Журнал «Если», 1997 № 05
Шрифт:
— Ты нам совсем не помогаешь.
На это он возражает:
— Как раз помогаю. — И продолжает, не колеблясь: — Часть моей работы — рассказывать людям о том, что я вижу, держать их в курсе происходящего. Откуда еще вы все это узнаете? Вы ведь никуда не можете отойти. Ваша задача — оставаться на месте, и вы превосходно с ней справляетесь.
Логика делает свое дело: она с ворчанием ретируется, чтобы в сотый раз начать полировать ванну.
Я же про себя задаюсь вопросом, все ли в словах разносчика правда. Вдруг он умелый лгун?
Непонятно, откуда
Втайне восхищаюсь.
Я узнаю во сне, что прошлое претерпело изменения.
Незначительные явления, наслоившись, переросли в колоссальные.
Возможно, избыточное тепло вызвало нестабильность, повлиявшую на рисунок падения дождевых капель в летний ливень. Гоминиды спаривались под дождем. Они делали бы это и в сухую погоду, но в дождь огромное значение имеет частота выпадания и величина капель. Сперматозоиды и яйцеклетки обладают высочайшей чувствительностью, узнаю я. Стоит изменить любой из параметров — момент семяизвержения, угол проникновения, тембр благодарного кряхтения — и в цель попадет другой сперматозоид. Результатом же становится изменение в эволюции человечества.
Вид не претерпевает серьезной трансформации. Люди остаются людьми, хорошими и дурными. Не меняется и характер человеческой истории. Люди овладеют теми же орудиями труда, потом станут воевать и создавать народы и государства. Просто сменятся отдельные лица, как известные, так и анонимные, и по времени пробежит мощная волна искажений.
Чтобы истребить самого себя, не обязательно поднимать руку на собственного дедушку. Достаточно вовремя вылить на него ушат воды.
Привозят эмбрион — и не в чем-нибудь, а в грузовичке для доставки цветов.
Каждый дом на нашей улице получает такие эмбрионы, и Голос внушает всем гордость и чувство долга. Мы закрыли сток ванны и наполнили ее густой жидкостью. Трубки качают в нее кислород. Операторы подсоединяют к эмбриону пластмассовую пуповину, потом я помогаю женщине проверить датчики и сенсоры, чтобы удостовериться, что наш крохотный комок живой ткани здоров.
Он каждый день становится вдвое больше; к концу недели появляются ручки и ножки. Растет он не как человеческий зародыш, но это, возможно, влияние жидкости или искусственных генов. Или бесчисленных поколений, целой эволюции, отделяющей его от меня.
Женщина дрожит и плачет.
— С ним всегда должен оставаться один из нас.
Это на случай разных непредвиденных осложнений.
— День и ночь! — причитает она.
Я прихожу к мнению, что надо уступить ей ночную смену.
— Это наше дитя, — заявляет она, с фантастической безапелляционностью повторяя то, что слышала от Голоса. — Ты видишь, дорогой, какой он хорошенький?
Но он мне не сын и не внук. Меня так и подмывает рассказать о своих снах про Африку и про причуды времени, но рассудок подсказывает, что этой женщине такие сны не снятся.
— Разве не хорошенький? — пристает она.
— Хорошенький, —
Но ей достаточно одного словечка. Она кивает, улыбается, на лице загорается радость.
Мне снится, что прошлое — это море. Я в настоящем: стою на низком берегу и небрежно перебрасываю через плечо песчинку. Место ее падения в воду невозможно заметить, но в ответ поднимается целая волна; беззвучный всплеск сменяется ревом наступающего на меня вала.
Что делать? Убегать в будущее? Но с каждым шагом будущее становится настоящим, да и не могу я далеко убежать — волна достанет меня и утопит, прекратив мое существование.
Впрочем, один способ все же есть. Подобраться, согнуть колени и ждать. Ждать, а потом прыгнуть. При должном старании и отчаянном бесстрашии я смогу перепрыгнуть волну, не замочив ног. Упаду снова в спокойное прошлое, породив новую всесокрушающую волну, но сохранив себе жизнь.
Спастись любой ценой!
Наш «ребенок» день ото дня все меньше походит на дитя.
Даже женщине все труднее разыгрывать гордую родительницу.
Скорчившийся в позе зародыша гражданин будущего больше напоминает мужчину средних лет, этакого толстячка, неприлично волосатого и погруженного в сон.
Я поневоле обращаю внимание на непомерную величину его головы.
Я остаюсь с ним один на один по утрам, а потом под вечер. От нечего делать я стерегу его покой, а также все многочисленные гудящие и пикающие датчики. Я усматриваю иронию в том, что жизнь этого будущего сверхчеловека может оборваться в любой момент из-за поломки элементарнейшего механизма. К его выращиванию должна быть подключена вся Земля, не меньше. Все до единого люди, все ресурсы вовлекаются в некую безупречную схему. Это ли не вторжение! И как при всяком вторжении, успех куется на плацдарме.
Будущее делает попытку перепрыгнуть через собственное истребление, предусмотрев все возможные огрехи.
И я начинаю замечать, что Голос, занятый общением со своим суперменом, все меньше обращается ко мне.
Только по ночам меня не покидают сны, в которых совсем другой голос демонстрирует чудеса, превосходящие все, что мне доводилось видеть в жизни.
Разносчик стал появляться нерегулярно и не так часто, как раньше.
— Экономия горючего, — говорит он со своей обычной улыбочкой, в которой теперь заметна насмешка. — Заранее прошу прощения: больше не будет ни мяса, ни яиц.
Видимо, это забота о нашем здоровье. Или пришельцы — вегетарианцы?
— Позвольте взглянуть на вашего, — просит парень, впервые пересекая порог нашего дома. Он не ждет разрешения, а сразу подходит к ванне и смотрит на спящего. — Интересно, каким он будет?
Я не имею об этом ни малейшего понятия, и это меня тревожит.
— Уверен, что он отблагодарит вас за помощь.
Я нервничаю. Правила категорически запрещают любые визиты. Что, если женщина проснется раньше времени и застанет гостя? Что, если на меня донесет сосед? Я трогаю его за плечо, пытаюсь оттеснить к дверям, спрашиваю шепотом: