Беда, что до сих пор наши короли воевать умели намного лучше, чем повелевать. Наверное, потому мы и остались без Норвегии.
— Значит, теперь я буду учиться не столько воевать, сколько повелевать.
— В одном я почти уверен: при твоей решительности, будущий король викингов, ни один бог не захочет ни помешать тебе взойти на норманнский трон, ни помогать этому восхождению.
— Это я не захочу тревожить богов по таким пустякам, — пожал плечами принц Гаральд.
— Тревожить по таким «пустякам»?! О чем же тогда может просить наших богов принц?
— О победах, о здоровье, еще о чем-либо, только не о троне. Поскольку о троне я как-нибудь позабочусь сам, — решительно и сурово заверил принц Гаральд не столько конунга Гуннара Воителя, сколько нерасторопных норманнских богов.
23
«…Так чего же тебе не хватало в твоей Тмутаракани, брат? С чего вдруг ты решил собрать дружину, ополченцев, норманнов и двинуться на Киев?» — вернулся к своим размышлениям великий князь Ярослав.